За океан. Путевые записки

XLII. Бостон

Путь от Ниагары до Бостона пролегает по самым старинным и благоустроенным штатам, носящим и посейчас общее название Новой Англии. Северная часть штата Нью-Йорк, занятая горною страною Адирондак (Adirondack), чрезвычайно живописна и служит ныне для дачного местопребывания многих нью-йоркских богачей. В старину же эти места были поприщем кровавых схваток первых колонистов с индейцами. Здесь происходили любопытные события, послужившие канвою для занимательных романов Купера. Адирондак называется американскою Швейцарией, однако наиболее возвышенная гора Тахаус (Tahawus) имеет лишь 5337 футов абсолютной высоты. Восточнее Адирондака, уже в штате Нью-Гэмпшир, возвышаются Белые горы со знаменитою вершиною Вашингтона (Mount Washington). Она имеет 6280 футов высоты и издавна привлекала внимание путешественников; туда устроена особая узкоколейная железная дорога. В 1870 году на вершине Вашингтона была основана метеорологическая обсерватория и действовала непрерывно зиму и лето до 1887 года, после чего суровость зимы на вершине принудила прекратить зимние занятия; теперь обсерватория открывается лишь на летние месяцы. Летом на вершину горы съезжается много грудных больных, чающих исцеления горным воздухом. К числу курьезов можно отнести и то, что летом на горе издается газета, похваляющаяся, что она печатается выше всех прочих газет в мире. Она носит поэтическое название «Среди облаков» (Among the Clouds).

По прибытии в Бостон на пассажиров набросилась целая толпа комиссионеров от гостиниц, совершенно как в Европе, и на этот раз такое отсутствие американской сдержанности было мне приятно, оно напомнило мне, что я действительно приближаюсь к дому. Я остановился в старинной и весьма хорошей гостинице «Соединенных Штатов» (The Old United States Hotel). Город произвел на меня сразу отрадное впечатление красотою и разнообразием построек, обилием куполов церквей и роскошным видом с набережной на залив, выходящий затем в Атлантический океан. Как известно, Бостон — один из старейших городов в Америке. Он основан еще в 1630 году и замечателен, как место многих исторических событий. На улицах много памятников. Это главный научный центр республики, называемый американскими Афинами. Бостон — родина Франклина, Эмерсона, Сомнера, Эдгара Поэ и др.

В середине города имеется очень благоустроенный городской сад Коммон (Common), занимающий довольно обширное пространство (48¹/₂ акров). Уверяют, что парк разбит еще в 1640 году, но первоначально служил общественным выгоном; тут паслись коровы первых бостонцев. В теперешний изящный вид парк приведен лишь в 1836 году, когда была поставлена существующая поныне красивая железная решетка, периметр которой около 2 верст. В парке имеется большой пруд и множество роскошных тенистых аллей. Внутри парка около так называемого «солдатского памятника» я застал огромную толпу народа, которая внимательно слушала какого-то старика-оратора; резко жестикулируя и совершенно уже охрипшим голосом он произносил какой-то спич на тему о предстоящих осенних выборах. Пока он распинался в своем красноречии, я внимательно осмотрел памятник, представляющий высокую и изящную колонну, увенчанную статуей Гения Америки; кругом верхней фигуры расположены бронзовые же солдаты в разных формах. Памятник воздвигнут в 1871–1877 гг. и обошелся, говорят, в 75 000 долларов. На бронзовой доске внизу сделана следующая надпись:

(Гражданам Бостона, погибшим в войне за отечество на суше и на море, которая поддержала единство Союза, уничтожила рабство и сохранила конституцию, благодарный город воздвиг этот памятник, чтобы их пример служил назиданием грядущим поколениям).

Гуляющие в парке вели себя довольно бесцеремонно. Многие валялись на траве или же, расположившись группами, истребляли пищу. Нечего и говорить, что большинство мужчин было без сюртуков и жилетов; в таком виде американцы прогуливаются и по улицам.

Коммон-парк отделяется улицею Карла (Charles Street) от другого сада, называемого Общественным (the Public Garden). Он содержится еще в большем порядке, украшен множеством мелких прудиков, соединенных канальчиками, пригорками, памятниками, цветниками и другими затеями. На прудах есть даже фонтанчики и множество разнообразных лодок с катающимися в них преимущественно дамами и детьми.

Кроме собственно городских садов, на юге, в пяти верстах от Бостона, уже за городом имеется огромный парк Франклина (Franklin Park). Он разбит только в 1883 году среди весьма живописной и пока довольно дикой местности, занимая площадь в 500 акров. Весь парк изрезан широкими шоссированными аллеями и представляет настоящее раздолье для велосипедисток и велосипедистов. Почти по середине парка построено обширное крытое двухэтажное помещение, где публика может найти убежище на случай дождя и получить разные незатейливые лакомства и прохладительные напитки.

Так как я пробыл в Бостоне целых пять дней, то между прочим имел случай видеть, как здесь исправляются мостовые. Чтобы не затруднять оживленного уличного движения, мостовая чинится сразу на большом пространстве, но по одной лишь стороне При этом я удивлялся быстроте работы. Сегодня, например, ничего не видно; завтра вся половина улицы разрыта, огромные пароконные телеги подвозят гранитные кубики, и на всём пространстве ремонта суетятся сотни рабочих; они трудятся непрерывно день и ночь. На третий день всё готово, и улица опять свободна. Проезжая по городу, видишь ту же артель рабочих уже на другой улице. Словом, ремонт мостовой совершается в одни сутки, и это достигается, очевидно, привлечением к работе огромной артели и напряженностью её деятельности.

На другой же день моего прибытия в Бостон, я отправился разыскивать съемочную партию, занимающуюся описанием берегов Бостонского залива. Эта партия, под начальством капитана Ло (Law), помещается на шкуне «Прибой» (Eagre), принадлежащей гидрографическому ведомству. Я застал ее на якоре близ адмиралтейства (Navy Yard), находящегося в предместье города Чарльз-таун (Charlestown), и добрался до шкуны при помощи лодки, любезно предложенной мне каким-то матросом. К сожалению, работы в Бостонском заливе уже окончились, и шкуна через несколько дней собиралась плыть в другое место. Тем не менее, Ло и его помощники познакомили меня со своими работами и показали инструменты и принадлежности, которыми они пользуются как для промеров глубин, так и для съемки берегов.

Мензула, употребляемая американскими топографами, в общих чертах напоминает нашу русскую, только подъемные винты расставлены здесь шире, что придает ей большую устойчивость, и одна из ножек треноги выдвижная, для облегчения установки на косогоре. Зато кипрегель хуже, и вместо полного вертикального круга имеет лишь сектор. Правда, американские съемщики получают такое большое число тригонометрических точек, с точно определенными высотами, что ошибки высот промежуточных точек, измеренных их несовершенным кипрегелем, не могут иметь практического значения. Расстояния на съемках определяются дальномерным способом; рейки для кипрегеля очень изящны и снабжены резкими и красиво расположенными делениями в виде равнобедренных треугольников. Замечательно, что здешние съемщики употребляют для горизонтальных расстояний метрическую систему мер, а для вертикальных — английскую. Масштаб съемки 1:20 000; изогипсы проводятся через 20 футов.

Съемочные листы имеют фигуру не квадрата, а прямоугольника, причём длинная сторона прямоугольника (52 дюйма) больше стороны планшета, отчего бумагу здесь не наклеивают на холст, а прикрепляют к доске особыми стальными, пружинными скобками, и по мере хода работы бумага передвигается по планшету. Постоянно сухая погода, вероятно, обеспечивает здесь бумагу от деформации. Полевая работа производится чрезвычайно чисто, и в отношении черчения здешние топографы настоящие художники.

Не вдаваясь в подробности, имеющие интерес лишь для специалистов, ограничусь еще замечанием о практических пиджаках, носимых съемщиками во время работы. Карманы этих пиджаков, необходимые для носки записных книжек, масштабов, циркуля и пр., подшиты не снаружи, а изнутри. Работая у планшета, съемщик не рискует зацепить оттопыренным карманным отверстием за мензулу и расстроить её установку или порвать самый карман. Кстати о карманах. На этот счет американцы довольно изобретательны. Избегая в летнюю пору носить пиджаки и жилеты, они ухитрились иметь в брюках шесть карманов: два спереди, два сбоку и два сзади; последние называются револьверными (revolver pockets), но в них американцы любят хранить кошельки.

Кроме съемочной партии на «Прибое», я подробно осмотрел в Бостоне три замечательных учреждения, о которых расскажу здесь хоть в самых общих чертах; эти учреждения суть: Гарвардский университет, оптическая мастерская Альвана Кларка в метеорологическая обсерватория на Синем Холме.

Гарвардский университет (Harvard University) находится в Кембридже — западном предместье Бостона. Это стариннейший университет в Америке; он основан пастором Гарвардом еще в 1638 году. В настоящее время университет помещается на огромном пространстве, занятом роскошным тенистым парком, среди которого, с значительными промежутками, воздвигнуты великолепные здания. Я осмотрел грандиозную актовую залу, стены которой увешены старинными портретами разных исторических деятелей и ученых Америки, знаменитый музей Агассиса со всевозможными зоологическими, ботаническими и минералогическими коллекциями и пр. Однако меня более всего интересовало видеть обсерваторию, и потому после беглого осмотра прочих зданий и коллекций я подошел к высокому холму, увенчанному куполом башни рефрактора. С благоговением поднялся я на ступеньки здания, прославленного трудами обоих Бондов, и представился нынешнему директору обсерватории Пикерингу (Edward Pickering). Он принял меня в своем рабочем кабинете, рассказал любопытные исторические подробности об обсерватории и затем показал ее лично и во всех подробностях.

Несмотря на многолетнее существование университета, здесь долго вовсе не было обсерватории, и хотя сам Деламбр еще в 1815 году составил проект её устройства, всё же прочное начало ей положено лишь в середине нынешнего столетия. Первым астрономом был здесь известный Боудич (Bowditch, 1775–1838), служивший сперва мальчиком у канатного торговца, а потом прославившийся своею мореходною астрономией и замечательным переводом Небесной Механики Лапласа на английский язык с многочисленными и ценными примечаниями. Затем в конце тридцатых годов был приглашен в университет часовой мастер Вильям Бонд, для устройства обсерватории; но бостонцы пожертвовали такую малую сумму денег, что в 1839 году была построена лишь жалкая башня: когда в 1843 году появилась известная большая комета, обратившая на себя всеобщее внимание, то обсерватория Гарвардского университета не могла произвести никаких ценных наблюдений. Однако именно это обстоятельство затронуло самолюбие бостонцев, и в самое короткое время была собрана добровольною подпиской значительная сумма, с которою Бонд поехал в Европу заказывать инструменты. Между прочим он приобрел у Мерца и Маллера великолепный 16-тидюймовый рефрактор (двойник старого Пулковского), составляющий и поныне лучшее украшение обсерватории и помещающийся в её главной башне. Одновременно производилась постройка зданий, и в 1848 году обсерватория была открыта и начала производить регулярные наблюдения. Имя её вскоре стало знаменито, так как в сентябре того же 1848 года Бонд открыл седьмого (по расстоянию) спутника Сатурна, названного им Гиперионом. О трудности этого открытия можно судить уже по тому, что Гиперион представляется нам звездочкою 17-й величины, и самая возможность усмотреть столь слабое светило объясняется лишь тем, что Сатурн был тогда в особенно благоприятном положении относительно Земли и Солнца, когда кольцо его было совершенно невидимо.

Вообще Бонд-отец (1789–1859) прославился здесь многими замечательными работами; в 1850 году он первый применил гальванический ток к записыванию прохождений и пр. После Вильяма Бонда директором обсерватории был его сын Джордж (1825–1865), произведший тоже много весьма ценных наблюдений и особенно известный исследованием большого туманного пятна в Орионе и применением фотографии к астрономии. Между младшим Бондом и нынешним директором Пикерингом управлял обсерваториею еще Уинлок (Joseph Winlock, 1826–1875).

Не описывая и даже не перечисляя виденных мною инструментов, замечу только, что деятельность здешней обсерватории направлена, главным образом, на астрофотографию, причём снимаются не только участки неба со всеми находящимися там звездами, но и спектры звезд, для чего перед объективом астрографа привинчивается большая стеклянная призма, так что на фотографической пластинке сразу получаются спектры множества звезд. Для разбора этих фотографических пластинок и изучения полученных спектров при обсерватории состоит целый штат служащих, до 40 лиц, большинство которых дамы и девицы. Многие дамы прославились здесь весьма любопытными открытиями. Обширное развитие астрофотографии обязано здесь особому капиталу, завещанному обсерватории любителем астрономии Генрихом Дрэпером, сыном известного физиолога и историка. Научное значение Гарвардской обсерватории в последнее время возросло еще и оттого, что по тем же способам и подобными же инструментами производятся работы в Арекипе (в Перу) братом Эдварда Пикеринга, Вильямом. Эта основанная лишь в 1891 году новая горная обсерватория, на абсолютной высоте 8055 ф., уже и теперь обнаружила напряженную астрономическую деятельность и вместе со здешнею даст обширный материал для изучения светил на всём пространстве небесного свода от одного полюса до другого.

Оптическая мастерская Кларка помещается тоже в Кембридже, у самого Бруклинского моста. Еще недавно здесь было совершенно пустое, незастроенное место, почему старый Кларк и выбрал его для своей мастерской; но теперь тут выросло целое предместье Бостона. Пройдя калитку, я наткнулся на какого-то рабочего, который сообщил, что самого художника в настоящее время вовсе нет в Бостоне; однако он провел меня в мастерскую, где я познакомился с главным помощником Кларка Лундином (Lundin), шведом по происхождению. Он тотчас бросил свои занятия и вполне удовлетворил мое любопытство, рассказав вкратце историю этой лучшей в мире оптической мастерской, причём показал ее инструменты и их применение.

Основателем мастерской был умерший ныне брат Альвана Кларка, Джордж (George Bassett Clark, 1827–1891). Мысль сделаться оптиком явилась у него, благодаря совершенно случайному и пустому обстоятельству. В один прекрасный день, в 1843 году, Джордж Кларк, будучи еще воспитанником в школе, разбил обеденный звонок. Он собрал осколки колокола и, принеся их домой, принялся их плавить. Отец заинтересовался, чем это занимается его сын на кухне, и был не мало удивлен, узнав, что он хочет приготовить зеркало для маленького рефлектора. После ряда неудачных попыток сыну удалось сделать вогнутое зеркало 5 дюймов в диаметре. Направив его на небо, юный оптик пришел в полный восторг. Между тем занятия в школе продолжались, и молодой Кларк усердно готовился поступить в Гарвардский университет. Неимение достаточных средств принудило его, однако, отказаться от научной карьеры и обратиться к практической деятельности. Вплоть до 1860 года он был техником, участвовал личным трудом в постройке многих железных дорог и т. п. Но к этому времени он накопил небольшую сумму денег, вернулся в свой родной Кембридж и основал мастерскую, в которой сперва начал приготовлять зеркала для отражательных телескопов, а затем перешел к шлифованию оптических стекол для рефракторов. Вскоре сын привлек к своим трудам старика-отца (Alvan Clark, 1804–1887) и брата, и они вместе стали работать под фирмою Альван Кларк и сыновья. После смерти отца и Джорджа мастерскою заведует один Альван, теперь 60-тилетний старик, и так как он бездетен, каким был и брат его, то неизвестно, что будет после смерти нынешнего хозяина.

В мастерской Кларка не занимаются отливкою стекол; они доставляются сюда готовыми из Парижа от известного Фейля. Здесь производится только шлифовка, т. е. придается стеклам такой вид, при котором получается наилучшее изображение, с наименьшими погрешностями от сферической и хроматической аберраций. Лундин рассказал мне любопытный факт о странностях американской таможни. Чтобы быть убежденным, что стеклянная масса получилась удовлетворительного качества и годна для окончательного изготовления ценного объектива, Фейль уже в Париже шлифует чечевицы, так сказать, вчерне, и здесь, в Америке, оставалось бы лишь придать им окончательную форму. Но американские таможни налагают на шлифованные стекла гораздо бо́льшую пошлину, чем на стекла нешлифованные, и потому для уменьшения накладных расходов Фейль, после предварительного испытания заказанного стекла, делает его вновь матовым и уже в таком виде высылает к Кларку, который принужден начинать работу с грубой шлифовки, чтобы снять слой матовой поверхности.

Окончательное шлифование стекол производится эмпирически и просто руками, причём стекло время от времени исследуется. Для таких исследований в подвале мастерской устроено обширное помещение, совершенно темное и такой длины, чтобы оно могло служить для самых больших фокусных расстояний (до 8-ми саженей). Процесс исследования был показан мне Лундином во всех подробностях и именно над двумя чечевицами великолепного 24-х дюймового фотографического объектива, только что приготовленного для Гарвардской обсерватории. Сперва было поставлено одно кронгласовое стекло вертикально в своей оправе. В фокусе стекла расположена небольшая зрительная труба, за окуляром которой имеется призмочка, отражающая в трубу лучи от маленькой закрытой лампочки. Призмочка преграждает лишь половину отверстия окуляра, так что через другую половину можно рассматривать свет лампочки, прошедший через трубу в объектив, отразившийся от большого плоского зеркала, поставленного за ним, и вновь вернувшийся в трубу. Если смотреть в трубу, то виден совершенно равномерно освещенный круглый диск. Такая равномерность получается лишь после окончательного шлифования. Каждая неправильность шлифовки обнаруживается темными пятнами на светлом диске. Чтобы найти то место объектива, которое производит темное пятно, начинают наклеивать на объектив кусочки черной бумаги. Последовательными попытками открывают все места, требующие исправления. Сняв объектив, все места, закрытые черными бумажками, подшлифовывают от руки при помощи мумии (порошок окиси железа), а затем стекло опять подвергают испытанию в темном подвале. Подобные попытки приходится повторять много раз, потому что весьма часто случается, что после дополнительной шлифовки известная часть объектива не улучшилась, а ухудшилась.

Должно заметить, что испытания объектива необходимо производить при совершенно установившейся однообразной температуре; вот почему приборы для испытания помещены в подвале здания. Чтоб показать влияние температуры, Лундин приблизил свою руку к стеклу; наблюдая в трубу, я тотчас заметил, что равномерность освещенного диска нарушилась: казалось, будто по нём струятся потоки горячего газа. Когда же вместо руки Лундин поднес к стеклу зажженную спичку, то я увидел явление, подобное извержению настоящего вулкана.

После того как испытаны и отшлифованы в отдельности кронгласовое и флинтгласовое стекла, их соединяют и испытывают вместе. Тогда на светлом диске должны получаться концентрические и правильные кольца зеленого и фиолетового цветов. Правильность концентрических цветных колец опять достигается последовательными попытками. Чтобы и здесь показать влияние температуры, Лундин прикоснулся к стеклу пальцем: все концентрические круги тотчас искривились в одну сторону; когда же он капнул на стекло серною кислотою, то они искривились в противоположную сторону. Первое произошло от теплоты пальца, второе — от охлаждения вследствие испарения кислоты.

Вообще, лично увидав все затруднения и усилия, преодолеваемые при шлифовке больших объективов, перестанешь удивляться, что Кларк берет тысячи долларов за шлифовку каждого объектива.

В мастерской, кроме Лундина, всего десять человек простых рабочих; они служат тут давно и, по-видимому, страстно преданы своему делу. В заключение мне показана была на дворе мастерской огромная труба на временной установке, служащая для испытания объективов уже на небесных светилах. Несмотря на простоту временной установки, Кларки после изготовления почти каждого нового объектива делали им какое-нибудь астрономическое открытие. Тут провел много ночей и наш О. Струве, во время пребывания в Америке для приема большого 30-тидюймового объектива Пулковского рефрактора.

Сам Дж. Кларк был не ремесленник, а настоящий ученый, отличавшийся необыкновенною скромностью и простотою в своей частной жизни. На его еще открытой могиле один поэт воскликнул:

(Он так любил звезды,

что не побоится и вечной ночи).

А один из близких знакомых сказал:

(Великие истины суть простейшие;

таковы ж и великие люди).

Возвращаясь из мастерской Кларка в Бостон, я зашел в Кембриджский городской сад и осмотрел тот исторический вяз, под которым Вашингтон принял команду над войсками перед войною за независимость. Огромное дерево стоит еще в полной красе, но покрыто уже многими заплатами из коры от других деревьев. Под ним положена большая гранитная плита с надписью:

Метеорологическая обсерватория на Синем холме (Blue Hill Observatory) находится в 12-ти верстах к югу от Бостона. Я поехал туда по стариннейшей в Америке железной дороге The Old Colony R.R. и от станции Редвиль (Readville) взял маленькую американскую карету. На пороге обсерватории я был встречен наблюдателем Клэйтоном (Н. Clayton), который затем и показал мне ее во всех подробностях. Эта обсерватория принадлежит к разряду «горных» и основана в конце 1884 года на частные средства. Её положение: широта 42°12′44″, долгота от Гринвича 71°6′53″ и высота над уровнем океана 635 футов. Здание обсерватории не обширно, но отделано весьма уютно и даже роскошно.

Из осмотренных мною инструментов заслуживают упоминания: отличный нормальный барометр Хикс-Фортена (Hicks Fortin), позволяющий отсчитывать высоту ртутного столба до 0.002 дюйма, барографы Дрэпера и Ричарда, термометры — нормальный Бодена в Париже и местные Хикса, оборотный (Turnover thermometer) конструкции Негрети и Цамбра в Лондоне, позволяющий измерять температуру в данный, наперед заданный момент, волосяной гигрометр Корре и гигрометр Аллуарда (Alluard), дающий точку росы.

На обсерватории, на высоте 11 футов выше крыли и 35 футов выше почвы, установлены анемоскоп и анемограф системы Блэка и Пфистера (Black and Pfister) в Нью-Йорке. Анемограф с винтовыми лопастями из аллюминия дает не только силу и направление ветра, но и его вертикальную составляющую. Наблюдения показали, что вертикальная составляющая ветра обыкновенно увеличивается от утра до 2-х часов дня и направлена снизу вверх; затем до вечера начинается обратное явление, и вертикальная составляющая направлена сверху вниз.

Показывая дождемеры и снегомеры, Клэйтон обратил мое внимание на то обстоятельство, что измерение атмосферных осадков по объему заменено здесь измерением по весу, и это дает более точные результаты. Для измерения облачности здесь применяют днем — общеизвестный гелиограф Кэмпбелля и Стокса, причём солнечные лучи выжигают дорожку на бумаге; ночью для той же цели служит фотографическая пластинка на дне зрительной трубы, направленной по оси мира; на пластинке отпечатывается путь Полярной звезды. Направление движения и скорость облаков определяются наблюдениями отражения облаков в выпуклом зеркале из черного стекла, причём наблюдатель смотрит через неподвижную дырочку диоптра. Для определения же расстояния до облаков служит способ тригонометрический, и близ обсерватории имеется особый базис в 1200 метров. Кроме непосредственных наблюдений, здесь приготовляются также фотографические снимки с облаков. Из этих наблюдений выведено, что средняя высота облаков равна 9-ти километрам, а наибольшая не превосходит 14–15-ти километров.

Так как в самом Бостоне имеется хорошая метеорологическая обсерватория, расположенная почти на уровне океана, то теперь получены уже довольно любопытные результаты из сравнения наблюдений на обоих пунктах. Средняя годовая температура на Синем холме оказывается 44,4°F. — на 2,7° меньше, чем в Бостоне, и это дает уменьшение температуры на 1°F при поднятии на высоту 191 фут, что значительно быстрее уменьшения, считаемого вообще нормальным. Это, впрочем, объясняется тем, что в Бостоне средняя температура вообще выше нормы. Из рассмотрения разностей температур на обоих пунктах по отдельным месяцам оказывается, что в мае разность температур составляет всего 1,1° и объясняется охлаждающим действием восточных ветров, наибольшая же разность (4,0°) бывает в феврале и приписывается искусственному повышению температуры в Бостоне от множества фабрик и жилых, отопляемых домов. Крайние температуры, наблюдавшиеся до сих пор на здешней обсерватории, были 91,2° и −15,0°F., т. е. соответственно на 1,6° и 4,9° ниже крайних температур в Бостоне.

Средняя относительная влажность на Синем холме оказалась 73,7%, т. е. на 4% больше, чем в городе, хотя и тут нередко наблюдается весьма малая влажность в 13 и 14%. Количество дождя, как известно, на возвышенных станциях бывает больше, чем на низких, но здесь обнаружено обратное явление. На Синем холме выпадает в год осадков 39 дюймов, т. е. почти на целых 8 дюймов меньше, чем в Бостоне; но так как недостаток оказывается, главным образом, зимою, то это обстоятельство, по крайней мере отчасти, может быть объяснено сильными ветрами на вершине возвышенного холма, которые, по всей вероятности, выдувают часть снега из резервуара снегомера.

Наибольшие различия в метеорологических условиях в обоих пунктах замечаются в записях ветра, и это показывает, какое огромное влияние на скорость ветра имеет трение воздуха о поверхность земли. За год общее передвижение атмосферы на Синем холме оказывается на целых 63% больше, чем в Бостоне, хотя и там анемометры расположены на весьма высоком здании. Всего удивительнее, что скромный Синий холм оказывается одним из наиболее «ветреных» пунктов на всём пространстве Соединенных Штатов. Действительно, здесь в течение года пролетает ветра 166 110 миль, и только два пункта имеют больше ветра, именно: Вершина Вашингтона 275 244 мили и Пайкс-Пик 173 859 миль. Средняя часовая скорость ветра на Синем холме оказывается 18,9 мили, тогда как в Бостоне она всего 11,7 мили. До сих пор наибольшая из наблюдавшихся скоростей была 74 мили в час (около 110 верст), тогда как в Бостоне она была, и то однажды, в течение только ¹/₂ часа, 64 мили в час. Тихая погода здесь бывает весьма редко, в виде исключения. Что касается направления ветра, то здесь и в Бостоне очень часто ветер дует по различным направлениям, хотя в обоих пунктах преобладают западные ветры.

Обсерватория на Синем холме.

Так как на Синем холме получаются телеграфные известия со многих других метеорологических станций, то здесь составляются немедленно предсказания за сутки вперед. Помимо печатания и рассылки бюллетеней, тут для пользования местных жителей на башне обсерватории вывешиваются сигналы, которые, благодаря полной обнаженности холма от растительности, видны кругом на весьма далекое расстояние. Когда ожидается наступление значительного понижения температуры, вывешивается большой белый флаг с черным кругом по средине; когда же ожидается дождь, то красный флаг. Опыт показал, что предсказания холодной погоды оправдались для 79%, предсказания же наступления дождя для 73%. С развитием этого дела в будущем, метеорологи рассчитывают еще более увеличить точность своих предсказаний.

Все эти сведения сообщил мне любезнейший Клэйтон за ленчем, предложенным мне по окончании осмотра инструментов и прекрасно изготовленным поваром-негром, сторожем обсерватории. На прощание Клэйтон подарил мне несколько любопытных брошюр, представляющих отдельные оттиски из Американского Метеорологического Журнала.

Прежде чем покончить описание моего пребывания в Бостоне, я позволю себе привести здесь остроумную американскую пословицу, чрезвычайно меня успокоившую. Предполагая быть в постоянных разъездах, я просил моих родственников и знакомых адресовать письма в Вашингтон, на имя профессора Гора, но затем, имея в виду мою продолжительную остановку в Бостоне, я просил направлять письма уже сюда. Письма, адресованные в Бостон, я, конечно, получил немедленно по прибытии в город; более же ранние, т. е. адресованные в Вашингтон, оставались там, так как на мою телеграмму к Гору я получил ответ, что профессор выехал на полевые работы, а добрейшая жена его уведомила, что ничего не знает о моих письмах. Ожидая со дня на день этих писем, я ежедневно и по несколько раз заходил в почтамт, но всё безуспешно, и накануне уже выезда из Бостона был в крайней тревоге. Один из соседей в гостинице, видя мое нетерпение, сказал:

т. e. горшок с водою, на который смотришь, никогда не закипит. И действительно, когда я перестал тревожиться и спокойно разговаривал с моим новым знакомым, мне принесли прямо в гостиницу целую пачку давно ожидаемых писем. Кстати замечу здесь, что за всё мое путешествие не пропало ни одного письма, ни из тех, что мне присылали, ни из тех, которые я писал отсюда. Только одно письмо, адресованное мне в Сан-Франциско «до востребования», пролежало там, согласно почтовым правилам, целых три месяца и наконец всё же попало в мои руки уже здесь, в Петербурге. Говоря об образцовых порядках американской почты, могу прибавить еще то, что вследствие малого размера почтовых ящиков (привязанных обыкновенно к фонарным столбам) нетерпеливые американцы не стараются даже запихнуть письма в щель ящика, а просто кладут их на ящик. Иногда, проходя мимо, видишь целые груды писем, газет и обандероленных книг, сваленных прямо на земле, подле ящика, однако случаи пропажи корреспонденции тут неизвестны.