За океан. Путевые записки

XXIV. Нашвиль

По возвращении в гостиницу, я с грустью узнал то, чего и следовало ожидать, судя по часам: поезд ушел, и мне приходилось оставаться до завтра. Однако, за обедом, рассматривая расписания поездов, я убедился, что могу еще поспеть на поезд в Нашвиль, потому что здешний поезд, по боковой ветке, рассчитан так, чтобы подвозить пассажиров, едущих и на север, и на юг, и если пассажиры в Люисвиль уже в пути, то пассажиры в Нашвиль еще томятся на станции Глазго. У меня тотчас родилась мысль поспеть туда на лошадях, но агент гостиницы заявил, что это невозможно, по причине дурной дороги, не ремонтируемой со времени проведения железного пути, а главное, еще и потому, что его единственный легкий экипаж куда-то послан и вернется не раньше, как через час. Тем не менее нежелание терять липшие сутки заставило меня придумать другой способ; невдалеке от гостиницы, я увидал огромную двуконную подводу, в которую накладывали сено со скошенного луга. Я начал уговаривать подводчика свалить сено и везти меня с вещами на станцию. В подводу были запряжены два сильных лошака, не достаточно еще утомленных. Подводчик возражал, что ехать в его тяжелом экипаже бесполезно — не успеем попасть к поезду.

— Вот если бы хозяин гостиницы дал вам свою одноколку, то я запряг бы в нее одного из лошаков, и вы бы успели.

— Да беда в том, что одноколка куда-то послана и не скоро вернется.

Во время нашей беседы на дороге показалась одноколка со взмыленною и уставшею лошадью. Я побежал обратно в гостиницу уговаривать дать мне экипаж, в который можно заложить лошака. Через несколько мгновений всё было улажено. Пока перепрягали экипаж, я быстро уложил свои вещи и расплатился в гостинице. Садясь в одноколку, к величайшему удивлению я увидал, что возницею будет мой верный проводник, совершивший со мною все походы в пещеру. Этому обстоятельству я мог только радоваться, потому что неоднократно уже убеждался в его честности, находчивости и смелости.

Не скрою, что мне грустно было покидать здешнее место. Мамонтова пещера — такое чудо природы, из-за которого одного стоит переплыть океан! Конечно, странные подчас названия, данные отдельным местам в пещере, и комические привычки проводников вызывают иногда улыбку, но чудо остается чудом, и после посещения пещеры выносишь сознание, что побывал во внутренности земли, и начинаешь как-то более ценить пребывание на её поверхности.

Одноколка оказалась практичным, удобным и легким экипажем, но зато дорога, по которой пришлось ехать, — отчаянною. Несколько речек приходилось переезжать в брод и иногда с великою опасностью. Весь путь пролегает по дикому, девственному лесу. При объездах рытвин и ям, деревья били нас ветвями по лицу и по рукам. Злополучный лошак выбивался из сил, но, ежеминутно понукаемый, бежал крупною рысью. Необходимо было спешить к поезду. Несколько встречных прохожих — негров с ужасом уступали нам дорогу, видя, с какою бесшабашною смелостью мы преодолеваем все препятствия. На косогорах я решительно опасался, что спицы тонких, легких колес вывернутся из ступиц. В одном месте колеса, гремя по ужасным уступам каменного спуска, готовы были рассыпаться, но всё обошлось благополучно; я только дивился крепости американской повозки. Колеса огромные, но крайне жидкие. Тонкость спиц, вероятно, вознаграждается огромным их числом.

На станцию Глазго мы прибыли за три минуты до отхода поезда. Возница, видимо, торжествовал. Молодой нашвилец выпучил глаза, увидав меня, подъезжающего к платформе; он полагал, что настойчивое желание побывать в «Главном городе» заставит меня потерять лишний день. Я от души благодарил верного проводника; удивительно, что человек, проводящий чуть не большую часть жизни в мрачных переходах Мамонтовой пещеры, оказался столь ловким кучером, особенно имея в виду известные трудности в обращении с упрямым, да еще чужим лошаком. Впрочем, способный человек, куда его ни приставь, везде будет на месте.

В вагонах было очень оживленно, разговоры и споры не прерывались. Говорят, это признак приближения к югу. Насколько жители северных штатов молчаливый хладнокровны, настолько жители южных, наоборот, разговорчивы и горячи. Люди, видевшие меня в первый раз, принимали самое теплое участие в предстоявшем мне путешествии и, помимо Нашвиля, советовали непременно посетить еще более южные места и особенно Новый Орлеан. Однако, они подтвердили факт, о котором я слышал еще в Вашингтоне, что в Новом Орлеане и его болотистых окрестностях летом постоянно свирепствует желтая лихорадка, с особою яростью накидывающаяся на приезжих, а так как я ехал в Америку не для того, чтобы болеть и бездействовать в каком-либо даже наиболее удобном «американском» лазарете, то и не решился рисковать ехать на хваленый юг. Впрочем, и тут можно уже любоваться плантациями табака и хлопка.

Было уже совершенно темно, когда показался огромный железнодорожный мост через р. Кумберлэнд (приток Охайо); через несколько минут поезд остановился под обширным навесом Нашвильского воксала, а через полчаса я уже ужинал в роскошной гостинице «Максуель» (Maxwell House).

Нашвиль, главный город штата Теннесси, принадлежит к старым американским городам; он существует с прошлого века и насчитывает теперь около 75 000 жителей. Во время моего тут пребывания жара стояла невыносимая, а отсутствие бульваров делает прогулки по городу тягостными. Но зато тут по всем почта улицам устроены электрические железные дороги. Из-под колес вагонов искры так и сыплются; кондукторы весьма искусно управляются на поворотах, где скрещивается множество проволок, я просто достойно удивления, каким образом каждый вагон находит свою проволоку, а в каждой проволоке находится ток достаточной силы, чтобы двигать вагон, особенно на довольно крутых поворотах и продолжительных подъемах. Поперек улиц на столбиках перекинуты проволоки, на которых висят изоляторы. Эти изоляторы поддерживают продольные проволоки, по которым непрерывно проходить ток огромных динамо-машин, приводимых во вращение паровою машиною на станции, за городом. На крыше каждого вагона укреплен длинный и наклонно поставленный упругий металлический стержень с блоком-колесиком, которое катится по проволоке, постоянно приподнимая ее вверх. Электрический ток по этому стержню вступает в маленькую динамо-машину, расположенную под вагоном, и затем через колеса и рельсы уходит в землю. Вращение катушки динамо-машины передается колесам вагона при помощи небольшой бесконечной цепочки. Кроме обыкновенного тормоза, кондуктор управляет еще стержнем наверху вагона (при помощи привязанной к нему веревки), и так искусно, что если надо переехать с одних рельсов на другие, то, дергая веревку, он прекращает доступ тока, и вагон движется лишь по инерции; переехав на другой путь, кондуктор поддевает соответствующую проволоку колесиком стержня, и ток вновь вступает в динамо-машинку под вагоном.

Вагон электрической железной дороги.

Быстрота движения вагонов электрической железной дороги весьма значительна. Пассажирам рекомендуется не сходить во время движения; на остановки кондукторы весьма щедры, хотя существуют и обязательные места остановок подле столбов (из числа поддерживающих проволоки), окрашенных на две трети снизу в белую краску.

Я проехал уже почти за город, когда, наконец, против красивого и тенистого парка кондуктор остановил вагон и предложил мне выходить, показав на ворота ограды. Вступив в ворота и идя по роскошной и широкой аллее, я заметил вдали нечто вроде замка: это и была первая цель осмотра — главное здание (Main building) университета Вандербильда. Ни у ворот, ни в саду, ни даже на подъезде здания я не встретил ни души, так что пришлось прямо войти в первую попавшуюся дверь из коридора. Здесь два господина занимались разборкою каких-то бумаг. Старший из них, узнав, что я русский, по-видимому, обрадовался и, указывая на своего товарища, воскликнул:

— Я очень рад, что наш университет может показать вам мой коллега, в некотором роде ваш соотечественник.

Оказалось, что коллега был когда-то армянским монахом в Закавказье и еще довольно порядочно говорил по-русски. Я тотчас получил последний годовой отчет университета, и мы пошли осматривать разные университетские здания; теперь, летом, я, конечно, мог осмотреть только помещения. С 21 июня по 21 сентября (от летнего солнцестояния до осеннего равноденствия) тут вакации, и большинство профессоров и студентов уезжают на север спасаться от жары.

Университет основан на средства, пожертвованные известным американским богачом Корнелием Вандербильдом. По завещанию, в 1873 году, он оставил 500 000 долларов, но затем сын его прибавил от себя еще 500 000 дол. 27-ое мая, день рождения основателя, празднуется университетом ежегодно, и тогда же лучшему из окончивших курс выдается особая медаль, называемая медалью основателя (Founder’s Medal).

Здания и парк университета занимают огромный квартал в 76 акров. Отдельные постройки красивой и разнообразной архитектуры живописно раскинуты по всему парку. Они снабжены водою, электрическим освещением и пр. «Главное здание» имеет по фасаду 30, а по сторонам 15 саженей; оно в 4 этажа. Внизу помещаются музей и химическая лаборатория, во 2-ом этаже — канцелярия и несколько обширных и роскошно меблированных аудиторий, затем библиотека (15 000 томов) и т. д. Тут же находится и большая церковь в готическом стиле.

В другом, тоже довольно значительном «здании наук» (Science Hall) помещаются: внизу — инженерная лаборатория со всевозможными машинами, моделями и пр., во втором этаже роскошный геологический кабинет, а в верхнем — огромные залы для рисования и черчения. Эти залы освещаются сверху весьма изящными фонарями, устроенными в самой крыше и снабженными модераторами.

Самое роскошное здание занято кабинетами механическим и электротехническим. Тут буквально бесконечное разнообразие приборов и отдельных приспособлений. Здание совершенно безопасно от огня и отопляется паром.

Из прочих зданий не могу не упомянуть и об обсерватории, занимающей центральное и возвышенное место в парке. Тут имеется небольшая башня с рефрактором, несколько малых учебных инструментов и пр. Рядом с башней — большая вычислительная комната. Всё здание представляет одновременно и астрономическую, и метеорологическую обсерватории.

Совершенно отдельное здание, называемое Wesley Hall, предназначено специально для богословов, которые живут тут, так сказать, на всём готовом. Внутри имеется 50 отдельных комнат, каждая на двух студентов; нижний этаж занят залой, или говорильней (parlor), читальней, столовой и кухней. В плане это здание представляет фигуру буквы Н, что позволяет достигнуть наибольшего освещения при наибольшей площади внутреннего пространства.

Наконец, в том же общем парке разбросаны отдельные домики с квартирами для профессоров и небольшое, но изящно построенное здание для канцлера университета.

За исключением богословов, все прочие студенты живут в городе на вольнонаемных квартирах, преимущественно в так называемых «boarding-houses»: в канцелярии университета ведутся списки свободных комнат в городе, и ни один студент не имеет права поселиться без одобрения выбранного помещения канцлером университета. В самом университете имеется общая столовая, где студенты, по желанию, могут получать ежедневно пищу за 9 дол. в месяц. За лекции же взимается 50 дол. в год. Существует небольшое число стипендий, пожертвованных разными лицами. Все студенты обязаны ежедневно посещать общую утреннюю молитву в университетской церкви.

Особенное внимание обращается на физические упражнения, которые признаются здесь, как и вообще в Америке, безусловно необходимыми в возрасте, когда человек растет и развивается. Все студенты разделены на партии от 20 до 25 человек в каждой. Эти партии поочередно 5 раз в неделю, в известные часы, посещают особое здание, называемое «гимназией» (Gymnasium). Внизу устроены раздевальни, ванны и души, а верхний этаж представляет одну огромную залу в 12 саженей длины, 6 ширины и 4 высоты. Тут размещены всевозможные гимнастические приборы, машины для гребли, гимнастические гири, трапеции, наклонные лестницы и т. п. Для упражнений в хорошую погоду перед зданием гимназии имеется огромная ровная площадка — «атлетическое поле». Посещение гимнастических упражнений обязательно для студентов всех курсов и всех факультетов. В известные часы «гимназия» доступна также вообще всем желающим, с разрешения канцлера университета.

В университете Вандербильда имеются следующие 7 факультетов: 1)академический для философии, наук и литературы, 2) библейский для богословов, 3) юридический, 4) медицинский, 5) фармацевтический, 6)зубоврачебный и 7) инженерный. Курс везде 4-хгодичный, кроме инженеров, для которых курс продолжается пять лет.

Приемные программы не очень обширны, так как на первом курсе преподаются предметы, включенные у нас, в России, в число гимназических; напр., по математике на 1-м курсе проходят стереометрию, тригонометрию и аналитическую геометрию на плоскости. Чтобы дать понятие о требованиях, предъявляемых поступающим, приведу два вопроса, без выбора взятые из приемной программы: по алгебре — в какое время между часом и двумя часовая и минутная стрелки будут составлять прямой угол; по геометрии — доказать, что линии, делящие пополам углы четырёхугольника, образуют новый четырехугольник, в которым суммы противолежащих углов равны 180°.

Со второго курса начинается преподавание высших отделов наук. Большое внимание обращено на латинский и греческий языки, а из новых каждый студент, по желанию, выбирает немецкий, французский или испанский.

Особенно большие требования предъявляются к инженерам; из их пятилетнего курса последние два года назначаются не столько на лекции, сколько на практические занятия и составление проектов, которые разрабатываются до мельчавших подробностей. В инженерном факультете имеется особое отделение для желающих посвятить себя специально постройкам горных дорог (Highway).

Каждый студент, окончивший курс, при желании и с одобрения канцлера, может остаться при университете для дальнейших занятий, и подготовки к докторскому экзамену. Но этому экзамену нельзя подвергаться раньше истечения трех лет после окончания курса.

Кроме университета Вандербильда, в Нашвиле имеются еще две высших школы: Belmont для белых и Fisk University для черных и вообще для цветных людей, но за неимением времени мне не удалось их осмотреть.

Из виденных же мною зданий стоит, пожалуй, упомянуть о музее, носящем название Watkins Hall. Это самый разнообразный музей: тут и египетская мумия, и портреты каких-то индейских военачальников, и мраморные статуи. При этом всё расставлено в беспорядке, и так как нет ни живого, ни печатного путеводителя, и пришлось бродить по комнате в совершенном одиночестве, то, конечно, пользы от такого посещения было не много. Только в библиотеке я застал дам и девиц, погруженных в чтение, но тревожить их расспросами я не решился.

В гостинице за обедом мне пришлось сидеть рядом с одним господином, который, узнав, что я приезжий, старался меня посвятить в тонкости местной политики: говорил о борьбе республиканской и демократической партий. Эта тема совершенно меня не интересовала, и я перевел разговор на положение негров, которых тут, в южных штатах, очень много и которые, сколько я мог заметить, играют здесь вообще довольно жалкую роль. Мой собеседник весьма оживился и, показывая на окружающую нас толпу негров-лакеев, воскликнул:

— Неужели вы думаете, что белые когда-либо согласятся быть управляемыми этими черномазыми скотами? Что они ниже нас и совершенно не способны к развитию, доказывается хотя бы тем, что вот, несмотря на 30-ти летнюю свободу и полное равенство, никто из них не выделился еще никакими талантами. К наукам они решительно не способны, и до сих пор между ними есть только несколько посредственных врачей, да и то эти врачи практикуют лишь среди негров же; ни один белый к ним не обращается. Правда, один негр, благодаря своим дипломатическим успехам на Вест-Индских островах, был даже сенатором (Frederic Douglass), но это исключение, и сделано оно было только в пику южанам. Я знаю, в. Вашингтоне не любят и боятся нас, южан; там, стараясь нам насолить, оказывают неграм всякое покровительство, но этим ничего не добьются; негры останутся всегда скотами, годными лишь для грубого физического труда.

— Ну, а прочие цветные люди?

— Те только по виду благообразнее, попадаются даже красавцы! В умственном же отношении они еще ниже чистых негров. Вы, вероятно, заметили на наших железных дорогах, что только самые низшие должности поручаются цветным людям. Дальше кондукторов они не идут. Им нельзя даже доверить тормозов; тормозной кондуктор (Breakmaker) всегда белый.

Не знаю, насколько справедливы эти суждения, но факты верны. Замечу еще, что негров, не без основания, считают людьми безнравственными и даже нечистыми на руку. Притом же кожа их издает особый неприятный запах; известно, что даже прожорливые акулы, хватающие всё, что ни попало, никогда не трогают негров.