Заря занимается

14

Зимний день пролетел быстро. От морозного ветерка снег затвердел. В корчме Пандели горела лампа. Толкнув дверь коленом, вошел Яким, сел у огня и стал греть окоченевшие руки. Он жил Янтрой — ставил верши и удочки на рыбу и раков, а когда вода прибывала, собирал обломки досок, щепки, вырванные с корнем деревья. Зима нынче выдалась морозная, и река была закована в ледяную броню. Покрутившись у реки, Яким юркал в теплую корчму и закуривал. У Пандели был ледник, лошадь, небольшая повозка, которая стояла у забора напротив дома. Зимой он колол лед, складывал его в ледник, а летом, в жару, развозил лед по пивным, кофейням и богатым домам. Сын его учился на курсах фельдшеров и не подлежал мобилизации.

— Сходите на реку с моим сыном, пока он здесь, наколите льда, — попросил корчмарь Якима.

Яким выставил ноги в налымах.

— Нет у меня снаряжения для такой работы, не видишь что ли?

— А что есть будешь?

— Что дашь, если я пойду колоть лед?

— Что сами едим.

— И пачку табака…

— Вычтем из твоего заработка.

— Сколько?

— Пятьдесят стотинок.

— Ты с ума сошел?..

Пандели гнал его, но Яким не уходил. Ждал инженера Мосутти или жестянщика Сандьо. Зимой и у Сандьо не было работы, но он нашел выход: продал фельдшерской школе свой скелет — как умрет, пусть по его костям учат анатомию. В корчму одновременно вошли начальник финансового управления, Мосутти и железнодорожник — все в пальто с поднятыми воротниками. Пандели ополоснул руки, поставил на огонь кофейничек с ракией и подмигнул Якиму — мол, уходи.

— Почему три, Пандели? Четыре рюмки подай. И Якиму. Он мне раков ловит…

— Он меня прогоняет, господин инженер.

— Как можно, Пандели? — Мосутти вытер свои мокрые усы. — В такую зиму ты в налымах, без пальто? — спросил он Якима.

— Скоро нас оденут. И сапоги дадут, и шинели.

— Твое здоровье, парень, — железнодорожник чокнулся с Якимом. — Оденут и то скоро… подвели нас немцы с Салоникским фронтом. Да ведь сестра кайзера замужем за греческим королем…

— По-родственному, значит, — сказал Яким.

— А разве македонцы, фракийцы, мезы не одной крови, не одного племени?.. — горячился железнодорожник.

— Небось, все бы уладилось, если бы мы сидели смирно, — сказал начальник финансового управления.

— Чужих земель нам не надо. Болгарин за свое болеет. Пошли его драться за чужие интересы, увидишь, он уже не тот…

— Подобные дела так не делаются, дорогой мой. Сколько нас, болгар?

— Не так уж мало, — опять вставил Яким.

— Помолчи-ка! И ты туда же, голос подаешь, — оборвал его начальник финансового управления. — Поймите же вы: великие державы решают мировые проблемы. Нас-то кто спрашивает? Коли мы им нужны — они зовут нас. Коли мешаем — раздавят.

— Ого, браво! Немецка обманула Болгария, — не сдержался Мосутти.

— А что нам было делать?

— Сидеть тихо и мирно. Так-то, — начальник финансового управления залпом выпил рюмку.

— Румынска пойдет с другими. С греческа покончено. Там англичане, францези… — инженер набил трубку табаком.

Пандели в отчаянии всплеснул руками.

— Что, Пандели? — повернулся к нему Мосутти.

— Худо, господин инженер.

Плохие вести шли одна за другой. Убили чиновника Народного банка. Пришло извещение, что Стефан Денчев ранен в руку. В клубе было холодно, и туда мало кто заглядывал. Партийный комитет решил принять меры для укрепления поредевшей тырновской организации. Ради избрали секретарем молодежной группы, которая, несмотря ни на что, проводила большую работу среди учащихся. С начала учебного года в группу удалось привлечь семь человек, в том числе четырех девушек-школьниц. Ребята устраивали собрания у кого-нибудь в доме, обсуждали книги, разносили партийные газеты. Наконец решили организовать вечер.

Партийный комитет обсудил предложение молодежи о вечере и нашел, что в настоящий момент это очень удачная форма агитации. Вечер решено было провести в клубе. От имени партийной организации перед началом концертной программы, подготовленной молодежью, кто-то должен был произнести краткое вступительное слово.

— Я скажу слово, — сказал Габровский. — Тему пока сообщить не могу, потому что мы ее еще не уточнили. Вы, руководители молодежной группы, хорошенько обдумайте концертную программу. Чтобы у нее было подходящее социальное содержание, а самое важное — чтобы она была боевая…

Первый вечер стал для Ради большим испытанием. Он постоянно думал, что еще нужно сделать, а на другой день планы менялись. Михалца, Сандито, Ради, а иногда и Марина совещались в швейной мастерской. Ради предлагал позвать на помощь Димитра Найденова, но Михалца не соглашался. По его мнению, тот не годился для такой работы. «Найденову дай перевести что-нибудь с русского или английского, рассказать о Гончарове, Белинском…» — говорил Михалца.

В конце концов литературно-музыкальную часть программы поручили подготовить Ради.

Дул сильный холодный ветер. Накрывшись одеялом, Ради лежал на топчане, глядя на догорающий огонь в печке. Подготовить программу ему казалось делом не столь трудным. И он, и его товарищи участвовали во всех мероприятиях и вечеринках, которые устраивались в гимназии. «Сначала, — думал Ради, — речь Габровского. Затем — квартет. Третье — декламация, читает Марина. Четвертое — юмореска в исполнении Косьо Кисимова и в конце — хоро и танцы. Удобно ли плясать хоро и танцевать?..» Ради хотелось спать, он посматривал на пустую кровать брата. «Какое стихотворение будет читать Марина?.. Петефи или нечто подобное, — решил он. — А юмореска?..» Ради спокойно повернулся на бок: достаточно было Косьо выйти на сцену, и публика начинала аплодировать. Очень нравился зрителям квартет. Веселин Вапорджиев усаживался на стул и устанавливал виолончель. Левой рукой скользил по толстым струнам, правой придерживал смычок, упиравшийся в пол. Справа садился Янко Мангов, клал на колени флейту. Рядом устраивались двое Поповых: первая скрипка выступала вперед, а вторая — Георгий Попов — пряталась за виолончелью и флейтой. Из-за длинных волос, свисавших на левую щеку Георгия, можно было видеть только половину его худого лица.

Ради мучил последний номер. Здесь мог бы помочь Богдан, но он еще не вернулся. Лучше всего было бы устроить лотерею, но что разыгрывать? Ради осмотрел комнату, мысленно пошарил по ящикам и шкафам в других комнатах. Если взять что-нибудь, отец рассердится. Последнее время он стал очень вспыльчивым. Еще от дверей начинал ругать бабушку Зефиру за то, что она берет только сухие дрова. Ходил по комнатам и проверял, сколько дров положили в печки. Разгребал уголья и клал по одному сучковатому полену на всю ночь. По любому поводу повторял: «Богдан, будь разумным! Ради, будь осторожным!..» Это означало, не лезьте на рожон, я знаю, куда вы ходили, знаю, что вы делали. Или: «Учеба, учеба — главное!.. Все остальное придет в свое время». В сущности, причиной всему была нехватка денег, которые текли, как песок сквозь пальцы. Сыновья заканчивали гимназию, а послать их учиться в Софию он не мог. Все вздорожало вдвойне и втройне, а войне не было видно конца. Незаметно опустели кладовка и погреб. Приближались рождество, Новый год. Как-то они встретят праздники? Бабукчиев наказывал домашним: «Муку в мешочках не трогать!.. Сахар — экономить, не время для сладостей. Отрубей осталась половина: завтра зарежем хохлатку… Что будем делать, если и дальше так пойдет?» — вздыхал он.

Новый год давно прошел. Радость болгарского народа по поводу того, что несправедливо отторгнутые исконные болгарские земли наконец-то будут присоединены к отечеству, постепенно меркла. Война затягивалась, она несла гибель и страдания людям не только на фронте, но и в тылу. Миллионные армии на западе, на юге, на восточноевропейском фронте против России вели невиданные сражения. Древняя Европа корчилась от ран. Война велась и в Сирии, Месопотамии, на побережье Тихого океана — в Африке, на морях и океанах.

Тырновцы с нетерпением ожидали выхода газет и тут же расхватывали их. Читали хвалебные сообщения по поводу побед Германии на суше, в воздухе и на море, но не верили им. Все было зыбко, и это настораживало людей, лишало их покоя. Тырново погружался во мрак. В лунные ночи только замерзшая Янтра блестела, как огромная змея.

Однажды в морозный ветреный день к Бабукчиевым зашел Митьо. Принес корзинку с десятком яиц и свиным окороком.

— Что же ты, сынок, в такую погоду пришел? Подождал бы. Заходи, грейся, — пригласила его бабушка Зефира.

— Будь моя воля, я бы не пришел. Сейчас, бабушка, люди идут не туда, куда хотят, а куда их пошлют.

— Цоньо вернулся? — спросил Бабукчиев.

— Нет.

— Да как же так, всех троих…

— Всех троих. Спрашиваю вчера кмета: нет ли здесь ошибки? Герги взяли на обучение, он так и не вернулся. Цоньо забрали в армию, один я из мужиков остался дома. И меня зовут? «И тебя, — отвечает, — повестки пишем не мы». Ладно, говорю. Коли так, о чем разговор.

— Женщины-то как там? — спросила бабушка Зефира.

— Ворчат, когда зерно требуют. Ругаются, когда забирают фасоль и сено. Клянут на чем свет стоит бога и царя, когда уводят быка или лошадь. На то они и бабы… Озимые я засеял. Такие вот дела… Теперь в доме за мужика остается Стайко, сын Цоньо.

— Тяжко Катине.

— Тяжко не тяжко, ничего не поделаешь… На днях поросенка зарезали, нечем кормить. Мама говорит, отнеси-ка этот окорок бачо Кольо, а то скоро посылать ему будет нечего.

— Ты-то куда направляешься?

— Прямо в полк. Раз кавалерию кличут, значит, в Добрудже погуляем…

— Отчего ж в Добрудже?

— А вот увидишь. Непременно с Румынией будем драться. Румынским чокоям все мало… Драка будет знатная. Кто уцелеет — вернется, а кому суждено погибнуть, тот в земле сгниет. Вот так-то… — рассуждал Митьо, словно не ему идти воевать, а кому-то другому.