Заря занимается

35

Входя к Бабукчиевым, Владо Лютов тревожно спросил с порога:

— Где Ради?

Они тут же удалились в беседку.

— Так ты говоришь, переворот?

— Да, товарищ Бабукчиев. Ко мне на склад пришел мой двоюродный брат, артельщик 18-го полка. «Владо, — говорит, а сам озирается по сторонам, — чтоб тебя здесь не было! Все офицеры в казармах, полк в боевой готовности. Одна рота отправилась к лагерю. Пулеметчики заняли все дороги, ведущие в город. Вооруженные офицеры запаса выставили посты у почты и возле полицейских участков. Все караулы усилены. Завтра рано утром будет совершен переворот».

— А можно верить этому твоему двоюродному брату? Серьезный ли он человек?

— Он случайно подслушал разговор между начальником и одним полковником запаса. Собираются арестовать окружного управителя, околийского начальника, городского голову… и всех коммунистов, прямо по списку. «Посмотри, — сказал мне двоюродный брат, — что происходит на станции. В комнате начальника сидит офицер». — «Он же социалист», — ответил я ему. — «И широкие социалисты за переворот. Давай закрывай свой склад и сматывай удочки. Беги, спасай жену!»

— Ты предупредил наших людей о том, что сговористы готовят переворот?

— Сразу же побежал в клуб. Да только перед туннелем меня вернул назад солдат. Мосты и туннели под военной охраной…

— Уже!

— Да, уже. Клуб закрыт.

— Раз закрыт, стало быть, наши предупреждены. Ведь наши депутаты Габровский и Вырбанов в Софии. Я думаю, что пока военные не посмеют поднять руку на партию. Но нам, на местах, надо быть ко всему готовыми…

— Забыл тебе сказать. Когда я шел к тебе, встретил бай Мильо. Он только успел мне крикнуть, что, мол, опять на шею народа ярмо наденут. Отправился на подводе разыскивать Денчева. Что будем делать, Ради?

— Поезжай в село. Если сможешь, призывай товарищей к оружию!

— А ты?

— Я немного выжду. Может, поступит приказ сверху. Если меня попытаются схватить, я не дамся.

Проводив Владо, Ради пошел к своим комсомольцам. Заглянул и к Якиму — в такое время он мог оказаться полезным. Яким перекинул через плечо ремешок фотоаппарата и направился к адвокатским конторам коммунистов.

Стемнело. Ради хотел сходить к Михаилу, но отец не пустил его. Он нервно расхаживал по дому, охваченный зловещими предчувствиями. Вошел в комнату сына, принялся что-то искать между книг, вытащил какую-то бумагу и тут же порвал ее на мелкие клочки. Взгляд его упал на календарь: на нем была дата — восьмое июня 1923 года.

Велико-Тырново проснулся осажденный со всех сторон войсками и пикетами заговорщиков. Население настороженно ждало дальнейшего развития событий. Двери и окна домов были плотно закрыты. Спущены занавески. Город затаился, словно перед бурей. Коммунисты задами и огородами пробирались из дома в дом, к товарищам, спрашивая друг друга, не поступило ли распоряжений относительно того, что им надлежит делать. Советовались меж собой, не пора ли взяться за оружие и направить его против заговорщиков. В городе быстро распространился слух о том, что жители Килифарево поднялись на антифашистское восстание.

Рано утром девятого июня[41] в ворота дома Бабукчиевых громко застучали. Не дождавшись, пока им откроют, поручик Велизаров выломал замок и выстрелил из своего револьвера в Шаро, который яростно лаял на непрошеных гостей. Ради выскочил из окна, пробрался через двор скорняка Пеньо и спрятался в бане у тети Зойки. Зойка сбегала к испуганным родителям, как могла успокоила их, принесла Ради одежду, деньги и еду. Той же ночью он перебрался в Турецкий квартал к учителю Михайлову, но, узнав, что Найденов задержан, а Гаваза и Ешь-Милок, как и многие консервативно настроенные горожане и сынки богачей, встали на сторону участников переворота, ушел в Малую слободу. Сначала он думал укрыться у Марины. Но тут же отказался от этой мысли — к ней нужно было долго добираться на поезде, да и село, где она учительствовала, было почти у самой границы и кишело военными. Но самое главное — Марина была уже только воспоминанием, воспоминанием, которое он будет беречь в сердце до последнего вздоха.

Сидя на берегу, дед Минчо уже в третий раз вытаскивал удочку из воды. Леска пружинила у него в руках, он надеялся вытащить крупного сома, каких нередко ловил под раскидистой ивой, к которой был привязан его просмоленный каик. Старик улыбался. Он с трудом удерживал сома, пытавшегося сорваться с крючка, который крепко впился в его толстую губу. Увлекшись борьбой с рыбой, дед Минчо не заметил остановившегося у него за спиной человека.

— Дед, свези меня на тот берег, — попросил его Ради.

Еще позавчера старик бы просто отмахнулся, однако сейчас, когда по всему городу шли аресты, когда царские ищейки повсюду разыскивали коммунистов, хватали подряд ни в чем не повинных людей, он быстро отнес снасти в хибарку и, как был босой, бегом спустился к берегу и отвязал каик.

— Залезай, — сказал он. Его зоркие старческие глаза заметили пистолет, оттопыривавший карман тонкого пиджака юноши. Дед Минчо ухватился руками за проволоку, и каик заскользил по зеркальной поверхности Янтры. — Не нужны мне твои деньги. Я сегодня рыбы наловил. В добрый час! И береги себя! — сказал он на прощанье путнику и отвел лодку на место.

Ради не стал выходить на шоссе, а зашагал под вербами, что росли вдоль реки. Вскоре пивоваренная фабрика осталась позади. Он поднялся на взгорок. Огляделся, прислушался и быстрыми шагами двинулся по тропке, которая вела в Дылга-Лыку.

Небо все больше светлело. Проснулись в зарослях птицы. Из голой впадины Вятыра веяло утренней прохладой. Выглянув из кустов шиповника и удостоверившись, что кругом все спокойно, Ради еще быстрее заспешил к острым скалам, преграждавшим устье Янтры. Он намеревался до рассвета добраться до глухого леса над монастырем. Сердце его билось, словно было готово выпрыгнуть из груди, и он совсем запыхался. Ноги ныли, он едва волочил их по высокой траве склона, стараясь держаться в тени кустарника. Только бы добраться до леса и отдохнуть там немного — он так устал, что даже не мог ни на чем сосредоточиться. Из монастыря донеслись приглушенные удары клепала. Стало быть, миновало пять, а он не прошел и половины пути. Ради озабоченно огляделся вокруг, чтобы найти прямую дорогу. Кругом было пусто. Прямо перед ним начинались голые холмы, поросшие редким кустарником, за монастырем белели колья сельских виноградников. Он наметил путь через овраг, еще не освещенный солнцем, но силы почти оставили его, и он не сумел до него добраться. Присев у первого же виноградника, Ради вытянул усталые ноги.

Не допустил ли он ошибки, решив укрыться у Янки? Сколько воды утекло в Янтре со времени их встречи в арестантской! Село, где жила Янка, присоединилось к мятежному Килифарево, он мог сразу же рассчитывать на содействие, связавшись с двумя руководителями антифашистского восстания Трифоном Саралиевым и Георгием Поповым. Что бы он ни думал, как бы ни гадал, другого выхода не было. Владо и Христо арестовали в первые же часы после переворота по дороге в село, где они собирались поднять людей с оружием в руках или в крайнем случае укрыться на время, пока спадет первая волна повсеместных арестов коммунистов, членов Земледельческого союза и их единомышленников. Хубку спасло от ареста то, что она скоро ждала ребенка. Но многих других комсомольцев держали в полицейских участках. Хуже всего приходилось арестованным, содержавшимся в подвалах казармы. К их крикам вечерами с ужасом прислушивались жители города. Приходилось скрываться родственникам и друзьям видных коммунистов и комсомольцев. Многие из них подались в горы. В клубе произвели обыск, все окна в нем были разбиты, висевшая над входом вывеска вырвана с корнем и растоптана сапогами. Разбитыми окнами зияли и конторы адвокатов-коммунистов, лавки коммунистов-ремесленников.

Утреннюю тишину разбудил своим криком дятел и вывел Ради из опасного забытья. Небо озарялось розовым сиянием, отблески зари легли румянцем на неровные зубцы вершин. На листьях деревьев, на каждой травинке засверкала роса.

Ради бегом миновал виноградники и, прижимаясь к земле, спустился в овраг, над которым находился погост Янкиного села. Внизу журчал ручеек. Ради наклонился, зачерпнул ладонью воду и смочил пересохший рот. Потом медленно, все время прислушиваясь, начал подниматься по крутому склону и спрятался на погосте. Из труб крестьянских домов вился легкий дымок, доносились мычание коров, крики петухов, лай собак. Солнце трепетало на стеклах окон, маня людей наружу. В поле было совсем пусто, видно, крестьяне занимались более важными делами: охраняли рабоче-крестьянскую власть. В участке Янка сказала ему, что их дом с синими наличниками находится в верхнем конце села и что он выходит балконом в сад. Таких домов в селе было много. И Ради испытывал затруднение: как узнать, какой из них Янкин? Две дороги вели от погоста к селу. Одна, вымощенная камнем, тянулась к самому центру, где стояла школа. Вторая, узкая, с засохшими комьями грязи, петляла по оврагу, теряясь затем меж высоких тополей, подходивших к домам с севера. Оттуда показался человек, ехавший на осле. Перед ним брели с десяток овец и ягнят. Ради лег на землю и на всякий случай расстегнул кобуру. Прячась за надгробным камнем, он следил, куда направится чабан. Стадо разбрелось по оврагу, где, вероятно, протекал ручей и росла высокая трава. Чабан спешился и, припадая на одну ногу, так как он был хром, начал собирать свое стадо. Покрикивая и посвистывая, он свернул к зарослям, обломил длинный прут и погнал овец к погосту.

Ради вышел из-за своего укрытия и присел на траву у дороги, по которой гнал свое стадо хромой.

— Доброе утро, дядя! — приветствовал он его.

— Дай бог тебе всего хорошего! — ответствовал ему хромой и положил прут на плечо. — Можно у тебя разжиться сигареткой? — сказал он и, не дожидаясь ответа, тут же добавил: — А то давай скрутим себе по козьей ножке…

Ради протянул ему пачку сигарет, сунул руку в карман за спичками, а сам не сводил глаз с собеседника, видно, переболевшего детским параличом. Рассчитывая на то, что хромой заговорит первым (крестьяне народ любопытный), выжидал. Так оно и вышло.

— Что тебя привело в наши края? Кого-нибудь ищешь или… может, ты из отряда? — спросил крестьянин, прищуриваясь от дыма сигареты.

— Мне нужна Мария Стоянова Генчева.

Хромой затянулся, его косые глаза хитро блеснули, он уставился на Ради. Что-то неприятное было в этом взгляде, и Ради принялся лихорадочно думать, как ему быть.

— Что тебе сказать, мил-человек? Нет Марии-то. Вон там она, горемычная, лежит и слышит ли нас, аль нет, никто не знает, — указал хромой прутом на свежую могилу. — Да… В конце года померла. Тосковала, бедняжка, по мужу да и преставилась, не выдюжила в одиночестве… Он, муж-то ее, в войну пропал без вести — ни среди заложников, ни среди пленных не нашли его. Такое вот дело, нету больше Марии.

— А Янка?

— Янка, та с молодежью. Революцию делает. Спроси ее в совете, да вряд ли найдешь. Дом ихний вон там. Да нет, ты не туда глядишь… Орех видишь? А там с краю дом с синими наличниками.

— Тогда я лучше ворочусь в Дебелец, — сказал Ради, поднимаясь с земли.

— Дело хозяйское…

Овцы снова разбрелись по склону. Два ягненка уткнулись друг другу в лоб над самым обрывом, каждую минуту более слабый мог сорваться вниз. Хромой свистнул, пошел их разнимать. Ради же пустился бегом по узкой тропке, перескочил через невысокий плетень огорода и оказался на Янкином дворе. По двору бродили куры. У двери в кухню стоял на одной ноге петух. В стороне валялись соха, передок воловьей упряжки. На балконе сушились синяя юбка и пара шерстяных чулок. Ради поднялся наверх, кликнул хозяев. Никто не отозвался. Тогда он сел на трехногую табуретку с намерением дождаться возвращения Янки. В кухне звякнул медный котел. Ради толкнул дверь, но она оказалась запертой. Свет в кухню проникал через зарешеченное оконце, поднятое высоко к потолку. Ради очень устал от долгого пути, в желудке у него урчало от голода, но в село ему идти не хотелось, чтобы не вызывать расспросов любопытных, откуда он пришел и куда идет. У соседнего забора росло молодое черешневое дерево, заманчиво блестевшее красными ягодами в зеленой листве. Ради решил нарвать черешни. Он немного успокоился и чувствовал себя значительно лучше. Прошелся по огороду, нарвал бобов, заглянул в курятник, в пустой свинарник с широким каменным корытом. Потом встал на припеке, опершись о телегу, и снял с головы кепку. И тут заметил на пороге кухни молодую женщину в наброшенной на плечи куртке. По спине у нее струились длинные распущенные черные волосы. В первую минуту он не признал в женщине Янку — Янка в его представлении была намного полнее. И все же это была она. Янка застегнула куртку и махнула ему рукой.

— Заходи, Ради! Здравствуй! Я тебя сразу же заметила, когда ты вошел во двор, да не могла выйти, потому что мылась…

В кухне было не прибрано: рядом с очагом стояли корыто и пустой медный котел — с одной стороны его свешивался ковшик. На земляном полу еще не просохли лужицы пролитой воды. Пахло домашним мылом, горелой соломой и молоком. Янка сняла с полки кастрюлю с молоком, бросила в очаг охапку соломы и сучьев, раздула огонь. Обтерла рукой мокрую табуретку и поставила ее перед Ради, а сама присела на почерневшую чурку.

— Рассказывай теперь, что делается в Тырново. Да ты не беспокойся. Власть в селе в наших руках, — сказала она и повела черными глазами к порогу.

Ради тоже посмотрел в ту сторону. У дверной притолоки стояла винтовка, на гвозде висел туго набитый патронташ. Янка, в свою очередь, тоже заметила кобуру его пистолета. То, что он ей рассказал об арестах коммунистов, прогрессивных, сочувствующих делу свободы людей, о побоях и истязаниях, ей уже было известно. Такое творилось по всей Болгарии.

— В нашей Килифаревской котловине все честные люди труда поднялись на восстание. Мы толстосумов арестовали… Каково, а? — похвасталась Янка. — Тебя кто-нибудь видел?

Ради упомянул о встрече с хромым чабаном.

— А он понял, что ты пойдешь ко мне? Он ведь большой болтун. Еще чего доброго скажет лишнее, где не следует. Я с ним поговорю…

— Я сказал ему, что намерен вернуться в Дебелец…

Янка разлила горячее молоко в две глиняные миски, достала хлеб из торбы, привязанной к деревянной балке. После завтрака она повела Ради наверх. Там было две комнаты. Первая, в которой спала Янка, выходила окнами на двор, а вторая смотрела узким оконцем на двор соседей.

— С тех пор как отец ушел на фронт, в дом не ступала нога мужчины, — сказала Янка и тяжело вздохнула. — Ложись-ка да выспись как следует. Потом поговорим, — добавила она, взбивая подушки.

— Мне бы хотелось сегодня же вечером добраться до Килифарево.

— Это не так просто. У нас по всей окрестности расставлены свои посты: к сожалению, предатели еще не перевелись. Однако все дороги охраняются войсками и сговористами, каждый час ждем нападения.

— И все же мне непременно нужно туда добраться, понимаешь? — настаивал на своем Ради. — Хотя бы встречу с килифаревскими товарищами ты сможешь мне устроить?

— Постараюсь. Только это можно сделать лишь к вечеру, когда будет объявлен пароль на ночь. Ты извини меня, я опаздываю…

Оставшись один, Ради открыл окно: воздух в комнате показался ему спертым. Затем снял ботинки и, как был в одежде, прилег на кровать. Ноги у него одеревенели от усталости, голова кружилась — сказывалось напряжение последних дней. Его одолевали мрачные мысли. Он боялся заснуть. Хотел только отдохнуть, немного полежать и как можно скорее попасть в Килифарево, а там — будь что будет. Янка была для него чужим человеком, он не мог вполне довериться ей. Их знакомство продолжалось каких-нибудь несколько часов, проведенных вместе в участке. Правда, Боян рассказывал, что она ездила в Цареву-Ливаду покупать товар для кооперации и что ее послали туда килифаревские товарищи. Они не стали бы доверять это дело непроверенному человеку: кооперации были делом коммунистов, людей прогрессивных взглядов. Кое-где кооперации были превращены в настоящие коммуны… Чтобы не заснуть, он принялся рассматривать рисунок пестрого половика, освещенного заглянувшими в окно солнечными лучами, портреты родителей Янки. Прислушивался к пению щегла, качавшегося на ветке ореха, к кудахтанью кур, но, несмотря на все его усилия, веки наливались свинцом. Ему стало ясно: третьей бессонной ночи ему не выдержать. Он встал, запер дверь на ключ, закрыл створки окна, снял пиджак и положил рядом с собой пистолет.

Сколько он проспал, Ради не знал. Но во сне он услышал конский топот. Вскочил и, еще как следует не проснувшись, схватил пистолет, выглянул в окно. Удостоверившись, что ведущее в город шоссе пусто и что нет никакой опасности, Ради натянул до глаз одеяло и снова забылся тревожным сном, часто вздрагивая и что-то бормоча. Но потом успокоился и задышал глубоко и ровно.

Кроваво-красное солнце зашло за горизонт. Куры давно уселись на свои насесты, крестьяне разошлись по домам, а Ради не выходил из комнаты. Не выдержав, Янка окликнула его:

— Вставай, товарищ революционер! Ишь, разоспался!

Ради тут же вскочил на ноги. Надел пиджак, осмотрел пистолет и вышел на балкон. Глянул на небо: из-за гор выплывала луна. По всему дому разносился аппетитный запах яичницы с луком. В кухне коптила керосиновая лампа. В ее неверном свете Янка в своей короткой белой юбке выглядела юной девушкой.

— Милости просим к столу! Я уже позабыла, как надобно гостей угощать. Вот видишь, салфетки не положила, ракии на стол не поставила! — воскликнула Янка, вынимая из шкафчика две синие домотканые салфетки и бутылку ракии. — Уж не знаю, с каких пор она там стоит, но все ж попробуем…

— Скажи мне, пожалуйста, что тебе удалось сделать?

— Ты сначала поешь, а то лампу надо гасить. Есть приказ не зажигать огня во всем нашем повстанческом районе. А поговорить можно и в темноте.

Янка отодвинула к стене неубранный стол. Задула лампу. Дала Ради винтовку, заперла кухню и повела его на балкон. Очертания гор тонули в мягком свете луны. Долина казалась бескрайней. Июньская ночь была полна звуков и запахов — в садах заливались соловьи, тихий ветерок доносил из лесу благоухание цветов и трав. И только новости, которые сообщила Янка, не были радостными. Командование местного гарнизона готовило специальный поезд для захвата станций Соколово и Дряново. В тырновских казармах вооружали сторонников фашистского блока и мобилизованных горожан. Войска собирались штурмовать восставшие села… Янка и Ради сели на узкую скамью, которая стояла в глубине балкона. Услышав в темноте тяжелый вздох Ради, Янка сказала:

— Если наш товарищ сумеет добраться до Георгия Попова, до полуночи мы получим ответ. А иначе только утром. Никто не знает, что всех нас ждет.

— Что же мне в таком случае делать?

— Товарищи предлагают тебе включиться в нашу чету. Если, разумеется, у тебя нет особого задания.

— Значит, придется ждать еще одну ночь…

— Хоть со мной побудешь. Думаешь мне легко, Ради? Что у меня была за жизнь? Отец погиб на фронте… Вот мать недавно похоронила… Хорошо, что такие, как вы, на многое открыли мне глаза. Организовали у нас в селе потребительскую кооперацию, я стала и продавцом, и кассиром. Пришел к нам из Килифарево Саралиев, и мы с его помощью основали первую коммунистическую ячейку. В этом сейчас вся моя жизнь. Знаешь, я все готова отдать, чтобы мир стал светлее и чище, чтобы не было бедных и несчастных…

— Чтобы хоть те, кто придет после нас, хорошо жили, — подхватил Ради.

В курятнике захлопал крыльями петух, прокричал в последний раз и затих. Ночь поглотила все звуки.

— Кажется, кто-то идет, — встрепенулся Ради.

Янка схватила винтовку, прислушалась. Никого.

— Иди приляг, Ради.

— А ты?

— Я что, я — дома. Ты обо мне не думай. Спокойной ночи, — сказала она и облокотилась о парапет балкона.

Ради приоткрыл окно, прислушался: скрипела лестница под ногами Янки. Вот она спустилась в сад и исчезла в тени деревьев. Потом присела на колоду, опустив руки и согнув спину. Сейчас она напомнила ему Марину — та тоже так садилась на «их камень» во время вечерних свиданий в Дервене. Сердце у него сжалось. Он прикрыл глаза, а потом быстро юркнул под одеяло.

Что сулит ему новый день? Мысли в голове смешались, он не мог принять окончательного решения. И все же ему казалось, что правильнее всего придерживаться плана, принятого им после бегства из Тырново. С товарищами из Килифарево он был знаком еще со времени учебы в гимназии, они вместе принимали участие в ряде акций. А здесь, в отряде, он будет чужаком… Хотя… Разве здешние коммунисты не его товарищи? Разве его долг не состоит в том, чтобы, где бы он ни находился, сразу включаться в борьбу с жестоким, коварным врагом, с буржуями? Особенно сейчас, когда восставшие товарищи каждую минуту подвергаются опасности, когда им отовсюду грозит смерть. Итак решено: если он до утра не получит весточки из Килифарево, он останется здесь и будет действовать заодно с товарищами Янки.

Приняв это решение, Ради успокоился, устроился поудобнее и закрыл глаза. Но сна не было. Одна за другой перед ним вставали сцены сражений из кино, случаи, описанные в газетах и журналах, рассказы жителей гор, которые он слышал в Трявне. Ради вспомнил героев Адрианополя, погибших во время землетрясения под развалинами госпиталя. Увидел себя среди раненых солдат, для которых комсомольцы под его руководством устраивали концерты… Если бы он, как они, остался в живых — пусть раненый, пусть увечный… он мог бы и дальше приносить пользу народу. А если его убьют? Тогда конец всем его мечтам. Он никогда больше не увидит Марину, своих близких, друзей…

Ради сел на кровати. Рубашка прилипла к потному телу. Голова гудела. Как ему нужен был сейчас близкий человек! «Янка, — подумал он. — Да, Янка. Но может ли он считать ее близкой?» Ради горько улыбнулся: он ест ее хлеб, спит в ее постели, она хватается каждый раз за винтовку при мысли о малейшей опасности. Он доверился ей в самые решающие дни их борьбы… Да, он выбрал Янку, у нее решил искать пристанища… Внизу раздался какой-то неясный шум, последовало несколько глухих ударов. «Что-то случилось, может, на Янку напали?» — подумал Ради. Он быстро оделся, натянул на голову кепку, висевшую поверх накрытых простыней платьев Янки. Выронил из рук башмак. Опустился на колени и приложил ухо к полу. Вот опять что-то упало с балкона, прошумело в листве дерева и стукнуло оземь. Он подошел к окну, но ничего не увидел в темноте. А теперь вот стена задрожала от удара, словно по ней грохнули прикладом. Нервы у него были натянуты до предела, он едва сдерживал крик. Чтобы успокоиться, Ради начал ходить по комнате, сжимая в руке пистолет. В дверь постучали, насколько он смог уловить, три раза. Он зарядил пистолет.

— Что с тобой? Почему ты не спишь? — спросила Янка, когда он открыл дверь. В наброшенной поверх ночной рубашки куртке, с косами, перекинутыми на грудь, Янка напоминала привидение. — Что с тобой? — повторила она свой вопрос.

— Там кто-то стучит, — указал Ради рукояткой пистолета вниз. — Да, кто-то шумит внизу…

Янка подошла к нему. Сжала запястье, вынула из руки пистолет и положила его на стул рядом с кроватью. Потом обняла Ради за плечи и подвела его к кровати.

— Это козочки играют в хлеву. Ветер вон какой дует. Орех стучит ветвями по крыше, — приговаривала Янка, снимая с Ради башмаки. — Ты ложись, спи, — ласково добавила она и вытерла рукой пот с его лба, а потом погладила его по волосам. — Успокойся, Ради, спи, — продолжала она гладить его, застыв в неудобной позе, так как он сжимал ее левую руку.

Ради вспомнил, что так его ласкала мать, когда он заболел после рокового свидания с Мариной. Он поднес руку Янки к губам и поцеловал ее. А когда Янка взялась за куртку, подумал, что она хочет уйти, и тихонько попросил ее: «Останься!». Янка скинула с себя куртку и легла на самый краешек кровати, спиной к Ради, не переставая гладить его руку. Ласковые прикосновения Янки прогнали страх, но уснуть он не мог. Тело ее согревало, как весеннее солнце, у него закружилась голова. Ощутив теплое дыхание на затылке, там, где пробор разделял волосы на две косы, Янка высвободила руки. Ради робко дотронулся до ее груди. Янка отодвинулась. Ей стало неловко: с тех пор, как она покинула «Красный фонарь», ее не коснулся ни один мужчина.

Ради приподнялся и поцеловал обнаженное плечо Янки. В темноте глаза ее мерцали, как две звезды. Он откинул ее толстые косы и приник к ее губам долгим поцелуем. Вспыхнувшая неудержимым огнем страсть совсем затуманила Янке голову, и она приняла его в свои объятия…

Ветер что-то опрокинул на балконе, орех изо всех сил колотил своими ветвями по черепице. Они лежали, позабыв обо всем на свете, не думая о том, что их ждет завтра.

Занималась заря. Янка осторожно сняла с своего плеча руку Ради. Ей было жаль будить его. Она накинула на плечи куртку и на цыпочках вышла из комнаты. Через полчаса она услышала его шаги. Быстро обула новые царвули, обмотала ноги черными шерстяными онучами, подпоясала патронташ и бодро поднялась по лестнице. Ради смотрел на нее с восхищением. Глаза ее словно вобрали все сияние утра, наполнившего вселенную своей свежестью.

— Я ухожу! Пора идти на задание — разбирать пути на мостах. Время не ждет, из Тырново шлют войска.

— Я с тобой.

— У нас людей достаточно. Ты оставайся здесь, дожидайся товарища, который вечером свяжется в килифаревцами. Если возникнет необходимость, действуй вместе с ним. Пароль на сегодня — «Источник». А теперь прощай, Ради? Не забывай меня, если что случится, — сказала она, протягивая к нему обе руки.

— Спасибо тебе за все, — обнял ее Ради.

— Если вернусь… если смогу, я тебя провожу вечером, — сказала Янка, вырвалась из его объятий и бегом спустилась вниз.

Уже во второй раз Ради поднимался на балкон. Садился на скамейку, где они вчера вечером сидели с Явкой, до рези в глазах глядел на запад, где серебряной лентой сверкала полноводная Белица. Вдоль реки товарищи должны были добраться до железнодорожной линии. Может, и ему ночью предстоит проделать тот же путь. В Килифарево он был несколько раз, но добирался туда по шоссе. Он не знал прямых тропинок, которые петляют по холмам, по оврагам и вдруг приводят вас куда нужно. Ради жалел, что не пошел с Янкой, надо было ему быть настойчивее… Он вынул из кобуры обойму. «Семь, — пересчитал он патроны, — и столько же в револьвере. Стало быть, четырнадцать. Недостаточно, чтобы участвовать в сражении. У Янки целый патронташ…» Ради вспомнил, что вчера вечером зарядил пистолет. И этот, пятнадцатый патрон принес ему успокоение. Он вошел в комнату. Кровать так и осталась неубранной, на подушке виднелись две вмятины.

«Почему же товарищ не идет?» — в который уже раз задавал себе вопрос Ради. Имеет ли он право бездействовать в повстанческой зоне, к которой устремлены взгляды всех людей труда, с которой связаны все надежды арестованных, истязаемых в подвалах казармы, в полицейских участках и на которую каждую минуту могут напасть путчисты? Его бездействие показалось ему подлым, ужасным.

Ради решительно натянул на голову кепку, обвел комнату взглядом, запер ее на ключ и положил его под половичок. Постоял минутку на балконе, колеблясь, какую выбрать дорогу: в сторону крестьянской коммуны или в сторону Килифарево, которое находилось в часе пути отсюда… Он вышел во двор и направился к плетню. Наверное, было уже за полдень; ржаное поле, тянувшееся в узкой низине, отливало изумрудом под лучами стоявшего высоко солнца. Короткими перебежками, где низко пригибаясь к земле, где ползком, Ради миновал открытое пространство и залег на меже.

Испуганный жаворонок взмыл в прозрачную высь и запел свою песню, потом камнем упал вниз. Ради ступил в рожь и пошел в сторону ломаных линий неправдоподобно синих, словно нарисованных на картоне гор. Задержался ненадолго под дикой грушей, а когда уже собрался было выйти на тропинку, услышал голоса. Не было сомнения: сюда шли люди, но сколько их и кто они, Ради не мог понять. Он притаился за деревом и, держа палец на спуске, стал ждать, когда они подойдут поближе. Голоса утонули во ржи, исчезли, как исчез и жаворонок. Воцарилась прежняя тишина. Прислушиваясь к ней, Ради стоял неподвижно. Перед ним возникли дула двух винтовок, они покачивались в такт движениям несших их людей, подплывали все ближе и ближе. Среди приближающихся была Янка — он узнал ее голос.

Винтовки опустились книзу, но людей не было видно. Так прошло некоторое время, а потом на тропинке показалась крупная фигура Янки. В двух шагах позади нее шел, сгибаясь под тяжестью рюкзака, невысокий полный человек, который обогнал Янку и первым подошел к Ради.

— Настоящий боец должен обладать неистощимым терпением, товарищ Бабукчиев. Вы подвергаете себя опасности, — укоризненно сказал он, а Янка погрозила ему пальцем. На ее запястье алела большая царапина.

— Познакомься, беглец, это наш учитель.

— Мне о вас говорила наша Русана. Она сейчас заведует санитарным пунктом на станции Дряново.

Из нескольких фраз, которыми они обменялись по дороге, Ради узнал, что путчисты действуют в соответствии с подробно разработанным оперативным планом, что к Килифарево движутся крупные войсковые соединения, к которым примкнули и сами участники переворота. Трое товарищей, вместе с ними выполнявшие задание, пошли в разведку. С ними был и тот, кто должен был вечером помочь Ради переброситься в килифаревскую боевую зону. Ради совсем приуныл. Он все еще мечтал сражаться под командованием Саралиева и Попова. Но, видно, его мечте не суждено сбыться. Разве что Янка проводит его туда…

Прежде чем войти в село, учитель и Янка свернули к кузне. Кузнец в кожаном фартуке подковывал лошадь с висевшей, словно черный платок, гривой. Все трое вошли в кузню и оставались там довольно долго. Наконец, дверь кузни открылась. Теперь с плеча учителя свешивался не рюкзак, а три винтовки. Янка несла в одной руке еще одну винтовку без ремня, а в другой, оцарапанной руке, сжимала гранату. Она молча протянула винтовку Ради, снова вошла в кузню и возвратилась с мешком патронов. «Может, это из тех, что взяты на Люцкановой мельнице…» — подумал Ради. Янка и учитель пошли по улице, которая вела к школе, а Ради возвратился в дом Янки.

Вечер опустился на село как-то внезапно и сразу, собрав людей возле домашних очагов. Не гремели колесами телеги, не мычал скот. Только какая-то собака протяжно выла. По пустынным улицам промчался всадник. Молодежь пела на площади «Это есть наш последний и решительный бой…» Песня пронеслась над безмолвными домами и заглохла в вечерней прохладе. Янка вернулась с куском брынзы, завернутой в газету. Она велела Ради разжечь огонь и собрать яйца в гнездах, сама же взяла в руки винтовку, которую дала ему нести от кузни, и пошла к соседям.

— А луна-то, луна взошла на небе… Прямо будто по заказу наших врагов, — сказала Янка, входя в кухню, и тут же принялась жарить яичницу. Лицо ее было строгим, движения порывистыми. — Поедим что бог послал… Знал бы ты, как я вымоталась… Может, выйдем пораньше?

— Ты ведь устала.

— Встреча назначена у Бейского леса. Не больше часу пути…

— И все же. Целый день на ногах. Да и рука…

— Пустяки! Поцарапалась ножовкой. Ноги вот только гудят. И эта луна проклятая! Вот бы сейчас вчерашнюю бурю!

Они легли, не раздеваясь.

— Вот бы сейчас вчерашнюю бурю! — сказал Ради, положив голову на плечо Янки.

— Ничего, мы опять будем вместе, — шепнула Янка.

Петух проснулся, взмахнул крыльями и закукарекал. Янка встала, убрала все по местам. Заперла дверь на ключ. Спустилась вниз, насыпала корм курам, выгнала коз из кошары. Она металась по двору, словно прощалась со своим бедным хозяйством. Ради нервничал, ноги у него нетерпеливо подрагивали.

Караульный у сельсовета посоветовал им идти верхней дорогой, — со стороны села Дебелец стреляли. Полчаса назад члены отряда захватили в плен двоих участников заговора из Тырново.

— Интересно, кого же? — полюбопытствовал Ради.

— Пастуха Давида… Другой еще не назвал себя.

Они отправились верхней дорогой. Янка знала здесь каждый камень. Но луна преображала все вокруг: места, куда падала тень, казались словно провалившимися, тропинки как будто исчезли.

Уже несколько раз они принимали кусты за пастухов, завернувшихся в свои шерстяные накидки, то и дело останавливались. Шли друг за другом на расстоянии двух шагов. Янка — впереди. Так они прошли полувспаханное поле и вступили в реденький молодой лесок. Где-то здесь затерялась проселочная дорога, ведущая к заповедному Бейскому лесу. Путники присели на большой пень, обезображенный наростами грибов, и стали пристально всматриваться в голую вершину, освещенную щербатым, но необыкновенно ясным месяцем. Через несколько минут Янка положила руку на колено Ради: пора! Перед ними открылся заповедный Бейский лес, где их ждал связной. Справа виднелся овраг, поросший терновником и высокими кустами бузины. Шли медленно, стараясь производить как можно меньше шума. До леса оставалась сотня метров. Они уже собирались дать условный сигнал. Янка наклонилась, чтобы поднять с земли камень, блеснув при этом прикладом винтовки.

И тут из оврага раздался выстрел. Янка опустилась на колено, дав знак Ради залечь. За первым одиночным выстрелом последовал залп из нескольких винтовок (выстрелы показывали, где окопались враги). Прочерчивая винтовкой дугу, Янка выпустила всю обойму.

— Ты не стреляй! — крикнула она Ради. Затем перезарядила винтовку и дала два выстрела.

В напряженном ожидании прошли минута, пять… десять… Больше выстрелов не последовало. Ползком они поднялись немного вверх и влево, лихорадочно ощупывая траву в поисках камней. Продвинулись еще немного вперед. Янка стукнула камнем о камень два раза. Вероятно, враги услышали ее сигнал: в сторону места, которое они только что покинули, градом посыпались пули. Схватив Ради за руку, Янка потащила его за собой. Заповедный лес был уже совсем близко, он чернел впереди, словно могучая твердыня. Они решили добежать до него и спрятаться среди вековых буков. Но тут одновременно послышалось множество выстрелов. Они гремели слева и справа — гораздо ближе, чем раньше. Ради охнул. Янка дала несколько залпов, вскинула обмякшее тело товарища на плечо, доползла с ним до густого кустарника и оставила его там. Затем подалась в сторону и снова начала отстреливаться. Еще один залп взорвал тишину ночи. Янка встала во весь рост, повернулась к раненому Ради и рухнула в траву.

Из заповедного Бейского леса раздался выстрел связного. Пули, свистевшие над головой Ради, вонзались в поросшую густой растительностью кромку оврага, за которым начинался лес. Немного выше, почти рядом с тем местом, где лежала сраженная вражеской пулей Янка, разорвалась граната, наполнив воздух едким дымом. Ком земли шмякнулся на землю, чуть не задев Ради. Он с трудом откатился в сторону, спрятал голову за стволом дуба. Из леса снова раздался выстрел связного из Килифарево — видно, пуля попала в цель, потому что за выстрелом последовал подавленный стон, тут же заглушенный грохотом залпа из нескольких карабинов. Было очевидно, что вся местность окружена войсками и заговорщиками. Ради попытался приподняться, но у него не хватило сил. Пропитанный кровью платок, который он приложил к ране, где-то упал. Кепку он тоже потерял — она могла служить уликой, что убитая была не одна. По лицу поползли муравьи. Надежда на то, что ему удастся уйти от преследователей, с каждой минутой таяла. Ради теперь мог рассчитывать только на помощь товарища из Килифарево. Но как тот сможет ему помочь, если у Ради нет сил даже встать на ноги? Пуля пробила берцовую кость, и он совсем не чувствовал левую ногу, по бедру стекала струйка крови. Тело медленно холодело, рука едва удерживала револьвер, которым он так и не воспользовался. Веки набрякли, налились свинцовой тяжестью, голова кружилась. Ради откинулся навзничь.

Он лежал недалеко от полувспаханного поля, погруженный в горькие мысли, и отчетливо видел перед собой отчий дом. Как будут горевать родители, узнав о его смерти! Ради представил себе мать: она будет стоять с осунувшимся лицом во дворе, у цветочной клумбы, прижав ко рту платок, чтобы заглушить рыдания. И отца — он замрет неподвижно у каменной изгороди и будет смотреть на Святую Гору, как делает всегда, когда его терзает душевная мука. Глаза нальются слезами, он будет глотать их, подавляя крик. Любка затаится в комнате бабушки Зефиры, на коленях у нее пяльцы, она напрасно будет пытаться вдеть нитку в игольное ушко дрожащими руками… Ради вспомнил и брата. Переворот застал Богдана в Софии. Что ж, Богдан соберет друзей в корчме и предложит выпить по стакану мелникского вина в память о нем, Ради. А потом Ради увидел себя в Дервене: он сидит у знакомого камня, на их любимом месте, но Марины там нет…

Холодный озноб пробежал по телу Ради. Он почувствовал утреннюю прохладу, с усилием открыл глаза и увидел: занималась заря. Вся долина содрогалась от выстрелов, на берегах Белицы кипело сражение. Он слышал грохот разрывавшихся гранат, различал яростный лай пулеметов, ружейные выстрелы — их эхо гулко отдавалось в горах. Заговорщики бросили все свои силы на штурм мятежного Килифарево. Наверное, поэтому они забыли о нем. Ради облизал распухшим языком пересохшие губы, затем с трудом оперся на локоть и слизнул капельки росы с нижних листьев дуба. Ему стало немного легче. Он сунул руку в карман, вытащил оттуда единственную банкноту и разорвал ее в клочья зубами.

Двое всадников поднимались по склону. Затаив дыхание, Ради следил, куда они свернут. Первый всадник выехал на ровное место. Ради видел его, словно на ладони: на груди у него покачивался бинокль, на левое стремя спускалась сабля, спереди висела расстегнутая кобура револьвера. Несомненно, это был офицер, объезжавший позиции. Другой всадник сидел на кауром жеребце с неподрезанным хвостом и держал на седле винтовку. Увидев труп Янки, они остановились. Обменялись несколькими словами, но Ради не услышал, о чем они говорят, хотя они были совсем близко от его укрытия. Затем оба спешились и подошли к Янке. Офицер выдернул из ее рук винтовку, приподнял сапогом ее тело, чтобы взять гранату. Упершись револьвером в сук, Ради прицелился и выстрелил пять раз подряд в широкую спину офицера. Испуганные выстрелами лошади шарахнулись в сторону. Офицер дико взревел. Он упал на Янку, поднял руку и сполз в траву. Ради дал еще два выстрела по его спутнику. Тот пошатнулся и покатился вниз по склону, крича во все горло: «Убили, капитана убили!..»

Все глуше долетало, откатываясь, эхо сражения. Утренний ветер принес с собой запах пороха, запах гари. Повисшее над долиной серое облако осветилось изнутри золотистыми и красными полосами. Занималась заря — румяная, светлая. Ради улыбнулся. Солнце выглянуло из-за сине-зеленого хребта и озарило его бледное лицо.

Прошлогодняя листва в лесу зашуршала, затрещали сучья. Ради посмотрел в ту сторону, откуда шел шум, и увидел своего одноклассника Райчина — сына мельника Люцканова. На ногах у него были желтые кожаные гетры, на голове — белая кепка, на шее — шелковый шарф: он носил его и в гимназии. В руке он держал наган. Позади шагал Гаваза с расстегнутой кобурой.

Ради скрипнул зубами. Он попытался в последний раз приподняться, чтобы еще раз увидеть Янку, но не смог. Посмотрел на лес, на небо и приставил револьвер к груди, где с трудом билось сердце. Вот и конец. Он нажал курок.

Райчин Люцканов и Гаваза бросились наутек. Найдя укрытие, они дали несколько выстрелов — то ли хотели напугать стрелявшего, то ли просто так, для храбрости. Выждав несколько минут, они начали несмело приближаться к Ради. Медленно, осторожно. Неподалеку от леса, у одинокого дуба, почти на самом краю полувспаханного поля лежал на спине Ради Бабукчиев. Райчин опередил своего спутника, прицелился в бывшего одноклассника и выстрелил ему в голову.

— Стало быть, это он убил капитана и ранил лейтенанта…

— Наконец-то Тырново избавился от этого бунтовщика, — сказал Гаваза, застегивая кобуру.

…Высоко в небе гордо и уверенно парил орел.