Заря занимается

1

Утренний ветерок рябил воды Янтры, еще мутные от недавнего дождя. Голые по пояс, Тирле и Яким вытаскивали верши. Утки попа Лефтера, переваливаясь, брели к тинистому берегу. Дойдя до реки, они радостно загалдели и вслед за селезнем зашлепали на противоположный берег. Заскрипели и захлопали — каждая на свой лад — двери в соседних домах.

Бабушка Зефира вышла из кухни, нестрого прикрикнула на пса по кличке Того. Ночной сторож ластился к ее ногам, пока она обувала тапки, стоявшие на половичке, где он спал. Она прошлась по двору, заросшему спорышем, свернула к клумбе, приютившейся возле каменной стены с деревянным заборчиком наверху, порадовалась на цветы, потом походила по цементному пятачку перед домом, заставленному горшками с геранью, фуксией, гвоздикой. Остановившись возле садовой лестницы, прислонилась к сливе и засмотрелась на блестевшую в лучах солнца Святую Гору. От нее тянуло прохладой. Дрозды, соловьи и ореховки наперебой рассыпали трели. Тихо журчала Янтра. Это был ежедневный утренний обход бабушки Зефиры, в двадцать лет оставшейся вдовой с девятимесячным ребенком на руках. Она была опорой этого дома, в котором жили самые дорогие ей люди: дочь Денка, зять Никола Бабукчиев и трое внучат — Богдан, Ради и Любка.

Дом, глинобитный и обветшалый, был построен больше ста лет тому назад. С улицы он казался низким, на самом же деле в доме было два этажа, за ним до самого края скалы тянулся сад, напротив возвышалась Святая Гора. Бабушка Зефира купила дом у богатого турка, который после освобождения бежал из здешних мест. Скат черепичной крыши обрывался над кровлей кухни, пристроенной позднее. У этого старого дома было два входа. Главный — напротив калитки — вел в полутемный коридор, свет проникал в него через застекленную дверь комнаты мальчиков. Раньше на ее месте была веранда, где турок пил кофе и слушал соловьиные трели, но Никола Бабукчиев обил ее досками и сделал комнату для сыновей. С другого входа можно было попасть в приземистую кухоньку, которая освещалась упершимся в землю окошком. Потолка у кухни не было, на толстые балки крыши хозяева подвешивали мясо и керосиновую лампу. По одну сторону рукомойника стоял старый стол: на нем готовили еду, туда же ставили чистую посуду, а по другую — неширокая полка для противней и миски, в которой держали корм для цыплят. Под полкой на деревянных крюках висели котлы с медными ручками, на которых значились имя хозяйки и дата их приобретения. Всю наружную стену занимал резной коричневый шкаф, в котором хранились деревянные и жестяные коробки с черным и красным перцем, солью и другими приправами. Напротив двери был очаг, покрытый листом железа, чтобы не дуло из дымохода. Из очага тепло шло в кирпичную печь, обогревавшую комнату бабушки Зефиры, а летом в ненастную погоду туда ставили таганок, на котором разогревали ужин. На застланной бумагой полке были расставлены медные кастрюли и блюда. В кухонном шкафу, также выкрашенном в коричневый цвет, держали тарелки, ложки и вилки, кое-какие продукты. Дубовый пол застилали старыми половиками, потому что из подпола дуло, и бабушка Зефира жаловалась, что у нее мерзнут ноги. Из кухни можно было пройти в бабушкину комнату, как и другие спальни, выходившую на юг — на реку Янтру и на лес, а также в столовую или, как ее еще называли, темную комнату. Только столовая да зала смотрели на север, на улицу.

— Доброе утро, бабушка Зефира!

— А, это ты, Мико, я тебя и не узнала. Откуда в такую рань?

— С работы. Дежурил ночь. Знаешь, — Мико заколебался, сообщить ли ей новость, которую он узнал на телеграфе, — …сын скорняка Пеньо, офицер, умер. Его в голову ранило под Адрианополем[1]…

— Да ну! — всплеснула руками бабушка Зефира и горестно покачала головой. — Мать его, бедняжка, небось, ума решится. Вчера заходила к нам. Кручинилась, что от Витана долго писем нет. Собирались писать его брату в Софию. Он ведь газетчик, должен все знать…

— Собирались, да вот… — Мико повернулся и зашагал прочь.

Бабушка Зефира положила углей под таганок, чтобы побыстрее разжечь огонь, вынесла таганок во двор и поставила на него кофейник. Обычно до того, как встанут дети, она успевала обойти огород и сад, прополоть грядки и клумбы, полить цветы. Все домочадцы, начиная с зятя и кончая младшей внучкой Любкой, были для нее детьми. Но сейчас у нее из головы не выходил Витан, сын соседа Пеньо, их дворы разделял только плетень. До объявления войны Витан учился на учителя, был веселым, словоохотливым парнем. Его младший брат был лодырь, увалень, ему лень было даже здороваться, а Витан, бывало, не пройдет мимо, не спросив: «Как поживаешь, бабушка Зефира? Как здоровье?». Она мучилась ревматизмом, лечилась травами, мазала ноги керосином, горьким перцем, ходила по врачам, но ничего не помогало.

Хороший был парень Витан! Уж такое это худое дело — война… Ей вспомнился муж, с которым она и прожила-то всего два года, как он гнил в турецких тюрьмах, где ему на грудь наваливали мешки с песком. Вызволили его оттуда русские, когда освободили Болгарию[2]. Война без жертв не обходится. Ох, горе горькое тем, кто пострадал от войны…

— Доброе утро, бабушка, — окликнул ее Смил Коротышка.

— Далеко собрался в такую пору?

— За хлебом. В Стойову пекарню.

— Не может, что ли, тетка приготовить тебе тюрю, ишь ведь, за горячим хлебом побежал.

— Не может, — пропищал мальчонка и запрыгал по широким каменным ступеням: прямо напротив калитки дома Бабукчиевых улица круто уходила вверх.

Коротышка рос без матери. Отец его, ветфельдшер, разъезжал по окрестным селам, лечил скот. Он-то и привез мальчонку в Тырново, устроив его у Зойки-банщицы. Малыш быстро подружился с местными ребятами, малорослый, незлобивый по характеру, он не обижался, когда над ним подтрунивали, и все его любили.

Над Святой Горой взошло солнце, его лучи заиграли в окнах тырновских домов, карабкающихся по крутым склонам над Янтрой. Шли на работу служащие и рабочие, передавая из уст в уста весть о Витане. Не видать было только его близких — дед Пеньо поздно отправлялся в свою скорняжную мастерскую на Хаджиниколов двор.

Снизу послышался голос молочницы. Бабушка Зефира прислушалась — голос был незнакомый. Немного погодя на ступеньках показалась и сама молочница в зеленом платье. Остановившись у калитки, она крикнула: «А вот молоко, кислое и свежее!» Бабушка Зефира велела налить крынку свежего. Крестьянка, повернув коромысло, предложила:

— Возьми и кислого, молоко хорошее, овечье. Жирное, сливок на палец.

— Давай. Кабачки сготовлю, зять мой любит жареные кабачки с кислым молоком.

Не успела бабушка Зефира рассчитаться с молочницей, как со стороны дома скорняка Пеньо подошел Рашко с ослом, навьюченным двумя корзинами хлеба. К седлу приторочены деревянные дощечки, на которых Рашко палочками да крестиками отмечал, кому сколько хлеба дал в долг.

— Ты нынче что-то припозднился, — шутливо упрекнула его бабушка Зефира.

— Да вот Мико сообщил мне лихую весть. Потому и задержался. Может, неправда это…

— Правду он тебе сказал. Помер Витан, — вздохнула старушка. — Так ты поэтому обошел их дом стороной? Отправляйся-ка обратно, небось, людям хлеб нужен. Горе горем, а есть надо.

— Много народу полегло, бабушка. Страшная крепость этот Адрианополь!.. Поскорее бы возвращались наши солдаты.

— Да уж поскорее бы… Нет, этот хлеб мне не нравится. Дай поподжаристее, чтоб был пропеченный и неподгорелый.

— А они-то об этом знают, а? — спросил Рашко, получив за два хлеба два гроша и опуская их в кожаную сумку, висевшую у него на ремне.

— Как не знать. Знают. Был Витан и нету его…

— Жалко хороших людей. Но-о, Марко, — Рашко пнул осла босой ногой и двинулся к соседним воротам.

В это утро все торговцы словно сговорились явиться в одно и то же время. Не успела бабушка Зефира вскипятить молоко, как подъехала телега с овощами. Бабушка выглянула из кухни:

— Погоди маленько, молоко у меня убежит. Я сейчас.

Тележку окружили соседи. Обычно Никола Бабукчиев покупал овощи у крестьянок — утром и вечером они заваливали свежим товаром все прилавки на верхнем и нижнем рынках. Сегодня же бабушка Зефира решила сама купить все, что ей нужно.

— Дай мне кабачков. Да выбери которые помельче, я их фаршировать буду, — сказала она.

— Столько хватит? Вот тебе еще пучок петрушки.

— У меня своя растет во дворе.

— Бери, даром даю.

— Знаю я тебя, хитреца этакого…

— А яиц не надо? Свеженькие, четыре штуки за грош отдам.

— Ты и пяток, небось, отдашь, да мне не надо. Наши куры нынче хорошо несутся. С кормом вот только плохо, не знаю, что будем с ними делать.

— Все зерно пошло на фронт.

Бабушка Зефира приготовила завтрак. Зять уже встал.

Ребята умывались из рукомойника, брызгались и баловались. Только дочь ее да внучка Любка еще вылеживались, хотя Любке пора было в школу. Женская гимназия находилась в верхней части города, напротив Народного банка, где служил Бабукчиев. Отец и дочь выходили из дому вместе, они шли рядышком, очень похожие друг на друга. А ребята не спешили, но все равно не опаздывали: первый звонок хорошо был слышен в их дворе, и до второго звонка они успевали вбежать в дом Этем-бея или Васила-Победителя, в которых шли занятия (гимназию заняли под госпиталь).

На столе шумел большой русский самовар. Дети ели хлеб и брынзу, запивая их чаем. Раньше к завтраку бывали и маслины — их привозили из Турции и Греции, но по теперешним временам это была большая редкость.

— Кольо, подождите меня. Я пойду с вами. До памятника, — послышался из коридора голос Денки.

— Поторапливайся тогда, — ответил Бабукчиев, принимаясь за завтрак.

Уже несколько дней женщины — члены общества «Радость», ходили по городу, собирая подарки для раненых. Они распределили между собой слободы и кварталы. Комиссия, в которую входила Денка Бабукчиева, работала в кварталах Святой Богородицы и Святого Николы. Женщины с Мариного поля, из Асеновой слободы и Турецкого квартала покончили со сбором подарков еще на второй день. Там не было учреждений, лавок было мало, люди жили бедно, но все же охотно давали кто что мог — кто полотенце, кто нижнее белье, кто носки домашней вязки. А Денка и ее подруги ходили из учреждения в учреждение, от лавки к лавке. Мануфактурщики в нерешительности посматривали на полки с тканями и предпочитали сунуть два-три лева. Чуть лучше шли дела с бакалейщиками, которые давали пачки табака, мыло, рахат-лукум. В результате набралось порядочно. Мужчины едва дотащили собранные подарки до коммерческого училища, где размещалась канцелярия общества «Радость».

Сегодня женщинам предстояло рассортировать подарки и кое-что купить на собранные деньги, чтобы каждому раненому досталось по пакету.

Все знали, что поезд с ранеными из-под Адрианополя прибудет вечером. Из казарм на станцию должны были подать военные и санитарные повозки Красного Креста, председатель городской управы выделил коляски. Но в последний момент пришла телеграмма, что раненых привезут на другой день — первого июня, в субботу утром. Руководство общества решило вручать подарки в госпиталях.

После обеда на двери соседнего дома появились черный креп и некролог. Прохожие останавливались и читали:

В доме не слышно было плача, не видно суеты. На другой вечер в церкви Пресвятой Богородицы отслужили панихиду по убиенному. Старый Пеньо не смог пережить гибели своего первенца. На двери появился второй траурный листок.