Заря занимается

3

Двое всадников выехали из главных ворот казарм. Прохожие видели, как часовой вытянулся перед ними по стойке «смирно», лихо отдал честь и долго глядел им вслед. Всадники свернули вниз. Возле Стамболова моста они придержали коней, перекинулись двумя словами и медленно въехали на мост.

— А почему бы и не попробовать? Мы первыми проедем здесь после землетрясения, — сказал тот, что ехал справа. — На войне приходится преодолевать и разрушенные мосты.

— Все-таки… Здесь не поле боя, господин генерал.

— Но разрушений много, поручик.

Генерал Иван Фичев, накануне прибывший в родной город повидаться с близкими, попросил у начальника гарнизона лошадей для прогулки. Он взял с собой племянника, офицера запаса Михайлова. Поручик Михайлов, бывший учитель мужской гимназии, получил тяжелое ранение под Лозенградом. Когда он выздоровел, генерал добился его перевода в тырновский гарнизон, сделать это было отнюдь нелегко, поскольку Михайлов придерживался левых убеждений.

Посередине моста генерал и поручик Михайлов осадили коней и замерли на месте, устремив взоры на старопрестольный город, взбиравшийся вверх по кручам противоположного берега реки Янтры. Оба офицера родились и выросли в Велико-Тырново, с этого места им было ясно видно, какие разрушения причинило городу землетрясение.

— Адрианополь во время осады пострадал меньше, — промолвил Фичев.

Неожиданно лошади начали прясть ушами и тревожно ржать. Мост дрогнул. Его железный корпус качнулся.

— Землетрясение! — вскрикнул поручик.

Всадники поскакали к противоположному берегу. Толчок длился какое-то мгновение, но подземный гул канонадой отдавался в ушах. Генерал Фичев повернул коня к Буруну, где стоял выдержавший толчки деревянный сарайчик. В дверях показался хозяин, за ним ковылял малыш.

— Не узнаешь, Крыстьо? — спросил генерал, спрыгнув на землю.

В глазах Крыстьо светилось недоумение. Подойдя к всадникам, он принял у них из рук поводья и привязал лошадей к акации, а сам все думал: «Что это за человек? Вроде как здешний. Ишь ведь — генерал!». Увидев, что гости хотят сесть на траву, Крыстьо запротестовал:

— Погодите, господа офицеры! Как же так? Я сейчас принесу скамью…

— Не беспокойся. Мы и так посидим, посмотрим на город.

— Да ведь не на что смотреть, господин генерал. Город-то разрушен…

Оставшийся без присмотра малыш вышел во двор. Ковыляя на еще не окрепших ножках, он пытался поймать бабочку, которая вилась над его головенкой, словно над распустившимся цветком.

— Чей карапуз? — спросил генерал.

— Брата. Сноха со старшеньким пошла раздобывать еду. Брат на фронте, дом разрушило землетрясением. Я-то бобылем живу, кое-как обхожусь. Дело табак, господа. Почему солдат по домам не распускаете? Они свое сделали…

— Слышишь? — обратился генерал к поручику. — Народ считает, что сделал свое дело. Война быстро начинается, а вот кончить ее трудно. Наши же фанфароны знай распевают: «Союзники-разбойники…»

— Люди хотят мира, господин генерал, не слушайте вы этих лжепатриотов. Еще не поздно договориться с союзниками. Любой ценой нужно предотвратить новую войну.

— К сожалению, в верхах думают иначе. Его величество желает войны, потому что на этом настаивает Австрия. Генералитет целиком его поддерживает.

— А вы?

— Я уже не начальник штаба. Разве ты не знаешь? Я подал в отставку.

Поручик Михайлов посмотрел на него с удивлением.

— Тебя это удивляет? Да, я не согласен с политикой царя, не разделяю позиции правительства и нового главнокомандующего.

— И о чем только думают эти господа? Куда они нас ведут?

— К катастрофе, поручик. Ну, нам пора! — генерал хлопнул племянника по плечу.

Всадники выехали на дорогу, которая вела к Святой Горе. Пели птицы, воздух был напоен ароматом лип. От их благоухания кружилась голова. На безлюдной дороге прыгала сорока, она сердито стрекотала, словно ругала путников за то, что они нарушили ее уединение. У Малой слободы генерал и поручик спешились.

— Можно не спешить. Время у нас есть, — сказал поручик, взглянув на часы, вынутые из кармана кителя. Времени у них было достаточно. Вскочив на лошадей, всадники медленно поднялись по склону. Ехали гуськом: впереди генерал, задумчивый и сосредоточенный, за ним поручик в сбившейся набок фуражке. Порой до ушей поручика долетали отдельные слова, обрывки фраз: «Да-а… Тут нужна осторожность… Надо все как следует обсудить…» Потом генерал умолк, с головой уйдя в свои мысли.

Поручику очень хотелось узнать, почему генерал подал в отставку, но он не решался спросить его об этом. Среди солдат ходили слухи, что в верхах совершаются перемены, но к чему они приведут, никто не знал. Правительственная и «желтая» пресса не говорили читателям правды.

«К голосу нашей социалистической прессы мало кто прислушивается, — думал Михайлов. — Людям еще не ясно, что Кобург ведет страну к пропасти. Народ взбудоражен, но чем? Неужели все упирается в притязания союзников? И у нас, и у союзников ведется разнузданная пропаганда. Введенные в заблуждение, а то и просто недобросовестные люди разжигают шовинистические настроения. И только солдаты, простой народ, познавший лишения и болезни, решительно говорят «Нет!» этой политике. Да кто обращает на них внимание! Но нет, рано или поздно к голосу народа начнут прислушиваться».

— Вы что-то сказали? Или мне послышалось? — генерал повернулся к нему, его занимали те же самые мысли.

Поручик Михайлов вздрогнул: вероятно, он увлекся и начал размышлять вслух.

— Давайте поедем туда, — он указал рукой в сторону Янтры.

В хибарке, стоявшей на берегу реки, жил дед Минчо. За небольшую плату он перевозил желающих на тот берег. В лодке лежали пожитки, возле нее суетились женщины, покидавшие город. Немного повыше по течению реки проселочная дорога вплотную подступала к воде. Туда водили на водопой гарнизонных лошадей, возчики грузили на телеги песок и щебенку. Неподалеку темнели строения пивоваренной фабрики.

— Заглянем к Илии. Как-никак, его жена мне родня. Да и не виделись столько времени, — предложил генерал.

Поручик кивнул головой в знак согласия и первым ввел лошадь в позолоченную солнцем воду. Над их головами то и дело проносились ласточки. Фабрика молчала. Во дворе было тихо, пусто. Какой-то человек копался в развалинах, выбирая целые кирпичи. Увидев всадников, он вытер руки о штаны, подошел к ним, проводил в контору.

Владелец фабрики Илия Хаджиславчев поднялся им навстречу.

— Эге-ге! — воскликнул он, приглаживая усы и растерянно глядя на генерала. — Никак ты, Иван? Каким это ветром тебя занесло в такую-то пору?.. Ну, а ты чего рот разинул? — прикрикнул он на работника. — Отведи лошадей на конюшню. Нет, лучше попаси их на луговине. Какими судьбами? Каков молодец? — обратился Хаджиславчев к сидящему за столом гостю.

— Приехал своих проведать да вот решил и к вам заглянуть, — сказал генерал и протянул руку человеку, поднявшемуся из-за стола. — Господин Горбанов, если не ошибаюсь? Да, я вас знаю. И вы, выходит, покинули столицу ради Велико-Тырново.

— Я здесь уже два дня. Нынче вечером или завтра утром намереваюсь уехать, господин генерал.

Моско Горбанов был известный адвокат, депутат Народного собрания от фракции умеренных — сторонников бывшего премьер-министра Ивана Гешева. Он стоял перед генералом стройный, элегантный, не по возрасту седой.

— Посмотрим, что скажут на этот счет женщины. Думаю, двор и без вас обойдется.

— Двор, разумеется, обойдется и без нас, господин Хаджиславчев, нас интересует не царь, а государство, — сказал Горбанов, подождав, пока генерал сядет.

Владелец фабрики все еще стоял, постукивая тростью.

— Куда это все подевались? — бормотал он, оглядываясь по сторонам. — Славчо! — громко позвал он сына. — Иди-ка сюда!

Младший Хаджиславчев в сшитой на заказ военной форме, в хромовых сапогах щелкнул каблуками и представился начальству. (Поручика Михайлова он знал, а генерала видел впервые).

— Пойди, скажи матери, что у нас гости, — велел ему отец.

Слави Хаджиславчев неуклюже зашагал к палатке.

— Видишь, генерал, какая беда на нас свалилась? Нет больше нашего красивого Тырнова. Кончено с нами, — сказал старший Хаджиславчев и сел, видно, устав от долгого топтания на месте (он был без ноги, на протезе). — Фабрика… сам видишь, что с ней! Дом тоже пострадал, мои в палатке спят. Я-то не боюсь, сплю в доме. Чему быть, тому не миновать. Ну да хватит об этом… Лучше расскажи нам про большую политику. До нас доходят кое-какие вести, да вот теперь это землетрясение всех совсем с ума свело…

Генерал Фичев потрогал аккуратную бородку.

— У нас тут ходит анекдот, — продолжал Илия Хаджиславчев, — что две буквы заварили всю кашу.

— Какие еще буквы?

— Два «ф»: Фердинанд и Фичев[7].

— Остроумно, но, к сожалению, тут не до смеха. Что касается меня, то я подал в отставку.

— Господин генерал, будьте любезны, объясните, что заставило вас пойти на это, — вмешался Горбанов. — Об этом ходит много толков. Видимо, у вас были серьезные причины. Вы достойно занимали этот высокий пост на протяжении всей войны. И справедливости ради надо признать: вам принадлежит большая заслуга в победе.

Поручик Михайлов пододвинул стул поближе к столу.

— Причины у меня действительно очень серьезные. Речь идет о судьбах Болгарии, а не соображениях личного порядка. Я всегда был выше этого… Взять хотя бы вашего шефа… Если не возражаете, я с него начну.

Моско Горбанов кивнул в знак согласия.

— Я не раз предупреждал премьер-министра господина Гешева, что опасно затевать авантюры в отношении наших союзников. Он всегда выслушивал меня внимательно. Понимал серьезность положения как внутри страны, так и в международном плане. Но, — генерал положил руку на стол, — господин Гешев только искал повод для отставки. Он умывал руки. Не принял никаких решительных мер, вовремя не остановил царя. Не попытался помешать авантюрным выходкам генерала Савова.

— Вы думаете, он мог бы это сделать? Каким образом?

— Созвать Народное собрание и опереться на него. На народ. Составить сильный коалиционный кабинет из представителей всех партий, включая левых: радикалов, социалистов…

— И Габровского, конечно, — вставил Хаджиславчев.

— А почему бы и нет? Социалистов тоже избирал народ! Мне кажется, у них шире связи за границей, чем у остальных доморощенных политиков. В настоящее время мы нуждаемся в таком союзе. А самое главное — нам нужно полное единение народа. Народ должен знать подлинное положение дел. К чему вводить его в заблуждение байками о великой Болгарии? Это же чистейшей воды шовинизм…

— Да, вы правы. Это, бесспорно, гнусные, провокационные выпады определенных политических группировок, для которых власть дороже интересов отечества. Но какой государственный деятель взял бы на себя смелость отрывать от плоти государства живые куски и бросать их соседям в виде платы за их нейтралитет? Как объяснить это народу?.. А ответственность перед историей?.. Тут все не так просто. Господин Гешев, вероятно, имел в виду и решение Петербургской конференции послов, — пояснил Горбанов.

— Стоящему у огня — жарко, стоящему на льду — холодно. А каково было нам на фронте? Думаете, нам было легче? Ничто не оправдывает премьер-министра. Пятнадцатого апреля, если не ошибаюсь, он уведомил Совет министров о том, что правительство России вновь обращает внимание на непоправимые для Болгарии последствия в случае ее столкновения с союзниками[8].

— Дай им только волю — они себя покажут. Правду я говорю, генерал? — Хаджиславчев нервно стукнул тростью об пол. — Вели-ка принести ракию и закуску, — приказал он сыну, вернувшемуся из сада.

— Уже распорядился, отец. Несут.

— Господа, — начал генерал, ставя выпитую рюмку на стол. — Основная причина возникших споров — поспешные, необдуманно заключенные договоры. Вот вы, господин Горбанов, юрист. Скажите, вы знаете договоры, где бы не были четко определены права и обязанности каждой из сторон? При подписании же этих злополучных договоров не были учтены интересы и стремления других наших соседей. И вот вам результаты.

— Мне кажется, — вмешался поручик Михайлов, — вся беда в том, что дело обернулось разделом Македонии[9]. Нужно было искать другую основу для решения македонского вопроса. При создавшемся положении население само должно было определить свое будущее.

— Возможно, во всем этом есть доля истины. Но зачем говорить об упущенном, об ошибках? Сейчас нужно действовать. Действовать, учитывая сложившиеся условия. Исходя из реальных возможностей…

— Прошу прощения, господин генерал, что перебиваю. Скажите, что вы предлагаете? Подоплека событий остается скрытой и от нас, депутатов Народного собрания.

— Не затевать войны с союзниками, — уверенно ответил генерал Фичев. — Возникшие споры следует вынести на обсуждение великих держав. Прекратить отправку войск в Македонию, отдать приказ находящейся там болгарской армии занять оборону и не поддаваться на провокации.

— Из каких соображений вы предлагаете не посылать туда новые войска?

— Не надо дразнить союзников… — генерал скрестил ноги. Солнечные блики заиграли на его лакированных сапогах. — Стоит подумать о Фракии. Намерения Турции заслуживают серьезного внимания… К тому же, в армии свирепствует холера, солдаты истощены, землетрясение в Тырнове тоже сыграло свою роль… Союзники не рискнули бы напасть на нас. И Россия заинтересована в сохранении Балканского союза. Надвигаются серьезные события. Вы понимаете, о чем я говорю: о будущей войне в Европе.

— Как отнесся к вашим условиям его величество царь?

— Сначала сделал вид, что принимает их, попросил меня взять обратно рапорт об отставке и не снимать с себя обязанностей начальника штаба. Как вы знаете, я формально занимал эту должность до конца декабря. Но его величество медлил, не принимал решения: «Посмотрим… Обсудим…» Я убежден, что он намеренно стремится к разрыву Балканского союза. Готовит авантюру. Царь Фердинанд хочет войны, на этом настаивает Австро-Венгрия. Осуществит же его намерения генерал Савов, мой заместитель.

Из сада подошли жена и дочь хозяина с госпожой Горбановой, все женщины были скромно одеты. Мужчины встали. Начались неизбежные в таких случаях расспросы: «Когда приехали?.. Как ваши?.. Мы так давно не виделись…» Потом пошли разговоры о землетрясении, о войне. Хозяйка и ее дочь пошли хлопотать об обеде.

— Мы, наверное, помешали вам. Вы были так увлечены разговором, что даже не заметили, как мы подошли. По-моему, вы нас почти не слушали, — сказала жена Горбанова, учительница мужской гимназии. Она повернула голову, и прядь небрежно причесанных волос упала на ее красивое лицо с мягким овалом. Темные глаза глядели строго и надменно. — Ох, эти мужчины!.. Вечно вас занимают мировые проблемы. А как быть с человеческими проблемами?..

— Разве они не мировые, дорогая? — перебил ее муж.

— Чаще всего человеческие интересы не совпадают с мировыми. Народы отвергают войны, а государственные деятели охотно прибегают к решению международных вопросов путем войны, этого извечного средства, унаследованного нами от первобытного человека-животного.

— Странная философия!

— Простите, господин генерал, но я испытываю отвращение к военщине. Когда моего мужа мобилизовали, я просила его не приходить домой в мундире. Сколько ценностей, творений человеческого ума и духа, унесли войны. Сходите в музеи: статуи без рук, без голов, иконы с выколотыми глазами, обгоревшие картины… Замки с разрушенными стенами… И кладбища. Кладбища, где похоронены тысячи, миллионы людей. Да, миллионы! — Горбанова передернула плечами. — Ужасно! Дико! Отвратительно!..

— А восстания рабов? Народам нужны свобода и хлеб… — вмешался поручик Михайлов.

— Классовые противоречия, по-моему, — плод алчности. Богатство никого не сделало счастливее, уважаемый коллега. Когда человек строит свое благополучие на костях ближнего, он становится зверем.

— Как поступать с такими людьми?

— Перевоспитывать их, образовывать, прививать добродетели, — назидательно сказала Горбанова. — Войны только озлобляют и отупляют людей.

— Сначала надо создать условия для такого перевоспитания.

— Условия создают люди. Великие люди пекутся о счастье всех народов. До свидания, господа!

Горбанова прошла за кусты распустившихся роз. Мужчины проводили ее молчанием. Прошло несколько минут. В овраге заливалась малиновка, с верхушки ели подавал голос щегол. Горбанов, выглядевший как-то растерянно, хотел было что-то сказать, но старый Хаджиславчев опередил его:

— Генерал, а что если ты передумаешь и возьмешь дело в свои руки?

— Слышал я от либералов, будто царь вспоминал обо мне…

— Это ты о сторонниках Радославова?[10] — прервал его Хаджиславчев. — Плюнь ты на них! Если какая мать захочет найти своего блудного сына, пусть ищет его в компании этих прохвостов.

— …Жаловался якобы на Савова, — продолжал Фичев, будто не слыша. — Я в это не верю. Речь идет не о смене личностей, а о смене политики. Царь и либералы тяготеют к Австрии. Ее сокровенная цель — навсегда покончить с русофильством у нас, прибрать к рукам Салоники, расколоть Балканский союз. Она стремится сколотить под своей эгидой новый союз, в который вошли бы мы, Румыния и Турция.

— Что ж, это было бы неплохо, — сказал Слави Хаджиславчев, который внимательно слушал, подперев голову руками.

Поручик Михайлов встрепенулся.

— Неплохо потому, что вы учитесь в Вене?

— Да, потому что я там жил и учился, господин поручик, — Слави окинул его пренебрежительным взглядом. — В Австро-Венгрии нет Сибири, нет каторги. Австрия — цивилизованная, культурная страна, а Россия — драконовская империя, царство нагайки, террора и черносотенцев. В Австро-Венгерской империи у национальных меньшинств есть свои школы, свои храмы. Одним словом, люди живут свободно, культурно. Не то, что в России.

— Не забывайте, что эта страна дала миру Толстого, Чехова, Пушкина, Достоевского…

— И что царские жандармы делали обыск в доме Толстого. Заставляли Пушкина жить в изгнании, Достоевского ссылали в Сибирь. Его, закованного в цепи, вели на казнь. Бросьте, господа! — Слави повысил голос. — Нам больше по пути с цивилизованным Западом. Его величество знает, что делает.

— Апология… политической слепоты.

Видя, что поручик слишком увлекся полемикой, генерал Фичев встал, смерил Слави долгим взглядом и медленно, спокойным тоном сказал:

— Послушай, солдат! — Слави Хаджиславчев вытянул руки по швам. — На вершине Святой Горы воздвигнуты памятники русским воинам, павшим за свободу нашего отечества. Тырновцы приносят туда цветы, ставят свечи. Чтят память погибших. Русский народ наш брат. Зачем же вы, спрашиваю я вас, навязываете нам в качестве образца для подражания русский царизм?.. Впрочем, пока мы тут с вами беседуем, у нас кое-кто тоже пытается навести порядок: «молчать, не рассуждать!» И что же, вы протестуете против этого? Разъясняете людям истинное положение вещей? Следует больше чем когда-либо думать о стране, о народе, над которым нависла страшная опасность. Это ваш долг солдата и гражданина перед матерью Болгарией!

— Молодые — ты ведь знаешь их, Иван, — всегда торопятся с выводами. Что с них взять, — старый Хаджиславчев закашлялся. — Так оно. А я тоже, сказать по правде, думаю, что надо малость обуздать союзников. На что это похоже? Одним подавай одно, другим — другое. А нам что остается?.. Мы должны твердо решить: или — или!

— Так или иначе, но мы идем к войне. А это, как тут ни крути, — ошибка, — вмешался Горбанов.

— Ну вот, и ты туда же, поддакиваешь жене, — перебил его хозяин. — Война такая, война сякая… Славчо, — обратился он к сыну, — вели, чтобы подавали обед, чего они медлят.

Генерал Фичев поднялся. Лицо его выражало досаду. Он попросил поручика привести лошадей и, пожав на прощанье руку Горбанову, сказал:

— Я пообедаю с нашими. Они меня ждут. А поручик Михайлов ровно в час обязан явиться в казарму.

Хозяин встал, оперся на трость. И вдруг пол заходил ходуном, стены дома затрещали. Побледнев от испуга, старик пробормотал:

— Как же так? Пообедаем, тогда и поедете. Из-за вашей политики мы двух слов по-человечески сказать не успели.

Поручик, сидя в седле, подвел генералу его коня. Фичев потрепал скакуна по холке, проворно вставил ногу в стремя и еще проворнее вскочил в седло. Выехав на шоссе, всадники пустили лошадей галопом и поехали не в сторону казарм, а к винограднику Фичевых.

На винограднике Николы Габровского, разостлав на траве половик, сидели трое: хозяин виноградника, студент Ботьо Атанасов и поручик Михайлов. Криворогий месяц сиял на небе. При его слабом свете можно было различить две наспех поставленные палатки: в одной разместилась семья Габровских, в другой, возле поваленного ураганом ореха, — семья писаря Драгостина. В палатках не зажигали света, боялись новых толчков. Тут и там на лужайках горели костры: покинувшие город тырновцы готовили ужин. Монотонно, усыпляюще стрекотали цикады. Где-то лаяла собака.

Студент закурил.

— Мы вовсе не питали надежд, что новый премьер-министр Данев осмелится изменить курс. Не ему и не его худосочной партии решать государственные вопросы, их решает царь.

— Откуда только выкопали этого болвана? — не выдержал Атанасов. — Никудышный профессор ударился в большую политику. Тоже мне русофил…

— Пешка, — продолжал Габровский, — он только облегчит проведение в жизнь военной авантюры, о которой говорил генерал Фичев. А это означает, товарищи, что греческая и сербская буржуазия смогут осуществить свои захватнические планы. Помяните мое слово, это начало национальной катастрофы для нас, источник новых конфликтов на Балканах. Партия заявила пролетариату и всему болгарскому народу, что она решительно против союза четырех монархов, который служит ширмой для династических и националистических устремлений. И вот: общий враг разгромлен, начался дележ его эгейских провинций.

— Военные занялись политикой, а политики поджали хвосты перед Фердинандом, сволочи этакие! — вскричал в сердцах Ботьо и швырнул сигарету. — Индюки! Обманывают, обворовывают бедный народ… И с бунтами в нашей пятой дивизии не считаются, что ли?..

— Плохо, что впереди никакого просвета, никакой перспективы. А многие вопросы можно было бы решить путем компромиссов… Нам ни в коем случае не следовало бы разжигать войну. Об этом позаботятся империалисты. Они без войн не могут…

— Товарищ Габровский, по-моему, войны не миновать, — вмешался поручик Михайлов. — Два-три дня тому назад командиры дивизий получили от главнокомандующего циркуляр. В нем сообщается, что арбитраж возможен только в отношении спорной зоны и спорных земель в Греции. Если в течение десяти дней все вопросы не получат разрешения, будет объявлена война. Главнокомандующий считает, что союзники не вернут оккупированных земель мирным путем. Арбитраж не даст нам больше того, что мы получили.

— В этом отношении он, пожалуй, прав. Вряд ли союзники уступят оккупированные ими территории даже при наличии арбитражного решения, вынесенного каким-либо государством или международной инстанцией. Правители наши должны хорошенько подумать: можем ли мы сами, притом силой, вернуть эти земли. И следует ли пренебрегать советами великих держав.

— Канальи, ах, канальи! — замахал руками Ботьо Атанасов. — Ими дела нет до народа, до его идеалов.

Поручик Михайлов передал свой разговор с генералом. Генерал сказал, что несколько дней назад в Потсдаме состоялась встреча на высоком уровне, в которой приняли участие русский и германский императоры и английский король. Они определили принцип, которым должен руководствоваться русский император как арбитр в вопросах Балканского союза: все споры решать мирным путем. Любой ценой избежать войны. Румыния пусть довольствуется Силистрой. Турецко-болгарская граница должна пролегать по линии Энос — Мидия. Салоники передать Греции. При решении сербско-болгарского спора русский император должен учитывать интересы Австро-Венгрии, а мир на Балканах будет санкционирован всем «европейским концертом».

— Как видите, товарищи, — продолжал Михайлов, — не только Россия заинтересована в сохранении союза. И другие великие державы против войны. Одна только Австро-Венгрия стоит за войну.

— Раз Франц-Иосиф хочет войны, то и наш с ним заодно. Не забывайте, что он австрийский офицер… Бедная Болгария. Но ничего. Нужна революция, чтобы выбросить на историческую свалку всю эту падаль.

— Революция грянет, товарищ Атанасов, как неминуемое следствие войны. Война ускорит ее приход. Мы в ходе революции будем защищать интересы болгарского народа. В эти критические дни долг каждого болгарина — сохранить мир.

— К сожалению, это не удастся, товарищ Габровский. Уже поздно. Кто когда прислушивался к голосу народа? Наше правительство направило русскому императору ультиматум.

— Какой ультиматум? Почему ультиматум? Это верх безумия.

— Наш спор с союзниками должен быть разрешен в семидневный срок, то есть до шестнадцатого июня. В противном случае — война.

— Предательство! Величайшая глупость! На что рассчитывают эти безумцы?

Габровский был вне себя.

— Фердинанд и генерал Савов рассчитывают на немедленную интервенцию со стороны Австро-Венгрии.

— А министры? Ведь среди них есть русофилы!

— Они все с ума сошли! Почему не подождут, чем кончится арбитраж, почему? — кричал Ботьо Атанасов.

На шум подошли три дочери Габровского. За ними подоспел писарь Драгостин. Поручик Михайлов встал.