658 зенитно-ракетный полк особого назначения

Глава 21. Радиотехнический центр наведения (РТЦН)

В 25-й Системе радиотехнический центр наведения ракет был предназначен для обнаружения воздушных целей в секторе ответственности полка и наведения на них зенитных ракет. Эти задачи выполняла станция Б-200. Кроме неё, на территории РТЦ были и другие вспомогательные строения. В помещении станции также находился командный пункт полка, узел связи и дизельная электростанция. На командном пункте полка постоянно находились оперативный дежурный и планшетист. На узле связи также постоянно дежурили связисты. В казарме на территории РТЦ постоянно находилась дежурная смена, которая, в случае объявления тревоги, в течение короткого времени обеспечивала включение станции и выполнение боевой задачи силами сокращённого боевого расчёта. За это время на РТЦ должен был прибыть весь персонал.

Радиотехнический центр (РТЦ) 658 полка находился на северо-западной окраине деревни Подвязново. От шоссе Дмитров-Рогачево под углом примерно 45 градусов к нему вела прямая дорога. Контрольно-пропускной пункт РТЦ был примерно в 300 метрах от шоссе. РТЦ занимал территорию размером примерно 500 на 500 метров. По периметру РТЦ был огорожен двойным забором из колючей проволоки, попасть на территорию можно только через КПП. И по периметру же растут высокие деревья, которые, вероятно, должны служить для маскировки, но фактически при взгляде с высоты (с самолёта или спутника) образуют хорошо различимый правильный квадрат.

Прямая дорога от шоссе проходила через ворота КПП и приводила на площадку перед главным входом в помещение станции наведения ракет. Во время строительства её называли «объект № 1», в дальнейшем в обиходе обычно использовался термин «станция». Сама станция представляла из себя полузаглублённое бетонное помещение размером в плане 40 на 25 метров. Потолок опирался на бетонные несущие колонны, которые стоят с шагом 4,5 метра. Высота потолка станции примерно 4 метра. Со стороны, противоположной главному входу, находился антенный павильон – бетонированная площадка, на которой на фундаментах стояли две вращающиеся антенны визирования: наклонная – азимутальная, и вертикальная – угломестная, а в углублениях бетонной площадки находились четыре антенны системы передачи команд (СПК) для управления ракетами в полёте.

Станция имела три входа: главный, выход на антенный павильон, и боковой Г-образный. Главный вход в станцию вёл в коридор, который проходил вдоль всего здания. В помещении станции было четыре зала:

1-й зал – координатный. Здесь находились шкафы координатной системы, аппаратура которых определяла координаты целей и ракет, а также вырабатывала управляющие команды на ракеты. Координатных шкафов было 20 – по числу каналов наведения станции. Также здесь находились шкафы опорных напряжений, от которых зависела работа всей координатной системы. Этих шкафов было два – для повышения надёжности. Со временем в зале была установлена аппаратура селекции движущихся целей и имитационная аппаратура, которая использовалась для тренировки расчётов.

2-й зал – высокочастотный. Здесь находились передатчики и приёмники антенн визирования. Передатчики могли работать либо на антенну, либо на эквивалент антенны. Работа на эквивалент позволяла проверять работу станции, не выходя в эфир. Из соображений секретности выход в эфир был разрешён только при боевой работе, либо в строго определённое время. Соблюдение правил выхода в эфир постоянно контролировалось специальными передвижными пеленгаторами. Эквивалент антенны находился в зале рядом с передатчиками. Значительную часть зала занимала аппаратура системы передачи команд (СПК) на ракеты. Также здесь находился пульт управления станции.

3-й зал – индикаторный. В этом зале также находился командный пункт полка. Здесь находились четыре шкафа целеуказания и наведения, каждый из которых обслуживал группу из пяти каналов наведения. Они предназначены для наблюдения целей, находящихся в зоне обзора станции, выбора целей для поражения зенитными ракетами, пуска ракет и наблюдения за их полётом. Пульт старшего оператора был предназначен для управления боевой работой станции и стартовой позиции. Индикаторный шкаф «И-400» отображал информацию о воздушной обстановке, поступающую со станции А-100Б (разведывательный узел ближний). Шкафы ручного сопровождения предназначены для работы операторов РС, которые наводили ракету вручную, задавая координаты вращением рукояток, в случае, если наведение в автоматическом режиме было невозможно.

4-й зал – дизельная. В нём находились дизель-генераторы, от которых осуществлялось электропитание оборудования станции и стартового дивизиона во время боевой работы. Также здесь находилась аппаратура управления электропитанием станции и входной трансформатор на 650КВА, через который осуществлялось электропитание от сети Мосэнерго.

В начале 70-х годов в помещении станции соорудили убежище для личного состава. Оно представляло из себя несколько помещений слева от ветрового коридора, напротив 2-го зала. Там стояли нары и хранился запас продуктов и воды, были оборудованы помещения для дезактивации и туалет. Но туалет был предназначен только для использования в военное время, так как канализации на станции не было. А в мирное время пользовались туалетом на улице, который находился метрах в 30 от Г-образного выхода.

Если встать лицом к главному входу станции, то справа находились подземные ёмкости с дизельным топливом и водой для охлаждения дизелей, и стояли три выхлопные трубы, отводящие выхлопные газы от дизелей, установленных в помещении станции.

Вокруг станции проходила дорога, по которой ходил вооружённый караул. Но когда станция работала на излучение, выходить на площадку перед антеннами было опасно для жизни. Об этом сигнализировала специальная красная лампа, установления рядом с антенной площадкой. Она загоралась, когда станция работала на излучение («подавали высокое»).

Въезд на территорию РТЦ преграждали металлические ворота с красными звёздами, рядом с которыми было деревянное помещение контрольно-пропускного пункта (КПП) и оборудована площадка для автотранспорта. Сразу за воротами справа от дороги находится склад ЗИП – шлакоблочное одноэтажное здание с железобетонными перекрытиями. Начальник склада ЗИП была майорская должность. В помещении склада была оборудована система отопления и хранились запасные изделия и приборы. Оборудование станции содержало 12 тысяч электронных ламп, поэтому необходимо было иметь их запас. На радиолампах не ставился год выпуска, на них велся формуляр наработки. Формуляр велся на каждый шкаф отдельно, как и на каждый прибор, установленный на станции. В каждом шкафу в блоке питания стоял счетчик. После 1000 часов непрерывной работы меняли сразу все лампы в шкафу одновременно. Старые лампы отправляли обратно на завод, где они проходили проверку ОТК, на них ставили год выпуска и отправляли в народное хозяйство. Неисправное лампы уничтожались на территории РТЦ.

Чуть дальше склада ЗИП справа от дороги находился кирпичный домик. В разные годы в нём находился учебный класс и столовая. Щитовой домик дежурной смены находился чуть в глубине слева от дороги не доходя до главного входа в станцию. Рядом с домиком была оборудована спортивная площадка.

К 70-м годам щитовой домик уже обветшал, и была построена новая казарма – напротив главного входа в станцию. За ней тропинка ведёт к братской могиле. В декабре 1941 года здесь были похоронены красноармейцы 348-й стрелковой дивизии 30-й армии, погибшие в ходе наступления на Рогачёво. В 1960 году в рамках укрупнения захоронений сюда были перезахоронены останки из д. Бунятино, Голяди и Лучинское, Нестерово, Синьково, Телешово. Всего захоронено 370 воинов Красной Армии. Номер захоронения по ВМЦ: 50-113. Рядом с памятником оборудована ритуальная площадка.

На краю территории РТЦ в направлении станция-дивизион была сооружена кирпичная будка, рядом с которой стояла проверочная вышка СМ-93. Излучатель на вершине вышки и аппаратура в будке использовались для проверки функционирования станции наведения ракет.

Вспоминает подполковник Забелин Валерий Константинович:

«Вся станция состояла из групп. Когда я пришёл в 1963 году, в первой группе начальником был Брыксин Николай Васильевич, во второй группе – Курдесов Егор Васильевич, в третьей группе – Кривякин, в четвёртой – Руденко. Пятая группа, дизельная – начальником был Кузнецов Иван Филиппович. И была ещё группа вентиляции, начальником Моргунов был. Потом эту группу совместили с пятой группой, с дизельной. Замполитом станции был майор Китаев.

А третья группа – это командный пункт полка, короче говоря. Там у нас работало восемь офицеров, непосредственно в зале управления. Было четыре группы, на каждой группе сидело по два офицера – офицер наведения и офицер пуска. Перед офицером наведения было два экрана. Офицер пуска сидел рядом, у него был свой пульт, и он тоже пользовался этими индикаторами. Задача офицера наведения была – на максимальной дальности обнаружить цель и захватить её на автоматическое или ручное сопровождение, и дать данные офицеру пуска – высоту и азимут цели. А офицер пуска уже определял скорость, выставлял зону пуска для этой цели. Для этого был прибор пуска, назывался ППИ. Два барабана было, там мы выставляли скорость и высоту цели. И вот как только цель заходила в зону, надо было на дальней границе произвести пуск. Решение на пуск принимал офицер пуска. А цели между четырьмя группами распределял командир полка – кому какую, по номеру цели. Офицер наведения захватывал, офицер пуска в зависимости от обстоятельств принимал решение на пуск ракеты. Мы пускали от одной до четырёх ракет на каждую цель. Кроме того, у нас на каждой группе сидело по три оператора ручного сопровождения. То есть ещё было 12 человек солдат, которые сопровождали вручную, когда автоматическая система срывала наведение, не работала. И вот на каждый из четырёх индикаторов по три оператора ручного сопровождения.

Это при боевой работе сидело восемь офицеров, плюс ещё заместитель командира группы был, он как старший офицер пуска. Его задача в основном была руководить операторами РС, если полный штат был. Если не было – он сам садился за индикатор. Ну, кроме того, во время боевой работы на командном пункте находились командир, начальник штаба, заместитель начальника штаба, замполит полка, главный инженер полка и начальник станции – все были на командном пункте. А командир дивизиона был на дивизионе. У нас было два планшета больших, за ними работали планшетисты – два солдата. С корпуса по каналам связи им давали данные о местоположении цели, и они наносили на планшет с той стороны. Они на планшете дежурили постоянно, наносили цели, и вели их – курс прокладывали. Один планшет был дальней разведки, данные поступали с РУД – радиолокационный узел дальней разведки. А другой планшет ближний, получал данные с РУБ. Вот этот ближний РУБ был в Долгопрудном.

И на планшете было нанесено три рубежа – рубеж 1, рубеж 2, рубеж 3. Рубеж № 1 – это рубеж объявления боевой тревоги, когда полку объявлялась тревога. Как только цель приблизилась, так оперативный дежурный, который там постоянно находился, объявлял тревогу. Оперативным дежурным ходили первое время все офицеры пуска, офицеры третьей группы, и плюс ещё командиры и заместители командиров групп, и начальник станции, и там главный инженер, начальник штаба, зам. начальника штаба. И вот как только цель к первому рубежу приблизилась, оперативный дежурный имел право объявить тревогу. Дальность сейчас я не помню, но с таким расчётом, чтобы подлётное время было 20 минут. А второй рубеж – это установка ракет в боевое положение, то есть оперативный дежурный на дивизион давал команду «установить в боевое положение». А на станции в это время проводился контроль функционирования. И рубеж № 3 – это уже было 15 минут подлётное время. Рубеж № 3 – это включение ракет на подготовку. Вот три рубежа. За планшетом работал зам. начальника штаба, а начальник штаба полка руководил всей этой обстановкой и давал командиру все координаты и рекомендации. А командир уже принимал решение, распределял номер цели и номер группы: «цель такая – первой группе». Цель имела четырёхзначный номер. Офицер пуска записывал номер цели, её параметры, и производил пуск ракет.

Весь исход боя решался в третьей группе – от того, как она сработает. Конечно, большую роль вся станция играла, все системы. Но сам выбор момента пуска происходил как раз в нашей группе.

Остальные офицеры станции контролировали работу аппаратуры, чтобы все параметры были в норме. Первая группа – это координатная система. Начальником был Николай Васильевич Брыксин, потом вместо него стал Амусов Эдуард Михайлович. У них задача была – определение координат цели и ракеты, сравнивать эти координаты, и вырабатывать команду, и эта команда через четвёртую группу, СПК, передавалась на борт ракеты. А вторая группа – это высокочастотная, там были передатчики, приёмники, потом там добавили аппаратуру ГШ – это защита от помех. Их задача была – осветить цель, принять отражённый сигнал и выдать на экраны обстановку. Ну а пятая группа – это дизельная. Во время боевой работы всё время включали дизеля. Как только тревога, так дизеля включали, и они работали в параллель с Мосэнерго, чтобы в случае отключения Мосэнерго происходил автоматический переход на дизеля и никаких срывов не было. И даже мы не замечали, когда переходят на дизеля. Вот такая система работы на станции была.

На первом индикаторе был Гуринов и не помню уже сейчас кто. На втором был Моисеев, на третьем – Кожевников и Нагорный, на четвёртом – Веселов и вот меня посадили. Было восемь человек нас – это при боевой работе. А так, постоянно, на станции дежурил сокращённый боевой расчёт. У нас в группе было четыре оператора наведения, и солдаты – шесть операторов РС. Ну и во всех группах было по одному, по два оператора. Сокращённый боевой расчёт жил на объекте постоянно. А из состава сокращённого расчёта уже назначалась дежурная смена. Вот в эту дежурную смену входил оператор второй группы, он находился на пульте включения станции, дежурил постоянно. Дежурный электрик и дизелист – два человека в дизельной дежурили. И дежурный планшетист. Это из состава сокращённого боевого расчёта постоянно на рабочем месте. И плюс оперативный дежурный. Ну связь я пока не трогаю, там ещё и связь дежурила. Вот это была дежурная смена, они постоянно находились на станции. Их задача была – начать подготовку к включению станции. А потом, через три минуты, сокращённый боевой расчёт прибегал, и всё уж было готово, сразу начиналось включение станции. И через 15 минут станция уже была полностью готова. Там контроль функционирования 12 минут шёл, и 3 минуты на сборы – через 15 минут мы уже были готовы к стрельбе.

На станции была оборудовано убежище. Там был один слой бетона, потом слой песка. Потом ещё слой бетона, потом земли слой, в общем, мощная была система. Само убежище было рядом со второй группой. У станции было два входа. Вход из продольного коридора – главный вход, и выход на антенный павильон, там рядом с антеннами. А ещё был выход через вентиляционную. Там был такой зал, в вентиляционной, кондиционеры там были. Через вторую группу надо было пройти, и там справа в углу был ещё один зал, где был пульт управления вентиляторами. Вот там тоже был выход, можно было выйти. Но, как правило, им не пользовались, он был закрыт всё время. Но убежище – это уже потом строили…

Я 20 лет в Рогачёво прослужил – в 63-м пришёл, в 83-м ушёл, и всё время я был на 20-минутной готовности. То есть, чтобы уехать из городка, допустим, в Рогачёво, я должен спроситься. У остальных было там 50 минут готовность. А так на 20-минутной готовности. Учения были – обычно ядерные удары начинают давать. Загерметизируем всю станцию, без приточной вентиляции внутри станции – чтобы радиация не попала. Жили в убежище, приём пищи – в убежище, то есть полностью станция загерметизирована. По трое суток мы так сидели. Но если реально, то там, конечно, не просидишь. Конечно, на это система была не рассчитана абсолютно. Это рассчитано так – налетели, отбомбились, улетели и всё, без всяких последствий. Но по тем временам и по тем целям, что были, 25-я система, конечно, обеспечивала, это во-первых. А во-вторых, вот такого массированного огня, как 25-я система, ни одна система не могла дать. Вот представь себе, если мы все стреляем, четыре офицера пуска – четыре ракеты пустили, через 5 секунд – ещё четыре, и вот 20 ракет по 4 ракеты с интервалом в 5 секунд. Такого заградительного огня ни одна система не могла дать. И так, считай, 60 ракет могли выпустить.

А потом уже на станции приказали поставить пулемёт ДШК, по низковысотным целям. И каждую тревогу расчёт ДШК тащил этот пулемёт наверх, на крышу станции. Он тяжёлый, его уронят там, песок в него попадёт…Там будка была такая. Но эта будка сначала была для химнаблюдателя – засекать ядерные удары. Там флюгер был, радиометр, рентгенометр. Она закрывалась герметически, и он сидел там. Телефон у него там был, и вот он по телефону сообщал. Потом, после Руста, первое время туда даже человека ставили – как самолёт летит, так он оперативному дежурному докладывает: курс такой-то, самолёт. А тут же тогда летала сельхозавиация по пойме. И вот он как начнёт там опылять, и летает – туда-сюда, туда-сюда. А наблюдатель всё докладывает оперативному, оперативный наверх докладывает. Уже доходило до того, что сверху стали посылать нас подальше.

А так плановые облёты станции были, по-моему, каждый год, после годовых регламентных работ. Прилетал Ту-16 и десять заходов делал. Им командовал начальник связи, он сидел на связи с экипажем. Вот когда я был начальником связи, я сидел на связи с экипажем, и просто ему давал команды – подвернуть влево, вправо, чтобы он шёл по биссектрисе. Самое главное – его провести первый раз, чтобы он точно шёл. А он потом уже сам. Смотрели по индикаторам наведения. И смысл облёта в том, чтобы точно совместить, как он шёл, с биссектрисой. Он делал десять заходов и за каждый заход я ему выставлял оценку – что курс там «пять», аппаратура «пять». Если он отклонялся куда-то, я уже забыл – какой там допуск, то ему уже снижалась оценка. А вот малый дивизион когда облётывали, там истребитель летал. Там уже штурман сидел на КП и командовал ему».

Вспоминает подполковник Вадим Павлович Воскресенский:

«Я пришёл в радиотехнический центр Рогачёвского полка в августе 1968 года. До этого я служил под Поварово. Меня назначили командиром 3-й группы – это командный пункт полка, это офицеры наведения и пуска, это вся индикаторная группа и ручное сопровождение. Начальником РТЦ в это время был Прокофьев. В 1970 году, когда Прокофьев ушёл в корпус, встал вопрос о назначении меня начальником радиотехнического центра. А тогда уже был Ганеев командиром полка, Лаптев уволился. У меня с Ганеевым были непростые отношения. Ну, наверное, Прокофьев тоже свою лепту внёс, потому что он тоже ко мне прохладно относился. Это, опять же, мои впечатления, поэтому на их достоверности я не настаиваю. Короче говоря, тогда меня не назначили начальником центра, в 1970-м году прислали из Покровского подполковника Чечеля. И уже после того, как в 1972-м Чечеля перевели, меня назначили начальником радиотехнического центра. Потому что уже были результаты, и в 3-й группе у меня грамоты есть, тоже котировались в корпусе.

Первое, с чего я начал – это организация боевой учёбы и дисциплины. Я побеседовал со старослужащими, с молодыми солдатами, со всеми сержантами – однозначно, и выяснил обстановку. Я узнал, и мне солдаты, сержанты говорили, что в казарме после отбоя происходят не очень приятные вещи. Там старослужащие могут, понимаете… Там не доходило до рукоприкладства, но, в общем-то, заставляли молодых на себя пахать. Там и отбирали у них, и заставляли делать на себя, и тому подобное. Тогда это стариковство начало развиваться.

Я скажу так – я ночевал в казарме периодически, внезапно. Это продолжалось с месяц. Я не афишировал это – вот сегодня или завтра. Нет, я приходил периодически, раза два в неделю, неожиданно приходил после отбоя, и прямо там спал, в казарме, вместе с ними. Это было хаотично, но это всех насторожило. И второе – я с сержантами сумел найти общий язык. Ну разными методами. Я с каждым из них периодически беседовал, выяснял. В каждой группе был свой сержант – командир отделения. Таких сержантов было пять. Или больше – сейчас уже не помню, потому что в 5-й группе было два или три сержанта. Короче говоря, я нашёл с ними общий язык, и они мне стали докладывать обо всём – что творится, какие неприятности. Ну и что хочу сказать – всё, после этого никаких у нас проблем с этим не возникало. И солдаты поверили, что их там никто не обидит, и у меня душа была в этом плане спокойна. Я потом периодически приходил ночью в казарму. Но с этим мы порядок навели.

Второе – по поводу боевой учёбы. У нас боевая работа и боевая подготовка была поставлена чётко. Вот учебные часы мы начинали – это был закон. Даже были случаи, когда приходилось офицеров наказывать. Допустим, кто-то не вовремя начал или не вовремя закончил. Это было святое! Мы начинали учёбу – там разные были темы, но в основном это была боевая работа. Начинали на станции в 9 часов, и до обеда у нас всё чётко шло, по расписанию, по звонкам. Это было святое. Чтобы у нас болтался кто-нибудь, чтобы у нас во время учебного процесса кто-то чем-то занимался, копал там землю какую-то – это было исключено! Поэтому и результаты были.

И офицеры тоже к этому привыкли. Потом, после обеда, когда у них свободное время, тогда мы, конечно, их использовали, чтобы какие-то работы проводить. Вот, например, был у нас командир 5-й группы, мой хороший друг – Баскаков, умер он у нас очень рано. Мы дружили – Мельников, я, Баскаков, Брыксин, Никишин – командир батареи. И вот что мы ещё первое сделали, когда я пришёл на станцию, кроме организации боевой учёбы и наведения порядка – это освещение. Мучились в дежурной смене солдаты и офицеры – темно было на всей территории. Слава богу – ноги не ломали, но носы разбивали. Ночью поднимают по тревоге – они бегут в кромешной тьме. Буквально через месяц, как меня назначили, мы с Баскаковым поговорили, я говорю: «Слушай, Володь, надо сделать освещение на территории, чтобы люди у нас не жили как в глуши какой-то». И вот он сумел достать столбы, тогда с этим трудно было, достать проводку. Прямо по дороге от станции до КПП поставили столбы освещения, и от казармы до станции – там дорожка была, где ходили, там тоже поставили освещение. Столбы поставили деревянные, ну потом их заменили. Особист приехал, он мне начал: «Чего ты делаешь? Это демаскировка, спутники летают, всё фотографируют». Я говорю: «Рядом деревня Подвязново, вот дома стоят рядом с нами. Это, наоборот, будет их дезориентировать, потому что деревня освещена, и кто обратит внимание тут на несколько столбов». Ну вот поставили, и солдатам уже начало нравиться. Всё!

Потом. Когда я ещё ходил в дежурную смену, у нас командиры группы начальниками дежурной смены ходили, и всегда обращал внимание – солдаты мучились, в грязном обмундировании ходили. Потому что в дежурной смене многие сидели безвылазно, особенно хорошие специалисты. Только сходят в баню в субботу, и снова возвращаются. Там они и жили на станции практически многие месяцы. И у Шпорта, это наш старшина, не всегда руки доходили, чтобы всех обстирать. Ну и я думаю – дай-ка я это проблему разрешу. Я просто взял свою стиральную машину, у супруги отобрал, сказал ей: «Найдём – новую купим, а там без этого невозможно». Начали порядок наводить, и начал требовать от солдат, чтобы они были аккуратные и чистые. Привёз им стиральную машину, и они, как только им понадобится, сразу обмундирование кладут в стиральную машину, стиральными порошками их снабжал Шпорт, мылом снабжал. И они стали ходить все чистенькие – это им тоже очень понравилось. Это я знаю по тому, как сержанты мне рассказывали. Короче говоря, постепенно доверие начало налаживаться. И я смотрю – и солдат начал к службе как-то по-другому относиться. О них только немножко побольше позаботиться, и они прекрасно это понимают. Ну, в общем, наладили мы боевую учёбу, поэтому пошли результаты – уже где-то в 74–75 году грамоты пошли.

И вот постоянно у нас шла боевая учёба. Мы заводили в 9 часов утра на станцию, и каждый был распределён на своё место – кто на координатные шкафы в 1 группу, кто во 2-ю, кто на передатчики, кто на 70-е блоки. Там на каждой системе свои техники. У каждого техника было два-три солдата в подчинении. Его задача была – за два месяца он должен был солдата научить выполнять свои обязанности по обеспечению работы. Нет, это не помощник техника, он просто оператор. Он так и назывался – «оператор». Оператор – это не значит, что он мог эксплуатировать технику. Он просто технику помогал – осциллограф подносил там, уже знал – где какие измерительные приборы, аппаратура, где какие лампы, какие радиотехнические детали. Ну командуют ему: «Иванов, мне лампу 6Н9С» – он сразу её подавал. Вот за эти два месяца он становился оператором, а вот чтобы он сам мог выполнять некоторые операции по регламентным работам, по обслуживанию, по замене деталей – для этого нужно было не менее года. В течение года, на второй год солдаты уже становились настоящими помощниками, они уже сами могли выполнять некоторые регламентные работы. Но мы никогда их одних не оставляли, обязательно под присмотром. Вот простейшие операции по проведению регламентных работ, обслуживании техники они умели уже выполнять. У нас был обязательный контроль функционирования, когда проверялась исправность системы. Солдаты уже этот контроль функционирования могли самостоятельно проводить, без присутствия офицеров. На второй год службы они у нас были практически готовы к решению этих вопросов. Потому что работа по обучению шла ежедневно. У нас это обязательно было – примерно 2–3 часа в день обучение боевой работе. Ну, кроме того, изучение уставов, политическая подготовка, строевая подготовка, огневая подготовка. Это тоже всё планировалось и всё выполнялось.

Ещё мы наладили систему обслуживания техники. Вот с 1974-го года, когда нас начали награждать, сколько было проверок внезапных, разных – и корпусные комиссии, и армейские комиссии, и даже с округа. И ночью, и днём приезжали – когда угодно. Но ни разу за это время у нас не было никаких неприятностей – какой-то параметр вышел за пределы, неправильное функционирование аппаратуры. Всегда аппаратура была в боеготовом состоянии, и в любое время мы могли выполнять боевую работу. Вот благодаря тому, что мы с ней кропотливо работали, аппаратура и прожила такое количество лет и была боеспособной. Когда уже начали демонтировать, она была всё равно боеспособной. Потому что у нас это был неукоснительный принцип – в первую очередь обеспечить готовность аппаратуры. Своевременный ремонт, своевременное проведение регламентных работ – это был закон! Чтобы мы пропустили какой-то пункт из перечня регламентных работ – это было невозможно! Обязательно у нас проводились профилактические работы раз в месяц. Раз в год мы обязательно всю станцию снимали с готовности и в течение нескольких дней абсолютно всю аппаратуру очищали, вычищали, проверяли. Специальные были годовые работы. То есть берегли и обеспечивали готовность аппаратуры – это для нас был закон.

А почему это так понравилось корпусу и они стали к нам так относиться – мы ввели свою систему проверки и обеспечения готовности аппаратуры. Это была разработана целая система, куда входили обязательно… Ну я сейчас всех подробностей не помню, это специалистам интересно. А основные вещи были такие. Во время смены дежурства, это раз в неделю было, в субботу приходила новая смена – обязательно тот офицер, кто приходил, проверял абсолютно все боевые параметры, то есть принимал аппаратуру, и в заключение мы обязательно делали контроль функционирования – проверяли готовность станции в целом. Это обязательно было, мы отводили на это полтора часа. Дальше. Я наладил процесс проверки. Я лично раз в неделю обязательно приходил туда – в ночное время, в дневное время, в любое время я приезжал на станцию и объявлял тревогу. Дежурная смена выполняла боевую работу, а я контролировал. Иногда сам ходил по системам и некоторые боевые параметры смотрел. Ну много там не проверишь, но 2–3 системы я сам контролировал. Все тоже к этому уже привыкли и знали, что контроль очень серьёзный, и поэтому у них тоже был стимул, чтобы серьёзнее относились.

Кстати, получилось однажды так. Это было где-то в 1976-м году. Я приехал на станцию ночью, я на велосипеде ездил от городка до станции. Приехал где-то часа в 4 утра, только светать начинало, и объявил тревогу. А по тревоге мы не только контроль функционирования проводили, а с оперативным дежурным и боевую работу провели – запускали цели на имитаторе, и или он стрелял, выполнял боевую работу, или я. И вот я приехал на станцию, только начали контроль функционирования – вваливается комиссия с корпуса, нас проверять. Сорокин такой был в отделе боевой подготовки: «Ну ты чего, знал что ли, что мы приедем? Кто тебе позвонил?» Я говорю: «Мне никто не звонил. У меня свой план. У меня по плану сегодня проверка». Он говорит: «Ну ни хрена себе! Нам тут делать нечего, поехали». Повернулись и уехали, не стали проверять даже, мы сами тут всё проверяли. Вот такие штрихи небольшие. Потом однажды они приехали, начали проверять, увидели это… А у меня весь план контроля был вывешен в коридоре, у входа в 3 группу. Всё было сделано, на графиках всё расписано – это была именно наша разработка. Я специально над ней долго корпел, и мы постоянно её выполняли. Какие там параметры – в зависимости от сложности, в зависимости от важности, с какой периодичностью проверять. У нас регламентные работы были определены – ежемесячные, еженедельные, но параметры требовали большей тщательности, и исходя из этого мы всё это и сделали. Тогда тоже был Сорокин, он был в отделе боевой подготовки корпуса. И он посмотрел это… Ну, короче говоря, они посмотрели, удивились, но себе намотали на ус, им это очень понравилось. Ну вот после этого у нас появился авторитет. Тем более у нас никогда не было никаких неприятностей при проверках.

И по поводу этого Сорокина. Я его очень сильно уважаю, потому что одарённый был мужик. Мы с ним встретились впервые, когда я был ещё техником в в/ч 92924, в Покровском, он там был главный инженер, а командир полка был Соколов. Он побыл главным инженером всего несколько месяцев, и его взяли в корпус. Ему всё давалось легко, он прекрасно владел ситуацией, и знал досконально всё – и функционирование, и аппаратуру, и боевую работу. Вот поэтому его и взяли в корпус. А там в отделе боевой подготовки был генерал Ерохин, и Сорокин был в подчинении у этого генерала. А генерал был, откровенно говоря, свадебный, откуда-то его поставили, чтобы он дослуживал. Он мало в чём разбирался. И всё делал Сорокин, ну и люди, которые в его подчинении были. И готовили полки к стрельбам, а когда готовили к стрельбам, они приезжали в этот полк. Собирался полк через полгода на стрельбы, они примерно месяц раз в неделю в полку бывали, и натаскивали на боевую работу командиров полков, начальников штабов. Всё это делал Со-ро-кин! Он всё это делал, сам! Поэтому и говорили: «Генерал Сорокин и подполковник Ерохин». Вот такой был анекдот – «Генерал Сорокин и подполковник Ерохин», потому что все понимали – кто чего стоит. И на полигоне Сорокин, когда полк стрелял, и когда готовился, он был там главный, хоть он по статусу не главный, но и там знали, что это основная фигура. Когда полки корпуса стреляли – он всегда там был. То есть он работал здорово, работал на износ. Но я вам скажу – у одарённых людей всегда какой-то недостаток. Пил он здорово, и бабник был большой. Ну и такую разгульную жизнь вёл, такую, откровенно говоря, неправильную, поэтому сгорел быстро. Но одарённый был, я уважаю его за это. Ему всё прощалось, потому что он незаменимый был человек, зам. начальника отдела или старший офицер отдела боевой подготовки корпуса.

На командном пункте полка обязательно находился оперативный дежурный. Ну вот мы дежурили по 12 часов – с 9 утра до 21 вечера и с 21 до 9. В это время менялись оперативные дежурные. Мне самому приходилось очень много дежурить. И в моём распоряжении был весь дежурный расчёт станции, и дежурный расчёт дивизиона оперативному дежурному подчинялся. И вместе с оперативным на командном пункте всё время находился планшетист. Он там подрёмывал за планшетом – ему это можно было, а вот оперативному дежурному это было невозможно. Потому что постоянно связь по телефонам, связь по громкоговорящей связи, постоянно с корпуса, постоянно соседи. Ну и это было как-то не принято. Я, например, сам никогда себе не позволял вздремнуть. Вот на командном пункте постоянно два человека находились – офицер и солдат.

Раньше мы по очереди ходили, то есть оперативный дежурный назначался из офицеров станции, а потом ввели штатных оперативных дежурных – это где-то 1972 год. В их подчинении была дежурная смена. Оперативные дежурные входили в штаб полка. Кстати, в штабе корпуса то же самое было. А рядом с кабинетом начальника станции находился узел связи. Там трое дежурило. Там был старший техник, просто техник – из солдат или сержантов хорошо подготовленных, в связи офицеров мало было – всего пару человек. Поэтому их специально обучали, присылали уже, как правило, они с гражданки были, техники. С гражданки брали и специфике обучали. Это обязательно был сержант там, и у него два связиста было. Это тоже дежурная смена была.

А сама дежурная смена жила на территории РТЦ. В казарме рядом со станцией – они там спали, они там ели, они там отдыхали, учились, у них занятия были как у всех. Только все после занятий уходили в городок, а они оставались. И жили там. У них там были места отдыха, они там и в футбол играли, в волейбол играли, у нас для этого были площадки специальные оборудованы. То есть они полноценной жизнью жили. Только задача их какая была – они должны были в течении 3-х минут обеспечить включение станции.

Дежурная смена заступала на неделю или на две недели. Был период, когда на две недели. В неё входил один офицер от каждой группы. От первой группы – координатчик. От второй группы офицер обязательно. И обязательно подготовленный оператор. Вот если, например, техник по приёмным системам, то обязательно оператор по передатчикам, обязательно подготовленные антеннщики, обязательно подготовленные по 55-й системе. То же самое в 3-й группе. В 3-й группе один офицер – или офицер наведения, или офицер пуска. Офицер наведения и офицер пуска – они были подготовлены и так, и так, они дублировали друг друга. Но если офицер заступал, то у него было минимум три, а то и четыре оператора наведения. То есть на каждую группу был свой оператор наведения, это были прекрасно подготовленные сержанты. Вот эта боевая работа, которую мы проводили ежедневно, вот в том числе и их мы готовили. Мы не жалели энергоресурсов, как сейчас. Мы могли работать целые дни с небольшими перерывами, включали станцию и тренировались, и тренировались, и тренировались. Никто нас не ограничивал в электроэнергии. Полк энергоресурсами мог сколько угодно пользоваться. Поэтому мы их и тренировали. И заступали в расчёт четыре оператора наведения, всегда четыре, и один офицер наведения или офицер пуска. То есть эти операторы наведения могли самостоятельно вести боевую работу – захватывать цели, а офицер там был для того, чтобы произвести пуск. На дежурстве стояло всего четыре ракеты. В каждой группе по одному координатному шкафу. И дежурная смена с каждой группы могла отправить только одну ракету, всего 4 ракеты. Но этого хватало, потому что первый налёт, допустим одиночных, мы могли уничтожить. А в течение 10–15 минут прибывал весь расчёт из полка. Ракеты стояли на дежурстве, они уже стояли в боевом состоянии, и когда объявляли боевую тревогу или тренировки были, то снимали маскировку, и всё – она готова была. Только захвати цель, нажимай кнопку, и всё – ракета пошла. Слава богу, нам это не пришлось делать. То есть дежурный расчёт обеспечивал запуск четырёх ракет.

Мы всегда питались от электросети, но по боевой тревоге обязательно запускались дизеля, и они работали. Но поймите простую истину, что дизеля долго работать не могут, и станция не может находиться долго при работе дизелей. Были и такие тревоги, когда проводилась полная герметизация станции, применялись технические средства. Но люди могли находиться при работе дизелей нас станции в течение всего только часа. Потому что потом начиналось увеличение углекислоты и снижение кислорода. Но для этого там, конечно, использовались патроны, то да сё, изолирующие противогазы были всегда. Регенеративные патроны, изолирующие противогазы – всё это было, в первую очередь в 5-й группе. Но всё равно – работу дизелей в течение часа самое большее могли обеспечить.

Дизеля включались только для боевой работы на короткое время. Берегли – будем говорить откровенно. Допустим, проверяют боевую работу, проверяет комиссия – включаем всё, работаем от энергосети, если необходимо – переходим на дизеля. И комиссия прекрасно понимала – не заставляла долго их работать. На полигоне то же самое – если мы включали дизеля, когда боевая работа, когда уже пускали ракеты, то, как правило, берегли дизеля, долго не заставляли работать, очень дорогое удовольствие это было – от дизелей работать.

Командный пункт полка был в индикаторной группе. Там центральный пульт был, левая часть – это контроль функционирования станции, а справа – готовность дивизиона. Сначала, во время контроля функционирования, там находился начальник станции. Пока шёл контроль функционирования, тут руководил начальник станции, никто не вмешивался, потому что никто другой этого не мог выполнить. Кстати, была ситуация смешная – делали ремонт в зале 3-й группы, и потолки подвесные повесили. Тогда это было в диковинку, только появлялось, ну и все старались сделать командный пункт как можно более красивым. И повесили потолки. Я провожу контроль функционирования во время боевой работы, и на меня падает вот этот кусок потолка. Правда, он только чуть-чуть задел, упал. Мы тогда здорово смеялись. Ну вот, а после того, как начальник станции проводил контроль функционирования, он докладывал командиру полка, что станция к боевой работе готова, количество каналов, сколько готово. И всё – уже командир полка начинал боевую работу, входил в свои права.

Такого чёткого требования, чтобы не меньше 18 каналов прошло контроль, не было. Чтобы это проходило в документах – этого не было нигде. Это просто требовали – чтобы не менее 18 каналов было. Это действительно так. А если во время контроля функционирования там несколько каналов неисправно… Но я не помню, чтобы у нас было больше трёх каналов неисправно, 17 каналов мы всегда обеспечивали. А остальные мы вводили в строй в течение буквально 10 минут. А целеуказание – там за планшетом находился оператор целеуказания, он получал данные и с той стороны карандашами на планшете наносил обстановку. И в зависимости от этой обстановки командир полка уже принимал решение. Ну и ещё из командного пункта корпуса его постоянно информировали и корректировали его деятельность. Так что он прекрасно видел обстановку на планшете, принимал решение и когда цель была в зоне полка, уже все были готовы, уже всё было проведено.

Как только по планшету видно, что цель входит – она сразу появляется на индикаторе. Сразу подавалась команда – «цель захватить!». Кстати, у нас на полигоне тоже сидели операторы наведения не офицеры, а сержанты, потому что были так великолепно подготовлены, что они даже лучше офицеров это делали. Когда цель появляется на индикаторе, им надо было ручкой захватить её в перекрестье. И это делали в основном сержанты. Вот насколько были великолепно подготовлены! У нас были такие сильные операторы наведения – никакому офицеру было не сравниться с ними. Почему? Потому что офицер наведения обучал, он сам мало сидел за индикаторами. А сержанты там многие часы проводили. У нас имитаторы были специальные, чтобы обучать. Они там захватывали и натренировались так, что делали это безукоризненно. Мы доверяли больше операторам наведения, чем офицерам наведения. А вот потом, когда цель уже входила в зону пуска, там уже задача офицера пуска, это самое главное. «Цель уничтожить!» – давали команду, и он нажимал кнопку «Пуск». Вот там уже мы никогда солдат и сержантов не сажали, там только офицеры. На кнопке «Пуск» были только офицеры».

Вспоминает подполковник Николай Павлович Тягай:

«Я служил в 4-й группе, СПК – система передачи команд на ракету. У нас второй зал, высокочастотный – это СПК, приёмники и передатчики. Первый зал, самый большой – координатная система, опорные напряжения. Третий зал – индикаторная система, где планшеты, где командный пункт. Четвёртый зал – это 5-я группа, дизеля. И 6-я группа – это вентиляционная, аж там, в конце была. Всего на станции шесть групп было. Основные залы – это второй, первый и третий, это главные, где вся аппаратура.

У нас были специальные защитные костюмы для защиты от СВЧ-излучения – из металлической сетки, и тут замок. Всё, его одеваешь, и он отражает. Но в нём неудобно работать, неудобно настраивать, да ну его нахер. А то ещё добавили аппаратуру ГВ – так называемый генератор выпада. Тоже высокая частота, не как СПК настраивается. А начинаешь настраивать, то от излучения лицо совершенно не чувствует, понимаешь?

На станции около 30 человек офицеров, если не больше. Тяжёлая служба была, ответственная. А рядом с Москвой, проверяли их по три раза на неделе – то округ, то армия, то корпус. Знаете, как выматывает эта проверка-то боевой готовности. Вот когда приезжает комиссия, они специально ставят планшетисту задачу. А оператор, планшетист наш, ведёт цель, на стекле, когда в зону входит – надо отстрелять её, уничтожить. Если не уничтожил – значит небоеготов. Ну когда натренируешься, уже знаешь – где, чего.

В Брянске стояли Ту-16, вот они нас облетали. Проверяли параметры станции. И из Клина тоже облетали. Ну аппаратура записывала. Это всегда ночью облёты был.

На полигоне мы раньше стреляли боевыми ракетами, всё как положено. Пилот поднимает самолёт, автопилот включает и прыгает с парашютом. Самолёт влетает в зону, станция его ловит, потом мы стреляем и его уничтожаем. Всё это дорого обходилось. Потом перестали самолёты пускать, стали уголки отражающие сбрасывать – вроде как самолёт, цель. Главное – отстреляться хорошо, на «отлично», остальное приложится.

И у нас поставили специальную аппаратуру, которая точки запускала. У нас на экране – точка, а не самолёт, И вот начинаешь там сравнивать – сигнал ошибки, всё такое. Ну нормально было всё, как настоящий самолёт.

Служба тяжёлая была. Заступаешь на боевое дежурство. Я начальник расчёта, на боевом дежурстве, а оперативный должен идти из городка. Он звонит мне: «Николай Павлович, ну чего мне идти из городка? Ты всё равно там, иди оперативным». А мне можно идти, потому что все командиры групп ходили оперативными дежурными. Идёшь оперативным дежурным. На КП, на станции, прямо там, в подземелье. Ну и вот, слышу по громкоговорящей связи – комиссия едет. Представляете? Сидишь как на иголках. Потому что если приезжает комиссия, я оперативный, я должен стрелять. А начальник расчёта должен проводить контроль функционирования. Я же не могу в одном лице проводить контроль функционирования и стрелять. Значит, сразу небоеготовы. А что значит небоеготовы? Значит, во-первых сразу снимут с должности, короче, каюк тебе. То есть сидишь как на иголках, чтобы хотя бы не приехала комиссия. Вот такая была служба тяжелая. Но потом освоил, потом стал нормально. Везде есть свои тонкости, пока не освоишь. Когда уже станешь асом, как говорится – сначала ты работаешь на авторитет, а потом авторитет работает на тебя.

А потом так уж оно надоело, это боевое дежурство. Зимой раз в месяц на неделю, там трёхминутная готовность. А летом через неделю на неделю, потому что в все отпуск уходят. Она служба не тяжелая, но утомительная такая и ответственная. Я был командиром 4-й группы. Надоело, я думаю – уйти куда-нибудь. И ушёл на должность начальника продовольственной и вещевой службы. Служба такая тяжёлая, кляузная такая, материальная ответственность – накормить, тепло дать, одеть солдат, туда-сюда. Пробыл я там что-то год, и моя служба занимает первое место в корпусе. Ну меня сразу на заместителя командира части по тылу в Покровский полк, это в/ч 92924. И вот уже оттуда я увольнялся».

Вспоминает майор Олег Николаевич Летуновский:

«Штат РТЦ – начальник РТЦ, замполит, начальник штаба и пять групп.

1-я группа – это координатная система, БВК. Четыре линейки по пять шкафов, то есть пять каналов наведения.

2-я группа – это передатчик, антенны, приёмник и четыре преобразователя – преобразовывался высокочастотный сигнал, который потом передавался на координатные системы. И антеннщики к ней относились

3-я группа – это командный пункт, офицеры наведения и пуска.

4-я группа – станция передачи команд, СПК.

5-я – это дизели, энергогруппа. Ещё они смотрели за вентиляцией.

В каждой группе был командир группы – майорская должность была. У него был заместитель, ну и там несколько офицеров. Вот в 3-й группе у нас Забелин был командир группы, ещё заместитель командира группы, четыре офицера пуска и четыре офицера наведения. Это полностью штат. И в 3-ю группу входил офицер опорной системы, стояли четыре шкафа-опорника, одна система основная, вторая резервная, и он их обслуживал. Система опорных напряжений продублирована была, потому что от неё зависела работа всей системы наведения.

Значит, подробнее по 3-й группе. 3-я группа – это командный пункт полка. В центре находился пульт управления станцией – где находился начальник станции, и командовал всей станцией. Командир полка находился вот здесь, рядом. Здесь вот два планшета было, два планшетиста – дальней обстановки и ближней обстановки. Дальней – это захватывало Норвегию, где-то 1300 км. Вот здесь, перед планшетами, находился стол – здесь сидел начальник штаба полка и руководил работой планшетистов. Вот здесь, около второго индикатора, сидел начальник штаба дивизиона, который давал команды на дивизион о подготовке ракет. А командир дивизиона был там, у себя на дивизионе. Вот здесь сбоку находился химик и начальник инженерной службы – Андреев.

В центре – это рабочее место стреляющего. Эту задачу могли исполнять командир полка, начальник штаба полка. зам, командира полка по вооружению, начальник станции, командиры 1,2 и третьей групп, а также начальник сокращённого боевого расчёта (на боевом дежурстве). Эти должностные лица могли принимать решение на открытие огня по самолёту нарушителю. В условиях полигона обязанности стреляющего выполнял лично командир полка и только он.

Здесь вот сидели по два человека за каждым индикатором – офицер пуска и офицер наведения, или оператор наведения. Всего на станции было 20 каналов, а для удобства работы их разбили на четыре группы по 5 каналов. И вот было четыре группы – четыре индикатора, нумеровались по часовой стрелке. Если лицом к планшетам встать, то слева индикатор 1-й группы – ближе к планшету, и 4-й – дальше от планшета. А справа соответственно индикаторы 2-й и 3-й групп. Я пришёл в полк в 1972-м году, и когда в 1973-м я поехал на полигон, у нас было: за первым индикатором сидело два офицера – это Богомолов, Смирнов; здесь – я и Удовиченко; вот здесь – Разов, офицер пуска, и сержант Рикель, наведенец; а здесь вот – Забелин и Самусев. То есть нас в это время было семь офицеров и один срочник. Ну а здесь на РС – по три солдата сидели соответственно. Вот здесь был экран азимут-дальность, а здесь угол места-дальность. Там экран где-то 15х10, все экраны круглые, а растр был прямоугольный – что у нас, что у РСовцев. Оператор РС, который за азимут – по азимуту сопровождал отметку. Там было две отметки вот такие, и они сопровождали, чтобы отметки совпадали. А средний который сидит – он по дальности совмещает. У него была возможность смотреть и на левый, и на правый индикатор. Он сидел посередине, и с какого виднее, потому что там и помехи могли быть.

Операторы наведения были – сержантские должности, и на каждой группе три оператора сопровождения – РС, ручного сопровождения. А здесь стояли шкафы РС по два с каждой стороны. Соответственно – это первый, второй, третий, четвёртый. Командир группы находился вот здесь – смотрел за работой РСовцев.

Над каждым индикатором у нас был ППИ – прибор пуска индикатора. Это над каждым экраном висел такой приборчик с барабаном, цилиндрической формы. И там стоял фильтр, оптика выходила на экран, и высвечивалась зона поражения. Например, офицер пуска видит – ага, цель такая, скорость у неё такая по планшету, высота такая, и он выставляет на приборе пуска, там два таких было. И всё – на индикаторе высвечивается зона поражения. И вот надо было, пока отметка цели в этой зоне поражения, успеть пустить ракету. Если пустишь раньше или позже – она может не долететь до цели или не успеет навестись. После, году в 77-м, у нас эти ППИ убрали, а сделали электронные, поставили четыре шкафа – по шкафу на каждый индикатор. И теперь на каждом индикаторе высвечивалась в электронном виде зона поражения, и она менялась в зависимости от скорости цели, высоты, азимута. Вот мы захватили цель – для неё уже высвечивалась зона поражения. Это в электронном виде это было сделано, когда предпоследняя модернизация была перед тем, как разогнать эту систему.

И здесь между индикаторами стояли И-400. На них шла информация с корпуса, с Долгопрудного. Их, наверное, в 79-80-м убрали – это когда РТЦ из Долгопрудного в Борки перевели. А вместо них поставили новую аппаратуру – «Кварц».

Ещё около третьего индикатора стоял имитатор целей. Ей занимался офицер, который подчинялся 1-й группе. Это в самом помещении станции. Тут вот первая группа, вот здесь шкафы, опорники стояли, П-1. Вот здесь стоял АКЮ, четыре шкафа – это режим СДЦ, селекция движущейся цели. А тут, в углу, стояла аппаратура, которая имитировала цели. На тренировках этот офицер находился здесь и давал цели – сколько там целей, с какого азимута, на какой высоте. Всё это задавалось с имитатора целей.

А на улице была проверочная вышка СВ-93, на расстоянии, по-моему, 300 метров от станции. Это для проверки работы передатчика и приёмника. Там стояла вышка с рупором на верху и такая небольшая будочка. Она не была связана со станцией, только кабель питания там подходил. Это юстировочная вышка называлась. А так передатчик туда посылает, этот рупор принимает, и сам же излучает ответ, а приёмник на станции принимает сигнал. По ней координатчики свою аппаратуру настраивали, когда проводили регламентные работы, и мы в 3-й группе смотрели – видно было отметку цели на экране.

После трёхгодовых регламентных работ, по-моему, проводились облёты станции. Или по отдельному плану. Ту-16 летал, а тут в это время сидел авиационный штурман и лётчику задавал параметры полёта. Но старались, чтобы летел точно по нашему нулевому азимуту. Он летел на высоте 8–9 километров, и смотрели, чтобы не было отклонений ни влево, ни вправо. Это как юстировочная вышка, только реальный самолёт. Это проверялась работа аппаратуры станции – как передатчики-приёмники принимают, как координатная система работает.

На последнем этапе модернизации С-25 нижнюю границу обнаружения снизили до 300 метров. Но мы на нашей станции видели и на высоте 50 метров. Потому что у нас расположение такое, такой рельеф местности, что самолет относительно нас выше был, но его реальная высота от земли была 50 метров. Это на учениях проверяли, когда реальные самолёты летали. С Клина летали, с Калинина, были учения с реальной авиацией. Самые большие – в 1977 году, когда нас проверял министр обороны, он приезжал. В основном проверяли полк в Княжево, «Завуч», а мы как соседи. У нас на каждом индикаторе стоял фотоаппарат для фотоконтроля. Индикаторы фотографировали – как цель появилась, второе – как захватил цель, третье – как запуск произвёл, и поражение – четыре фотографии. Там стояли часы, а дату писали на планшете стеклографом. И вот это мы делали. На нас тогда двести с лишним самолётов шло! Ну они не одновременно, конечно. Вот налёт, например, рассчитан на полтора часа. То есть они не все сразу входят, гурьбой, а так – по три, по четыре самолёта. Должны были на Княжево лететь, а они полетели через нашу зону. Это были реальные самолёты. И вот мы сидели две ночи, печатали там эти фотографии, что нащёлкали. В общем, нам поставили тройку, а «Завучу» – четвёрку.

А так постоянно учения были. Вот, например, проверяют какой-нибудь полк. По разведывательным данным начальник штаба, начальник разведки определяют, сколько целей могут пойти в нашем секторе. И вот они, например, определяют: с северо-западного направления – 8-12 целей, с северного направления – 5–6 целей. Под это подгоняли имитаторы, потому что только при министерской проверке мы работали по реальным целям, а так как тогда был режим радиомолчания – сигналы «Омега-1», «Омега-2» – включать станцию на излучение мы могли только в промежутках между полётами спутников. Каждый день планшетистам с корпуса передавали сведения, и у них был специальный журнал, где они записывали, например – «Омега-1» с такого-то по такое-то. И вот когда необходимо было выйти на режим излучения, то смотрели, чтобы не было ни «омеги-1», ни «омеги-2». Потому что «омега-1» – это фотоспутник, а «омега-2» – это радиоразведка. «Омега-1» – это могли засечь, что антенны вращались, а «омега-2» – это излучение. И вот находили такой промежуток между пролётами спутников, чтобы работать на излучение. По сценарию учений составлялись, рисовались карты – направления ударов с северо-запада, с севера. После на имитаторе это подбиралось, пускали цели. Например, сразу они могли запустить пять целей. Потому что у нас четыре индикатора, каждый сопровождает по одной цели.

Теоретически полк мог работать по 20 целям. Но в правилах стрельбы было условие, что на каждую цель нужно расходовать четыре ракеты, чтобы достичь вероятности поражения 0,93, по-моему. А так-то можно было, конечно, захватить 20 целей и по одной ракете по каждой. Но в основном считалось, что по четыре ракеты на одну цель. Это всё зависело от командира полка, он мог сказать – и по две ракеты запускать на цель. Но в основном строились такие задачи, что не было большого количества целей. Ну там тоже не посидишь спокойно: одна только закончилась – входит сразу другая, третья, с малой высоты, с боков. Так строились учебные задачи, чтобы люди сидели в напряжении.

Учения обязательно предусматривали применение противником оружия массового поражения. Вот, например, когда корпус проверяет нас, или армия – то обязательно. Там химику ставили задачу, наносили на планшет – по Дмитрову там одна 300-килотонная бомба, по Клину – две 100-килотонные, ну разные ситуации. У химика с начальником инженерной службы был специальный стол в 3-й группе, вот тут сбоку, у них там были лекала, линейки, расчётные таблицы – всё, что нужно. Вот они определяли направление ветра – там же на каждой высоте своё направление ветра. И потом определяли – попадём мы в зону заражения или не попадём. Если попадали, то надевали противогазы, выключали вентиляцию во время прохода облака, чтобы радиация внутрь не попала, и так работали. В противогазах сидела вся станция – за индикаторами и все остальные. Ну там ненадолго выключали, потому что шкафы перегревались. Только имитировали, когда проходит облако, чтобы не было попадания радиации.

Ну в реальной ситуации, наверное, если взрыв будет недалеко – свернёт антенны. Люди бы живы остались, потому что находились в бункерах, а ракеты попадали бы. И антенны – там у них какая площадь была. Вмиг свернуло бы – и всё! Сидеть и готовиться к чему-нибудь – или к хорошему, или к плохому. Да могла простая бомба попасть около антенны – и всё. Там одну антенну вывести из строя – и всё, станция больше ничего не может. Но на тренировках мы такого не предусматривали. Обычно, как проводились учения, считалось, что по нашей системе кидать ядерную бомбу – это смысл-то какой? Уничтожить нашу станцию? Чтобы бросить на нашу станцию ядерную бомбу – это было бы слишком расточительно. Ну вывели бы из строя одну станцию – сзади у нас стоят ещё станции, по бокам – тоже станции. Там же перекрывались сектора. И поэтому никто так не прогнозировал. Вероятность была, что по Долгопрудному нанесут – это командный пункт. Выводят из строя командный пункт корпуса – и всё, управление нарушается, и тогда каждый ведёт боевые действия сам. Такое вот предусматривалось. А чтобы на каждый полк ядерную бомбу сбросить – такого что-то у нас не прогнозировалось. Для этого были противорадиолокационные ракеты, «Шрайки». Вот на это мы тренировались, если пуск такой ракеты производился – ну это по определённым параметрам определялось, то выключался передатчик. Потому что раньше они наводились только по излучению. На какое-то определённое время станция выключалось, потом опять включалось – и всё. Считалось, что ракета полетит в другую сторону. Ну сейчас-то у них, наверное, ракеты и с памятью в системе наведения есть.

Дизеля обязательно включали, потому что при боевой работе работали только на дизелях. Когда дизели включали – в 5-й группе, конечно, кошмар был. Дизели-то ещё довоенного образца были, это с подводных лодок которые снимали. Мне так говорили – с подводных лодок, довоенные. У нас три дизеля было. Хватало ли мощности – не знаю. Мы ракеты не поднимали, наверное. Но они должны быть рассчитаны.

На станции была своя секретная часть. И все туда ходили, получали документацию – секретную, сов. секретную. У нас вот «правила стрельбы» были сов. секретными, такая книжечка небольшая, которую нас заставляли учить назубок.

Ещё был так называемый спецрежим, или 218-й режим – это когда в полк привозили ракету со спецзарядом. Я 10 лет я на 25-й прослужил на станции – с 72 по 82-й, и за это время три раза участвовал, когда привозили якобы ракеты. Это были тренировки. Ну объявляли готовность. Ночью поднимали… В основном ночью. Шла колонна. Всё – спецрежим проверяем. Проводили контроль функционирования, приезжал начальник штаба дивизиона, свои какие-то дела делал. Они там на дивизионе имитаторы ставили, мы смотрели на лампочку, что ракета на столе стоит, подготовка, готова – зелёная лампа. Вот это всё. Ну что там подробнее на дивизионе происходило – я не знаю, потому что мы сидели на станции. В первой и второй группе пятые каналы были задействованы для спецрежима, 218-го. 218-й режим – захватывали пятым каналом первая группа и вторая группа. А ракета одна была. То есть они резервировались. Ну вот три раза я застал».

Вспоминает майор Алексей Викторович Разов:

«Третья группа на станции – самая основная. Как мы стрельнем – такую оценку и поставят полку. Самая ответственная группа – это вообще! Я когда в полк пришёл – полгода прокрутился во 2-й группе, там освоился, потом перевели в 3-ю группу, а через полгода поехали на полигон. И основным меня поставили, я ещё не успел освоиться за индикатором. Из первой боевой стрельбы, честно говоря, ничего не понял. Кто там стреляет, чего стреляет? Но на четвёрку я стрельнул, попал. А уж потом через два года поехали на полигон – там уж всё ясно! Вот Олег Летуновский стрельнул, вот Самусев стрельнул, вот я стрельнул, все ракеты видно. Всё понятно.

Я офицер пуска – я руковожу всем расчётом. Тем же наведенцем – за ним следишь, как он делает. За РСовцами наблюдаешь. Ну и, естественно, боевые пуски делает офицер пуска. Зоны пуска выставляли вручную на ППИ-4. Там видно параметры цели – высота, скорость, и приблизительно выставляешь такую же. Как в зону пуска вошла цель – пускаешь ракету. Командир полка распределяет цели: цель такая-то – третья группа, цель такая-то – четвёртая группа, цель такая-то – первая, цель такая-то – вторая. Как вошла в зону обзора – я уже вижу: цель. Оператор наведения её захватывает, крест наводит, кнопки нажимает, и она автоматически сопровождается. Высвечивается зона пуска вот такая вот. Для разных параметров она разная. Чем скорость больше – тем меньше эта зона, успеть надо пустить…

Как только цель в зону пуска вошла, кричишь: «Третья, тридцать пять двадцать, тридцать пятым боевым, пуск!» И нажимаешь кнопку. И она пошла. На индикаторе снизу вылезает ракета, захватывает строб. Смотришь – строб перешёл на узкие: всё, захват произошёл. И смотришь – всё, твоя ракета идёт на цель. Наведенец докладывает: «Есть захват». И всё, ничего сложного нету.

А на полигоне такая ответственность! А если ещё сзади стоит посредник, и держит кнопки «пуск», чтобы не вовремя не пустил, они с крышками. И тут ещё корпусники мешаются. Я говорю:

– Да уйди ты нахер, полковник! Я сам знаю, чего мне нажимать!

– Смотри не перепутай!

Я говорю:

– Не мешай, я знаю!

Я такой горячий был лейтенант:

– Ну чего вы лезете! Я знаю, какую мне кнопку нажимать! Садитесь и вы стреляйте!

На командном пункте до первой группы, до второй не долезешь. Тут и ЗНШ, и начальник штаба на планшете обстановку оценивает, начальник штаба дивизиона тут мешается, командует им. А между третьим и четвёртым индикатором – здесь просторно. И все тут лезут к нам. Вот тут вот я сидел, вот моё рабочее место (показывает на фото). А вот прибор пуска – вот тут наверху, старый ещё. Ну какая разница – индикаторы остались на своих местах, и ИК-40 остались.

Я шесть штук ракет запустил за всё время в КапЯрское небо. Вот таких, как там перед городком стоит. Ну ответственность будь здоров! Первая стрельба, первый раз когда поехал – вот ей богу, когда выходишь – вот от сих пор и ниже всё мокрое. Боевая стрельба – это где-то полчаса, минут 40.

Когда Воскресенский стал начальником станции, у нас сержанты были наведенцы. Сержант был Кошелев Серёга, я всё время с этим сержантом сидел. И ещё Димка Карпов у меня был наведенцем. Вообще ефрейтор, он прапорщиком уволился.

На дежурство на неделю уходили, в пятницу меняли. Поначалу вообще по месяцу дежурили, по две недели, мы-то это не застали. Ну это холостякам делать было нечего – уйдёт на две недели и там сидит. А мы-то были уже женатые. Как это – от молодой жены на месяц уйти? Ну, честно говоря, время проходило весело. Нормально, хорошо было. У нас на дежурстве был начальник смены, и в каждой группе по человеку, по лейтенанту – в первой группе, во второй, в третьей, сокращённый расчёт. Когда четверо дежурит – это не сравнишь, когда на дивизионе один командир взвода. Вчетвером есть вчетвером – чего там говорить! Но каково было заступать с Амусовым или с Ровельских! Ой, они храпели! Если вперёд них не заснёшь, то всё – считай, не спишь всю ночь.

Тревоги по СР-71 были раз в неделю – это как минимум. А у нас, в нашем полку, самое близкое подлётное время. Он как к границе подлетает, то всё – мы несёмся. Сидим в Рогачёво в «Радуге», пиво пьём, вдруг загудело. Мы на мотоциклы и вперёд командира приехали. 3-я группа, там 20 минут готовность – никуда не денешься!»

Вспоминает майор Андреев Павел Степанович:

«В октябре 1970 года меня назначили начальником инженерной службы полка. И в это время на станции как раз подпор воздуха делали, фильтро-вентиляционную установку. Вход в станцию был с юга и с севера. Там два входа была, и оба были заделаны в противоатомном режиме. Подпор воздуха должен был везде быть 12 миллиметров водяного столба. Чтобы когда будет ядерный удар, зараженный воздух не попал, потому что подпор воздуха очень большой, даже иногда дверь открывало. Вот этим всем – насчёт подпора, это мы занимались с начальником химической службы, Руденко Анатолий был. У нас бригада была, и вот работали день и ночь.

Убежище делали, между прочим, прямо внутри станции. Песок вытащили, усиление сделали, вокруг заделали жидким стеклом, чтобы не текло. И там сто человек могло находиться, запас продовольствия был, воды. Проект делал начальник инженерной службы округа. Мы первые сделали в корпусе. Приехали, проверили – всё приняли на «отлично».

Вспоминает майор Юрий Васильевич Иванов:

«Левый планшет – дальней обстановки, а этот – ближней. И на нём нарисована боевая зона, где можно стрелять, как только подходит цель, уже конкретно наша местность. Слева на колонне висел приёмник связи. А там, за планшетом, химик сидел. Вот на этом приборе над индикаторным шкафом, когда идёт контроль функционирования, на индикаторе высвечивалась такая петля, по которой можно судить об исправности аппаратуры. Проверил один канал, потом переключаешься на другой, и каждый раз это самое. Контроль функционирования шёл 11 минут полностью, сокращённый – 7, и включение 4 минуты. У пульта управления станцией командир полка сидел или начальник станции. Это первый индикатор (по кругу по часовой стрелке), это второй, это третий индикатор – это моя группа. Офицер наведения – вот с ручкой, а рядом – офицер пуска. А вот с этой стороны уже стояли шкафы аппаратуры ручного сопровождения. Сидели солдаты – один по дальности, один по углу места, по два сидело за каждым индикатором. Вот они ручками гоняли, а эти командовали – «захват», «пуск». Командир полка давал распоряжение на обстрел, и офицер пуска нажимал кнопки пуска.

Потом стали приделывать ещё индикаторы, стояли снизу индикаторы ДСПД. Это аппаратура так называемая КУЗА – комплекс управления огнём зенитной артиллерии. Со складов взяли и рационализацию приделали, чтобы сделать автоматическое сопровождение цели. Наверху стояла станция обнаружения «Тропа», П-15, которая выдавала данные на эту аппаратуру КУЗА, и офицер на индикаторе он мог видеть крестик или колечко. У него был такой шарик, и вот он им наводил. Вот такая рационализация была, это нужно было ещё для управления огнём 125-го дивизиона, который был придан каждому полку нашего направления».

Вспоминает майор Сорочкин Юрий Фёдорович:

«РТЦ получился как бы на возвышенности, и станцию были видно издалека. Ну не саму станцию, а холм этот и антенны – они же большие. Там было чисто, всё вычищалось, вырубалось. Там как ребята рассказывали, когда антенна выходит на высокое, лампочку бросали в луч – она вспыхивала и взрывалась, настолько мощное излучение было».

Вспоминает майор Николай Степанович Гнилобоков, ветеран в/ч 86611:

«В 1952 поступил в Житомирское зенитно-артиллерийское училище. Учился на зенитную 100 мм пушку КС-19. В 1954 перевели в Горьковское училище, ещё полгода переучивали на С-25. Прибыл в Белый Раст в июне 1955 года. В 1974 году наш полк кадрировали, и меня перевели на дальнее кольцо, в Ковригино.

Когда я пришёл, начальником станции был капитан Башта, двухгодичник, умнейший человек. И вот как-то стоим зимой на разводе на плацу, а у нас был антеннщик, он потом под электричку бросился. И антеннщик стоит на разводе и смеётся, аж слёзы текут. Его спрашивают – ты чего? А он – вы на Башту посмотрите! А Башта стоит на плацу – один сапог яловый, а другой хромовый, разные сапоги одел.

Я был координатчиком, это была первая группа на станции. В координатной было четыре группы по пять шкафов. Я служил во второй группе, а в первой группе был Юра Кручинин, и мы вместе обслуживали вот эти два канала особого значения – 15-й и 25-й, управление ракеты со спецзарядом. Былодва спаренных шкафа, в левом дальнем углу, если смотреть от КП, и они работали одновременно по управлению ракетой со спецзарядом. Если вдруг в процессе наведения что-то в канале выходит из строя – сразу переходили на резервный канал управления. То есть если 15-й заваливает параметры и ведёт ракету не туда – переводит на 25-й канал управление этой ракетой. Такое было только по особо важному каналу. Когда я проводил контроль функционирования станции, давал команду: «Режим 215» – это работа 15 и 25 каналов в параллель. Но за свою службу мне не пришлось видеть 215-ю ракету, со спецзарядом.

В одних полках это был 5-й канал, а в других полках по геодезическим условиям было не 20 каналов, а 18 каналов. Если не позволяли гидрологические условия, как в Покровском, то пусковые под 215 ракеты были совсем в других местах. Поэтому там, бывало, спецракета другими каналами управлялись.

А вот это у тебя на схеме опорники, система опорных напряжений. Вырабатывает напряжение двух частот – 2000 и 5 герц. Это основа основ, если одно из опорных напряжений пропадёт – вся станция будет мертва. Это настолько серьёзно, что их было два комплекта. Если на одном что-то случается, то с пульта можно переключить на резервный шкаф опорного напряжения. Вот пульт находится в высокочастотном зале.

У нас в Белом Расте в дизельной было пять дизелей. И шестой был, вот тут стоял, СД-75 назывался. Потому что оказалось, что если всё привести в порядок и одновременно стрелять двадцатью ракетами, то мощности не хватит. И тогда установили дополнительный СД-75 на улице. Помню, я дежурным был и ходил проверять дизелистов. Солдат спит, и ему чего-то там снилось. Я ему как свистну, а он испугался.

Где-то раз в 5 лет, или в 3 года – сейчас не помню уже – положено было проверять работу станции облётом. Из-под Брянска взлетал Ту-16, прилетал сюда, и делал примерно 16 заходов в разных режимах, чтобы проверить работу станции, углы закрытия и так далее. Проходил над Белым Растом, возвращался под Дубну, разворачивался и повторял заходы. Перед облётом на станцию прибыл представитель авиации, штурман, поставили антенну для связи с самолётом. А дело было летом, погода была хорошая, солнечная, безветренная, как сегодня. Ну прилетел Ту-16, начал делать заходы на станцию, и вдруг пропадает связь с самолётом. Пока разбирались, в чём дело, самолёт продолжает работать по плану. А связь пропала потому, что упала антенна для связи с самолётом. В это время весь транспорт части, кроме боевых машин, был на уборке урожая. Еду дежурной смене РТЦ возили на тракторе. И ещё в части была лошадь, звали её Вера Павловна. А прозвали её так потому, что в Зарамушках тогда жила молодая женщина, Вера Павловна, и она принимала солдат, короче, блядь была. Вот в честь неё лошадь и назвали. И вот этой Вере Павловне приспичило задом почесаться об антенну связи с самолётом. А погода была тихая, и связисты антенну просто так поставили, растяжками не закрепили. Лошадь её и свалила. Пока разобрались, пока антенну назад поставили, самолёт три захода уже сделал. Связь восстановили, лётчику передаём – «Заходы не зачтены, повторите первый, второй и третий». А у него керосин ограничен, ему же ещё в Брянск возвращаться. Но хватило, повторил нужные заходы, отработали на пятёрку.

Магнетроны на станции охлаждались водой, а чтобы охлаждение было эффективнее, была сделана градирня. У нас в Белом Расте она стояла недалеко от главного входа в станцию, и был сделан бетонированный подземный резервуар для воды. Это у нас в Белом Расте, а в Ковригино её не было. И потом отпала эта необходимость – охлаждать магнетроны водой, хватало и так.

На РТЦ были обязательные регламентные работы – ежедневные, ежемесячные, годовые, трёхлетние. Примерно раз в год снимали и чистили волноводы. Из кабинки между антеннами в антенны перед началом работы подавали специальный газ. Излучение от антенн было сильное и опасное для здоровья, поэтому на антенной площадке при работе никого не было. Тем, кто подавал газ в антенны, выдавали для защиты от излучения специальное защитное обмундирование, хотя сначала его не было. ЗИП был на всё, кроме антенн. В случае чего новые антенны можно было доставить только с Трудовой специальным ЗиЛом и устанавливать лебёдками. Был сделан специальный дренаж антенной площадки, чтобы уходила вода.

Сначала от РТЦ до стартовых позиций была проложена просека, чтобы отражение от деревьев не давало засветки. Потом деревья вырубать запретили, и просека постепенно заросла. После модернизации нижняя высота цели была 1500 метров, но реально можно было работать только по целям выше 3 км, так как деревья давали засветку.

На КП полка был два планшета: дальней обстановки – до Баренцева моря, и планшет воздушной обстановки в зоне ответственности полка. Был экран кругового обзора, сведения на него поступали из Долгопрудного, с радара дальнего обнаружения. И на станции было оборудовано специальное помещение, где по тревоге развёртывался запасной командный пункт корпуса. Командир корпуса оставался там, в Долгопрудном, а нач. штаба корпуса приезжал к нам и сидел у нас на станции. А потом, в 60-е годы, на «Завуче» в Княжево построили специальное помещение для ЗКП корпуса.

На РТЦ служило 135 человек, из них 35 офицеров. Дежурная смена дежурила 7 дней, отдыхала там же, на РТЦ, в специальном домике. Офицеры были операторами наведения, управляли стрельбой. Солдаты были только на РС, штурвалы крутили – азимут, высота, дальность, три координаты. Как-то ездили на полигон, на учебные стрельбы – наши расчёты были самые лучшие, в ручном сопровождении залпом из 4 ракет отстрелялись лучше всех, даже местные поражались. На цель обычно наводилась не одна ракета, а до четырёх, чтобы обеспечить её уничтожение.

Стреляющие офицеры назначались из командного состава, это прежде всего командир полка, начальник штаба полка. Даже помощник начальника штаба полка не входил туда. Если стрелять дежурными силами, то я, как оперативный дежурный, входил туда. Если полный боевой расчёт – то командир полка, начальник штаба полка, главный инженер, начальник станции мог привлекаться. А дежурными силами мог командовать оперативный дежурный до прибытия командира полка, начальника штаба полка. Я ходил оперативным дежурным, не один раз присутствовал при проверках из штаба округа, и никогда у меня замечаний не было. Наоборот, говорили – вот этот мужик здорово стреляет, но он ещё молодой. А потом уже – так он и немолодой у вас. Потому что детки генералов не давали расти дальше.

Начальником радиотехнического центра в Ковригино при мне был Тимошенко. Он потом, как уволился, командовал телевизионным ателье в Дмитрове на Комсомольской улице. Исключительной силы воли и человеческих качеств мужик. Я с удовольствием его вспоминаю. Зам. По политической части РТЦ был Сокин Николай Алексеевич. А я был начальник штаба РТЦ. Как такового штаба не было, у меня писарь была, Валя.

На «Каплуне» в Рогачёво была организована учёба. Приезжали из других полков, а с Клинского аэродрома взлетали самолёты и проверяли работу станции в условиях активных и пассивных помех. А расчёт станции учился действовать в этих условиях. Был штурман от лётчиков, он сидел у нас на КП и руководил самолётами, у него с ними связь была. Он им открытым текстом кричал, прямо при нас: «Действуй смелее, они тебя нихуя не видят, доверни вправо». Ну ничего, и с помехами умудрялись, эта учёба была очень полезна. Я с проверками во всех полках корпуса побывал, хоть был всего майором. На проверках такие неисправности задавал, что люди долго в затылке чесали».

Вспоминает майор Евгений Васильевич Мельников:

«Я выпускник Горьковского радиотехнического училища и начинал службу в 59-м году молодым лейтенантом в первой группе, координатчиком. Начальник станции был Задорожный – мы его ласково называли «дед». Он уже был в то время предпенсионного возраста. Я, к сожалению, не запомнил, как его звать. Он вообще был гражданский человек, был начальником цеха где-то на радиозаводе. Его призвали, и сразу присвоили звание майора. При мне он был, наверное, год-полтора. Потом он ушёл главным инженером. Как командир он был, конечно, никакой, но специалист исключительный. Такой хлопотун был, но чисто гражданский. Он никогда до конца доклады не выслушивал, махнёт рукой и пошёл. Очень страстный радиолюбитель был. Я с ним сталкивался в каком плане – я в своё время тоже занимался радиолюбительством, а он радиоинженер с большим опытом. В то время в полку почти не было телевизоров. Потому что Останкинской башни не было, была Шуховская, и очень трудно сигнал шёл. А в полку телевизоры были человек у трёх-четырёх, и в том числе у меня, я сам собирал его. А он узнал, что я в Москву езжу за радиодеталями, и мне говорит: «Зайди ко мне». Я к нему домой зашёл, он даёт мне денежки и список – вот это, это и это попытайся достать. Я достал, привёз, зашёл к нему – молодой лейтенант, хотел ему доложить: «Товарищ майор…». Он меня сразу за рукав, вывел в коридор: «Ты чего кричишь? Ты ещё моей жене доложи, что я тебе деньги давал на детали!» И я понял, что у него была заначка, и он использовал её на детали.

Вообще начальник станции – это самая сменяемая должность была. Я знаю, что был Красоткин Иван Николаевич, потом он стал главным инженером, а потом уже ушёл. Потом он даже был военным советником в Индии. Был Прокофьев Майк Николаевич, он потом стал главным инженером армии. Он такой энергичный, энергии у него хватало на пятерых. И радиотехнический центр начал подниматься при нём, его заслуга очень большая. Он такой подтянутый и строгий, и в то же время умел с людьми ладить, организовать. А потом стал Чечель Иван Иванович, с соседней части пришёл, я у него замполитом был. Но он недолго пробыл, не очень ладилось у него. Но тут освободилась должность главного инженера, как раз Панков Фёдор Николаевич ушёл, и Чечель вместо него стал главным инженером, а начальником станции стал Воскресенский Вадим Павлович. Я заканчивал службу в 1977 году уже с Воскресенским. Потом я ушёл в Москву, а Воскресенский через несколько месяцев стал главным инженером. Ещё начальниками РТЦ были Кислицин Виталий Афанасьевич и Кривякин Станислав.

И вот с 59-го года я был координатчиком в первой группе. Первые годы каждую линейку из 5 каналов обслуживали по два офицера – старший техник и техник. Моим наставником был прекрасной души человек с интересной и редкой фамилией Кит Григорий Михайлович, я с благодарностью его вспоминаю. Командиром 1-й группы был Мансуров Михаил Александрович, а его заместителем – Брыксин Николай Васильевич. Я несколько лет был секретарём комсомольской организации РТЦ. А в 1966 году совершенно для меня неожиданно замполит полка Дементьев Аркадий Николаевич предложил мне пойти на должность заведующего клубом, это капитанская должность. У меня уже в это время звание вышло, надо было очередное, ну и я согласился. А через полтора года меня с клуба вернули снова на РТЦ, только уже замполитом. До меня замполитом РТЦ был Жульков Анатолий Васильевич.

В конце 50-х годов в полку за сутки тревога объявлялась не менее трёх раз. Не успеешь дойти до дома – вновь тревога. Право объявления тревоги предоставлялось тогда трём лицам – командиру полка, начальнику штаба и главному инженеру. Каждый из них мог в любое время объявить тревогу. У расчётов, которые находились на боевом дежурстве, срок прибытия на рабочее место был две минуты. Домик дежурной смены находился прямо на территории РТЦ, если встать лицом к главному входу станции – слева от станции. У личного состава, входящего в состав командного пункта, в основном третьей группы и командование полка, если они не находились на боевом дежурстве, то у них был срок 20 минут, чтобы по тревоге прибыть на рабочее место. Для них всегда подавался автобус. В центр городка тут на пятачок всегда подъезжал автобус, и они доставлялись на объект. А для остальных срок был 50 минут.

Когда я начал службу, заступали на боевое дежурство сроком на одну неделю, с пятницы до пятницы. До этого было время, когда заступали на две недели. Очевидно, потому что просто ещё не было подготовленных кадров. Формировался боевой расчёт с подачи командиров подразделений, затем был приказ командира полка и объявлялся перед строем расчётов лично командиром полка или его заместителем – начальником штаба или главным инженером. Всегда приезжали на станцию, перед входом в станцию такой асфальтированный пятачок был. Там выстраивался боевой расчёт, заступающий на боевое дежурство, и объявлялся приказ.

Когда начальником РТЦ был Прокофьев Майк Николаевич, я с 68-го года стал у него замполитом. Он такой деятельный мужик был, энергичный. Мы с ним как-то подумали – что же новое внести в боевое дежурство? И вот где-то в начале 70-х выработали ритуал заступления на боевое дежурство – более торжественный. До этого просто объявлялся приказ перед строем, и всё. А тут пятачок, что перед входом в здание станции, заасфальтировали, установили флагшток, наглядную агитацию. Здесь у меня оказался профессиональный художник, он заканчивал художественный институт в Минске. Он хорошо оформил всё это. Я из дома приносил свой магнитофон «Комета» весом не менее 12 килограмм. Там был записан гимн Советского Союза, и когда объявлялся приказ – то я его включал, а потом поднимался флаг боевого дежурства на флагштоке. А право поднимать флаг предоставлялось лучшему воину по результатам предыдущей недели. Это означало вот что. В конце недели, обычно в четверг вечером, в Ленинской комнате собирался личный состав, а до этого офицеры определяли лучшего воина по результатам дежурства. До этого в полку отдавался один общий приказ по результатам периодов обучения – летний и зимний периоды. А тут у нас была договорённость с командованием полка, чтобы издавался отдельный приказ. Определение этих победителей всегда входило в мои обязанности, это отражалось в наглядной агитации. Вот эти победители, как правило, человека два с подразделения, получали право поднять флаг. Потом это и на дивизионе ввели. Я не знаю, как у них там насчёт флага и гимна, а приказ был общий по полку. И по итогам боевого дежурства лучшим предоставлялся отпуск с поездкой на родину сроком на 10 суток. Надо сказать, это хорошее дело не только с точки зрения эмоциональной, а с точки зрения выявления победителей. Каждый офицер старался протолкнуть своего воина, из своей группы, и нередко спорили. А это было на пользу всё же. Был ли в других полках такой ритуал или нет – я не могу сказать, но на одном из сборов политработников нашего звена, тогда часто проводили сборы начальников РТЦ, дивизионов и их заместителей по политчасти, мне было поручено выступление по этому вопросу. Я делился вот таким опытом.

Что входило в обязанности расчёта? При объявлении тревоги в течение 2 минут прибыть на рабочее место, каждый к своей аппаратуре. Включалась вся необходимая аппаратура, проводился контроль функционирования, определялась готовность аппаратуры к работе. С таким расчётом, чтобы к прибытию командования полка уже был доклад о готовности аппаратуры к выполнению задачи. Когда командир или начальник штаба приезжал – всегда начальник смены докладывал о результатах проведения контроля функционирования. В первую очередь обращалось внимание на дежурные и резервные каналы. На каждой линейке первой группы было по одному дежурному и одному резервному каналу. И, кроме того, на первой и второй линейке было по каналу спецрежима, который назывался «215». На второй линейке основной канал, 25-й, я как раз обслуживал его, а 15-й – это резервный. Они работали всегда в паре и настраивались более тщательно с таким расчётом, чтобы друг от друга не отличались. Потому что ракету и цель сопровождали оба канала одновременно, и при случае срыва чтобы один канал подстраховывал другой.

В обычное время боевые расчёты так же были на занятиях и действовали согласно расписанию. В каждой группе было вывешено расписание занятий – то ли политзанятия, то ли проведение регламентных работ, кто нёс караульную службу. Ну караульную службу в основном несли с вечера до утра. Или внутренняя служба. Размещался состав боевого расчёта в дежурном домике финского типа. Это небольшой домик, там был спальный отсек для рядового и сержантского состава, небольшая комната для офицерского состава, не более 20 метров. Там находились по одному офицеру первой, второй и третьей группы, и плюс возглавлял всю смену начальник смены, который имел допуск к оперативной работе, то есть ходил оперативным дежурным и умел провести контроль функционирования и так далее. Ещё в домике была комната для отдыха личного состава, она же была и Ленинской комнатой, и столовой, там же находился телевизор, единственный на всю дежурную смену. Из развлечений был только телевизор, шахматная доска, шашки и рядом спортплощадка – турник, конь, через который прыгали, а метрах в двухстах было футбольное поле.

На территории части было две братские могилы, одна на РТЦ, а другая – на дивизионе. Тогда у меня были числа – 342 человека похоронено у нас на РТЦ, и примерно 240 на дивизионе. В 70-м году я целое лето занимался оборудованием памятника на братской могиле, которая находится на территории РТЦ. Мы туда дорожку проложили, окантовали этот памятник, сам обелиск подделали хорошо. Когда мы организовывали возложение венков, сзади памятника разбирали колючую проволоку, делали проход и пускали гражданских из деревни Подвязново. И они приходили к нам, и среди них были те, кто в 41-м занимались захоронением. Там в Подвязново школа кирпичная одноэтажная, и на её чердаке немцы установили пулемёты. Наши наступали со стороны речки Яхрома, через пойму. А место такое болотистое, ну в декабре оно замёрзло, а поскольку местность была открытая, всё на виду, то немцы много людей покосили. Много очень там погибло.

На территории РТЦ был колодец, это как из домика выходить – туда к антеннам дорожка была. Но мы им не пользовались, потому что объект находился на Яхромской пойме, это заболоченное место, и вода там была плохая. Вода была привозная, завозилась она из городка пожарной машиной. Я не помню, чтобы когда-то пользовались водой из колодца. Туалет был уличного типа на расстоянии 100–150 метров от станции. Если стоять лицом к входу в станцию – туда справа. Пища доставлялась из городка из солдатской столовой в термосах. Для офицеров – из офицерской столовой, тоже в термосах. Но иногда офицеры переходили на пищу из солдатской столовой, особенно одно время у нас была женщина пожилого возраста, тётя Вера мы её звали, очень хорошо готовила пищу. А потом в финчасти за это расплачивались. Помывка в бане личного состава, заступающего на боевое дежурство, осуществлялась в пятницу с утра. Для этого с городка прибывали воины для подмены, солдат подменяли офицеры. Тогда ещё прапорщиков не было, а были сверхсрочники. Баранов, Нечаев – они из сверхсрочников. Подменяли солдат, их на автобусе возили в городок, помыли, одели и назад – заступать на боевое дежурство. Чтобы успели к объявлению приказа. Бытовые условия у офицеров ничем не отличались от солдат: та же солдатская кровать, одеяло, тюфяк, подушка – всё солдатского типа. Единственное только, у нас был холодильник, где можно было держать продукты, что принёс с собой на неделю.

Ну какие были трудности? Проблемой считалась обыденность, привыкание к боевому дежурству, ослабление чувства ответственности, повседневность. Потому что люди приходили с городка, смешивались с боевыми расчётами, выполняли одну и ту же задачу и так можно забыть, что ты на боевом дежурстве. Хотя забыть невозможно – оттуда не выйдешь, потому что всё под приказом было, и все об этом знали. Первые годы, когда тревоги объявляли беспрерывно – командир полка объявит тревогу, пройдёт несколько часов – объявляет тревогу начальник штаба, потом где-то за полночь – главный инженер. Очевидно, они договаривались. И, во-вторых, аппаратура тогда всё же работала неустойчиво. После контроля функционирования обычно много каналов было неисправно, и приходилось долго работать над устранением неисправностей. Были такие блоки питания на кварцевых генераторах, а они очень сильно зависели от температуры. Температура менялась очень сильно, как включишь аппаратуру – она сразу повышалась. И питание было таким неустойчивым. Были такие шаговые переключатели, и вот вгоняешь их в нужный режим – то в одну сторону, то в плюс, то в минус, чтобы напряжение входило в норму. Мы там этим с утра до вечера занимались, нас, координатчиков, так и прозвали – «кочегары». Ну а после провели ряд модернизаций, очевидно, с «Алмаза» приезжали бригады.

Над устранением неисправностей приходилось очень долго работать, особенно координатчикам. Нередко мы заказывали ужин на объект, с солдатской столовой. Порой даже оставались там и до утра. Даже супруга вот говорит: «Я тебя в молодые годы почти не видела». Ну и ещё такое обстоятельство – беспрерывность всякого рода учений. Как правило, уже было известно командованию полка, что будет корпусное учение. Ему всегда предшествовало наше, полковое, учение. А корпусное предшествовало армейскому, а армейское – окружному. И как начнётся весна – так до самой осени одно учение в другое переходит, беспрерывно почти. Наиболее напряжённым, конечно, был летний период обучения. Во-первых, сами учения были с весны до осени. Ну и в отпуска надо было отпускать. Я вот помню, что ходили на боевое дежурство через неделю. Неделю просто так на службу ходишь, как обычно. А неделю находишься на боевом дежурстве. То есть половину службы я находился на боевом дежурстве. Ну и не только я – все остальные офицеры. Ну и вся тяжесть на домашних, на жён всегда ложилась.

Что ещё можно сказать? Были очень большие физические нагрузки. Рабочий день в начале службы, да и позднее, был не менее десяти часов. То есть мы не могли уйти с объекта, пока не проведём контроль функционирования, чтобы удостовериться, что аппаратура остаётся в исправном состоянии. Только потом шли в городок, но это не означало, что рабочему дню конец. Обычно было либо совещание офицерского состава, либо занятия по тактической подготовке, либо строевая подготовка, либо стрельба в тире, то есть практически рабочий день длился порядка 10 часов. Приходили всегда прям под самый вечер, к программе «Время», буквально за 5-10 минут.

Была большая физическая и нервная нагрузка в период учений. Это связано с беспрерывным нахождением в убежище, где искусственный свет, и температура высокая, запах вот этой резины. Это, конечно, действовало на физическое состояние. И особенно тяжело переносил личный состав использование средств противохимической защиты – это работа в противогазах. Была задача, не знаю кем поставленная, но довести непрерывное пребывание в противогазе до четырёх часов. Чтобы личный состав работал в противогазе, не снимая. Это на первый взгляд только никакой разницы – в противогазе или нет. Разница очень большая! Во-первых, противогазы облегчённого типа, такие с небольшой подвесной коробкой и микрофоном, были только у офицеров командного пункта, у командования полка. А у остальных противогазы были старого образца – это сплошной резиновый шлем и противогазная сумка, в которой находилась коробка с активированным углем. Сначала оденешь – ничего, а потом такое ощущение, как голова в тиски зажата. И эти тиски всё подкручивает, подкручивает, и раздавливает голову. И некоторые офицеры, которые постарше, даже в обморок падали. Просто физически было очень трудно. Ну тут что сделаешь, только один вариант – тренировка.

Дизеля включали не всегда, только по вводной. Дизеля были – это два танковых двигателя, они были, как войдёшь, справа. Там рядом яма с металлической ёмкостью для солярки. Двигатели пожирали много топлива. И поэтому дизеля включались только по вводным, либо когда прекращалась подача электроэнергии. Ну и потом их запуск – тоже непростое дело. Во-первых, их расчёты надо было тренировать. Был у нас такой Володя Баскаков, мы друзья были, вот он был начальником пятой группы. Были нюансы их включения, не вовремя включишь – то просто вырубало всё, и надо было начинать всё заново. А время уходит, надо ещё успеть ввести всё в норму, провести контроль функционирования уже от дизельного питания. Поэтому это непростое дело. Но грохот от них стоял – да! Хотя они в самом начале здания, но шум от дизелей было очень сильный.

И обязательно работала приточная вентиляция. А без неё там просто задохнёшься. Тренировки командного пункта были они обычно раза два в неделю. Они длились по нескольку часов подряд. На командном пункте отрабатывали различные варианты отражения налёта. Была у нас в первой группе аппаратура специальная, которая задавала программы налёта. И вот каждый раз эти варианты отрабатывали. Длилась эта процедура очень долго. В это время аппаратура накалялась где-то градусов под 40. Люди выходили из командного пункта все мокрые и взвинченные, там непростая обстановка была. Там свет всегда выключался, чтобы лучше видеть экраны.

Что мне ещё запомнилось? Высокая ответственность офицерского состава. Я не помню случаев, чтобы кто-то из офицеров жаловался на трудности службы. Жалобы на отношение к себе или что-то такое были, а на трудности – не помню. И коллективная ответственность чувствовалась. Вот, допустим, неисправность на канале первой, второй, третьей или четвёртой линейки. Никто с других линеек не уходил! И никто не приказывал, не просил – сами все оставались, всем коллективом устраняли неисправность. И мыслей даже не было – уйти. Допустим, я на второй линейке был, а на третьей неисправность, и мыслей таких не было: «Я пошёл домой, у меня всё в порядке». Всегда оттуда уходили только все вместе. Ну и постоянная занятость – не помню, чтобы сидели в курилке. В дежурном домике до окончания рабочего дня практически никого не было – все были в здании. Либо были занятия – политзанятия, первое время по специальным дисциплинам – электротехника, радиотехника, позднее это отменили. И по защите от оружия массового поражения, и строевая, и физическая – то есть весь день был занят так, что некогда было о чём-то другом думать.

Когда был Кубинский кризис, меня отозвали с отпуска. Я отгулял дней десять, а военкомат у меня через дом был. Прибегает посыльный, приглашает в военкомат, а там телеграмма из части – отозвать! Это, наверное, октябрь. Значит, что тут было? Сидели беспрерывно всеми расчётами, не только дежурная смена. Там все были. Но вот не помню, что мы знали все подробности – в чём там дело. Может, это по молодости или из-за малой должности, которую я в то время занимал. Но знали, что всё это связано с Кубой, и обстановка была напряжённая. Не скажу, что нервная, но напряжённая. Дома мы практически и не бывали. Трудность заключалась в том, что если на станции находится полный расчёт – солдаты, офицеры, то практически негде было отдыхать. Вот того помещения – убежища, тогда не было, его позже сделали. А вот идёт учение трое суток, и человек не спит. И на рабочем месте, между линейками стояли столы, и табуреточки самодельные, и вот кладёшь голову на стол, на табуретке этой сидишь, и вот таким образом отдыхали. Никто из здания не выходил, домик дежурной смены либо закрывался, либо оставляли одного человека. Оружие перемещалось в здание. Обстановка очень напряжённая была, но никакой паники не было. Задним числом уже было как-то не по себе. В том плане, что мы всё же каким-то образом укрыты, а вот наши домочадцы – жёны, дети, – у тех никакой защиты не было. Со смехом им говорили, что ваше бомбоубежище – это овощехранилище, а что там – просто яма и крыша над головой, и всё. Практически спрятаться им было негде».

Вспоминает сержант Виктор Михайлов:

«Призывался я 17 мая 1975 года. Сбор призывников был на стадионе «Труд» на Варшавском шоссе, оттуда автобусами привезли на ГСП на Угрешской (городской сборный пункт военного комиссариата Москвы). Первый «покупатель» в звании капитан усердно «вербовал» меня в учебку (школа сержантов). На гражданке ходили разговоры, что в учебке нещадно гоняют полгода, поэтому было немного желающих туда попасть. Я честно сказал офицеру, что не хотелось бы попасть в учебку и как ни странно он от меня отстал. Следующий «покупатель» набрал 15 человек и привез нас в Долгопрудный. Там мы переночевали в каком то клубе или Доме культуры на деревянных откидных креслах (это было первым испытанием на неприхотливость к условиям существования). Утром все мы проснулись от шума, гама, криков и нерусской речи. В здание завалилась толпа из нескольких десятков грузин, которые были явно навеселе. Я помню, что они кричали сопровождающему их сержанту: «Саша, чачу будешь?». В этот же день нас забрали и отвезли в воинскую часть 92598. Из Москвы нас было 4 человека, я (Михайлов Виктор), Земсков Евгений, Лимарев Юрий и Цминь Владимир. Сколько было грузин, не помню. Помню только, как мы ехали в электричке, мы молча смотрели всю дорогу на грузин, а они так же молча смотрели на нас.

Только на подъезде к воинской части мы наконец узнали от сопровождающего офицера, что попали служить в ракетные войска. Расположили нас в казарме, что находилась за штабом. Половину этого здания занимал клуб. К нам четверым подошел офицер и спросил: «Кто-нибудь из вас рисует?» Я промолчал о своих способностях, так как до армии надоело рисовать по ночам стенгазеты, а Женя Земсков, как оказалось, обладал художественными навыками и его сразу определили в клуб. Я после нескольких собеседований с различными офицерами, в том числе и особистом, попал в РТЦ, а конкретно в 5-ю группу. Именно в эту группу я попал потому, что до армии я окончил с отличием техническое училище по специальности «Электромонтажник по силовым электросетям», дипломная работа была на тему: «Автоматика электродвигателей».

Основная задача 5-й группы – это безаварийное и бесперебойное энергообеспечение полка в боевых условиях. Для этого имелись три ДГУ (дизель-генераторные установки), которые находились в бункере, а также передвижная электростанция, которая находилась на улице рядом с бункером. ДГУ – это соосная связка танкового дизеля мощностью 300 л.с. и электрогенератора мощностью 200 кВт. Передвижная ЭСД-75 (электростанция дизельная) имела мощность 75 кВт. Также в работе всегда использовался мотор-генератор мощностью 200 кВт. Это соосная связка электромотора и электрогенератора. Использовался мотор-генератор для гальванической развязки с сетью «Мосэнерго», это мера по защите информации. Всё это оборудование находилось в одном зале ДЭС в бункере. В смежных помещениях (также под землей) находились аккумуляторная (с танковыми аккумуляторами для запуска дизелей), трансформаторная (с трансформатором на 540 кВА), большая вентиляционная шахта для мощного вытяжного вентилятора. В самом зале (слева от входа) находился многопанельный щит управления с контрольными приборами и коммутационным оборудованием. Перпендикулярно ему по левой торцовой стене располагались вводные панели с высоковольтными ВМГ-133 (выключатель масляный горшкового типа). По противоположной от входа стене располагались преобразователи частоты ВПЛ, они выдавали ток частотой 388 Гц. Это было оборудование 1-й или 2- группы РТЦ. Они очень противно визжали во время работы, но мы со временем к этому привыкли, ведь наши ДГУ были тоже очень шумные. Трансформаторная находилась в дальнем правом углу. Возле нее вдоль стены стояли несколько баллонов с сжатым воздухом, они использовались для аварийного запуска дизелей в случае разрядки или неисправности аккумуляторов. По правой стене от входа находился щит с несколькими панелями управления антеннами (это было не наше оборудование). Почти прямо от входа находился компактный автотрансформатор, который автоматически регулировал напряжение в случае перепада. Помимо всего перечисленного имелась кондиционерная. В это помещение можно было пройти из ДЭС через залы 1-й и 2-й группы. Кондиционерная имела отдельный выход на улицу возле антенного павильона (в задней части бункера).

Как и у всех, моя служба началась с карантина, принял присягу 22 июня 1975 года, ну и далее началось обучение военной специальности в 1-м подразделении (РТЦ, 5-я группа). Через полгода я сдал зачеты и был назначен на должность «Старший электромеханик – надсмотрщик высоковольтных кабельных систем». После этого я продолжал обучение, а по истечении 1-го года службы успешно сдал экзамены – внутренний и в корпусе в Долгопрудном, и был назначен на должность «Начальник электросиловых устройств ракетных комплексов». Это была старшинская должность и мне в дальнейшем присваивали очередные звания. Мне запомнилось высказывание майора Баскакова после сдачи внутреннего экзамена. Он сказал мне: «Слушай, Михайлов, ты мне рассказал столько, сколько я до этого и не знал». Экзамен в корпусе принимал майор Кузнецов Иван Филиппович (энергетик корпуса). В дальнейшем я старался максимально передать свои знания подчиненным и это мне удавалось. 1-е подразделение (РТЦ) многократно признавалось лучшим в масштабе полка, а мой расчет неоднократно признавался лучшим в подразделении. Как правило, нам вручали вымпел, ну и некоторым присваивали очередное звание. В течение службы я оформил несколько рацпредложений по электрическим схемам дизельной электростанции, за что получал небольшое денежное вознаграждение. Денежное довольствие у меня, как у технического специалиста, было значительно больше, чем у остальных сержантов, я получал более 20 рублей, а остальные сержанты (командиры отделений) 10 рублей с копейками.

Командиром 5-й группы был майор Баскаков Владимир. Подразделением РТЦ командовал подполковник Воскресенский Вадим Павлович. Наш старшина – прапорщик Шпорт Назар Кондратьевич часто был в длительных командировках, поэтому мы мало его видели. Подполковник Воскресенский уделял особое внимание именно качеству подготовки рядового и сержантского состава, все мы отрабатывали наши действия по боевой работе до автоматизма, и нам удавалось снизить нормативы по времени. Учения различной сложности проводились довольно часто. При масштабных учениях мы запускали ДГУ, отключались от внешней сети «Мосэнерго» и питали наш объект автономно. Во время таких учений производилась полная герметизация объекта, выдавалось питание из резервов на случай военных действий. Это были вкуснейшие консервы борща, тушенки, а также заспиртованные батоны белого хлеба. Для внешней защиты объекта во время учений наверху бункера в бетонном укреплении устанавливали крупнокалиберный пулемет ДШК. Нашей 5-й группе во время учений выдавали изолирующие противогазы ИП-46, в которых можно было работать не только в дыму, но и под водой. Обычные противогазы проверяли в деревянной постройке, что находилась за бункером. Туда запускали по несколько человек и пускали газ (хлор-пикрин). У кого был неправильно подобран противогаз, выскакивали пулей оттуда со слезами и соплями.

Однажды во время учений со мной произошел забавный случай. Мой командир майор Баскаков послал меня срочно за чем-то в убежище. Из ДЭС надо было пробежать немного прямо по коридору, повернуть налево, пробежать несколько метров мимо командного пункта и повернуть направо, в убежище. По коридору проходили кабельные каналы, закрытые рифлёными железными листами, и приходилось смотреть вниз под ноги, чтобы не споткнуться о стыки железных листов, которые всегда громко гремели. Я побежал и, повернув налево, уткнулся кому-то в грудь. Поднимаю глаза, а передо мной стоит высоченный генерал-лейтенант. Я, заикаясь, вымолвил: «Ви-виноват т-товарищ ге-генерал!» Ну, думаю, всё, мне конец… А генерал молча покосился на меня и, не сказав ни слова, повернул на командный пункт. Это был проверяющий из армии, генерал-лейтенант Дзыза (если не ошибаюсь, возможно, неправильно запомнил редкую фамилию).

Забавный и комичный случай произошел однажды на КПП городка. Дежурные по КПП знали, что командующий 10-го корпуса генерал-майор Шпаков Николай Петрович приезжает на «волге» вишневого цвета, а однажды к воротам городка подъехала черная «чайка» ГАЗ-12. Дежурный по КПП (из Средней Азии) такую машину видел только на картинке и, наверное, решил, что это приехал если не министр обороны, то, как минимум, командующий 1-й Армии. Он пулей выскочил на улицу, открыл ворота, и вытянулся, отдавая честь. Автомобиль въехал, из него вышел человек в «гражданке», который не имел никакого отношения к армии. Когда из штаба пришли разбираться с ситуацией, оказалось, что это приехал отец нашего сослуживца из 5-й группы сержанта Абраменкова Евгения из Москвы. Когда отца Евгения спросили, почему он въехал на территорию военного городка, он сказал: «А что мне оставалось делать, когда мне открыли ворота и с почестями разрешили въехать?».

Два года моей службы пролетели быстро, но интересно. Полученный за это время опыт мне пригодился в жизни».