658 зенитно-ракетный полк особого назначения

Глава 33. Памятник ракетчикам в селе Рогачёво

В предисловии я вкратце написал о своём месте в этой истории. Если точнее – то упомянул об установке памятника ракетчикам. Теперь настало время рассказать об этом подробнее.

Итак, когда у меня возникла идея установить памятник ракетчикам? Я могу назвать точную дату и время – 14 мая 2006 года, 15 часов. Откуда такая точность? Именно в это время я сфотографировал площадку перед КПП и произнёс: «По-моему, здесь чего-то не хватает!»

Поэтому дата и время – это когда сделана фотография, эти сведения есть в исходном файле фото, а дело вовсе не в моей феноменальной памяти. Может сложиться ощущение, что произошла внезапная вспышка, озарение, в результате чего не прошло и двух с половиной лет, как памятник был установлен. То есть почти как создание 25-й Системы – вождь приказал, и через 4,5 года система уже принята на вооружение. Но, как понятно из этой книги, всё было не так просто.

Так же непросто всё обстояло и с установкой памятника. Оглядываясь назад, я понимаю, что судьба терпеливо вела меня к этому, а если я не понимал и сопротивлялся, то аккуратными пинками направляла в нужное русло. Но точнее было бы сказать – моё мировоззрение постепенно менялось, и когда я был готов к следующему шагу, то происходили события, которые позволяли этот шаг сделать. Перепрыгнуть через ступеньку было нельзя – я был на это не способен, не было знаний и опыта. Но и не сделать шаг я не мог – судьба настойчиво толкала в спину.

Впервые в Подвязново я оказался в июне 1980 года. Это был летний трудовой лагерь после седьмого класса, который продлился почти месяц. Все наши три седьмых класса – а я учился в 7 «в» – жили в лагере на юго-восточной окраине деревни Подвязново. Надо отметить, что я был не в восторге от этого мероприятия. До этого я не ездил в пионерские лагеря, и это была моя первая длительная (с ночёвкой на новом месте) отлучка из дома. Хождение в деревянный сортир за кустами и умывание холодной водой на улице не доставляли мне радости. Как не забавляли стандартные лагерные развлечения вроде ночного мазания товарищей зубной пастой. Кроме того, с нами были и ребята из 9-х классов, и вскоре возникли элементы дедовщины. Но наши учителя пресекли это дело быстро и решительно.

Запомнилось ли мне наличие воинской части поблизости? Честно скажу – нет, хотя смутно припоминаю, что учителя предупреждали, что к военным лазить не стоит. Но я пропустил это мимо ушей – в силу возраста и воспитания на такие решительные поступки я был не способен. Больше запомнилось другое – на здании столовой из красного кирпича белыми кирпичами было выложено «МИИТ-77». Что это означало, я знал – мой старший брат за год до этого поступил в Московский институт инженеров транспорта.

Можно, конечно, сказать, что это ничего не значащие события, случайное совпадение. Но, как показало дальнейшее – это не так. Спустя три с небольшим года, 1 сентября 1983 года, я приступил к занятиям на первом курсе МИИТа, на факультете «Железнодорожная автоматика, телемеханика и связь» (ЖАТС), по специальности «Автоматика и телемеханика (в промышленности)». Выбор института был сугубо прагматичным – близко ездить, да и старший брат там учится. Институт не самый последний в столице, но и не самый престижный – поступить будет проще. Немаловажное значение играло и наличие военной кафедры – перспектива службы в армии по призыву, мягко говоря, не вызывала у меня восторга.

Конечно, в конце 10-го класса я слегка повыбирал будущее место учёбы. С моим одноклассником Валерой Журавлёвым мы съездили на день открытых дверей в Московский энергетический институт, но МЭИ как-то не вдохновил. Да и от Савёловского вокзала он был далековато. Поэтому следующим в нашей программе посещения дней открытых дверей был МИИТ. Собрание потенциальных абитуриентов проходило в зале дома культуры МИИТа. Мне запомнился один вопрос из зала – какой-то парень спросил: «А можно ли в вашем институте найти спутницу жизни?» Представитель института подыграл шутке и ответил: «По статистике у нас учится 55 % девушек и 45 % юношей. Так что вполне». Так что это тоже отчасти повлияло на мой выбор, тем более что дальнейшие события подтвердили, что представитель МИИТа в плане выбора спутницы жизни не обманывал, по крайней мере – меня.

А Валера Журавлёв сделал, на мой взгляд, нетривиальный шаг, и попытался поступить в Тамбовское военное авиационное училище. Эта идея появилась у него под воздействием нашего школьного военрука. Подполковник Комков до выхода на пенсию служил в ПВО, и, кажется, даже воевал в Египте. Когда настало время ехать в Тамбов, я вызвался проводить Валеру до Москвы. На дмитровском вокзале он привычно сунул деньги в кассу: «Москва и обратно». Я пихнул его в бок: «Какое ещё «обратно»?!» «Нет, нет, только до Москвы!» – спохватился Валера. Но оговорка оказалась по Фрейду – уже в сентябре Валера был дома, не без труда и некоторых потерь вырвавшись из цепких лап Министерства Обороны. Перед путешествием в училище он любил приговаривать: «Армия – школа жизни, но лучше пройти её заочно». Но на курсе молодого бойца до него дошло, что в варианте военного училища «заочно» – это лет 25, если не больше. В конце концов Валера закончил МВТУ имени Баумана.

Я же двигался по своему жизненному пути без хлопот и 1 сентября пошёл на первые занятия в институте. Сначала по «голосам», а потом и по телевизору сообщили, что на Сахалине наши силы ПВО сбили корейский «Боинг». Но я не особо этим интересовался – у первокурсника и других хлопот хватает. Первый год учёбы пролетел без особых проблем. Проблема возникла во время летней сессии – я завалил экзамен по высшей математике. Как-то не пошли мне тройные интегралы и даже двойные, но по замкнутому контуру. Не спасла ситуацию и пересдача, которая была назначена после сессии. На летние каникулы я отправился с «хвостом» и начал морально готовиться провести ближайшие два года в сапогах.

Учёба на втором курсе началась с поездки «на картошку». Усевшись у 4-го корпуса вместе с однокурсниками в автобус, я отправился назад в Дмитровский район. Во время пути пункт назначения был уточнён – Подвязново. Я сразу вспомнил надпись на столовой в нашем трудовом лагере и приготовился показывать однокурсникам дом, в котором я живу. Но наша колонна пошла не через Дмитров, а по дороге Лобня-Рогачёво. Именно по этой дороге спустя 24 года я вёз ракету с Тушинского завода. Так что первые предвестники этого уже начали появляться именно тогда – в 1984 году. В Подвязново нам выдали постельные принадлежности, и мы стали обустраиваться. Тут я обратил внимание, что железные койки, на которых нам предстояло спать, предусматривают второй ярус. А на выданных нам одеялах и простынях имеется расплывчатый штамп в/ч. Но окончательная близость воинской части стала ясна на следующий день, когда завхоз предложил нам в качестве спецодежды старые армейские шинели. Их источник он объяснил тут же – они списаны в ближайшей воинской части.

Я с недоверием отнёсся к армейскому обмундированию и предпочёл остаться в своей куртке, а вот приехавшие вместе с нами четверокурсники шинели взяли охотно. Поэтому на картофельном поле наша толпа смотрелась как партизанский отряд. Это подчёркивалось и наличием регулярной армии – на соседнем поле понурые солдаты лениво выковыривали картошку из грязи. Курильщики из числа студентов поделились с ними сигаретами, и служивые рассказали, что они из местной в/ч. Местонахождение в/ч можно было и не объяснять – над деревьями на окраине Подвязново возвышалась прямоугольная антенна, которая иногда вращалась. А наиболее продвинутые однокурсники тыкали пальцем в кусты на северном краю поля и таинственно говорили: «А вот там стоят ракеты!». И откуда москвичи всё знают, ведь это же секретно?! Так я узнал о существовании подмосковных колец ПВО.

Третья и последняя из возможных попыток пересдачи «вышки» окончилась успешно – препод, выслушав мой недолгий и неуверенный ответ на билет, печально вздохнул и вывел в зачётке «удовл.» Стремительно приближавшаяся возможность отдать долг Родине в сапогах была заменена на занятия на военной кафедре МИИТа. Несмотря на электронную направленность нашей специальности, на «войне» из нас готовили командиров взвода механизации. Как в конце курса аккуратно намекнули – одноразовых лейтенантов. Типичная боевая задача выглядела так – противник наносит ядерный удар по ж-д мосту с целью нарушить наши перевозки. Задача заключалась в постройке нового моста чуть в стороне от бывшего – потому что уровень радиации не позволял восстановить разрушенный, а время не ждёт: на возведение нового моста отводилось двое суток. Но радиация всё равно была бы повсюду, и следующий мост пришлось бы строить уже следующим лейтенантам.

Поэтому ж-д лейтенантов запаса требовалось на всякий случай много. В перспективы полномасштабной ядерной войны к тому времени уже мало верилось, а может, наоборот – слабо верилось, что после ядерных ударов можно будет ещё что-то восстановить. Но, тем не менее, наши преподаватели добросовестно выполняли свою работу – обучали нас премудростям военно-строительных работ: колонна на марше, отсыпка грунта, такелажные работы и прочая железнодорожная специфика. Наиболее вероятной перспективой применения этих знаний был призыв после института на 2 года в качестве лейтенанта. Именно это и предложил мне подполковник Караичев из Дмитровского военкомата, с радостной ухмылкой заявившись ко мне домой через год после моего окончания института. Но тов. подполковник не на того напал – моя мама работала в Дмитровской больнице, и быстро стало ясно, что состояние здоровья не позволяет мне служить в армии. Самое интересное, что спустя 25 лет выяснилось, что первые признаки моего будущего заболевания тогда были выявлены совершенно точно. А вот одному из моих однокурсников пришлось оттрубить свои 2 года в ж-д войсках в не самый лучший период для Советской Армии – с 1989 по 1991-й.

Но это совсем другая история, а пока на военной кафедре нас продолжали пичкать «важными» знаниями по устройству дизель-молота и прочих механизмов, жизненно необходимых инженеру-электрику по автоматике. Занимался этим неблагодарным делом майор Рябикин. Не помню его имени-отчества, а жил он, кажется, где-то в районе Останкино. Тов. майор, если вы читаете эти строки, простите нас, распиз…в! Тогда мы с энтузиазмом ждали, когда же у нас наконец-то начнутся предметы по специальности. И к третьему курсу дождались – в расписании появилась ТАУ (теория автоматического управления). Тут выяснилось, что тройные интегралы и прочие прелести высшей математики первого курса – пустяки по сравнению с дебрями ТАУ. Курс читал профессор Страхов. В то время ему уже было за 70, он читал лекции очень увлечённо, исписывая интегралами всю доску. Впрочем, большинство студентов всё равно не понимало, о чём идёт речь. Я входил в их число. Но после трёх лет учёбы навыки сдачи экзаменов уже были выработаны, и опытные студенты могли сдать любой предмет, хоть китайский язык, как в известном анекдоте, главное знать – в какой аудитории принимают экзамен.

Профессор Страхов не пережил наш курс – он умер зимой, когда мы были на четвёртом курсе. И поэтому в летнюю сессию перед отъездом на офицерские сборы экзамен по ТАУ у нас принимал другой преподаватель. Всё это оставило у меня впечатление о ТАУ как о чём-то туманном и чрезвычайно сложном. Только спустя много лет, когда мне в руки попала книга «Стрельба зенитными ракетами», я понял, чему нас пытались учить. Наш курс ТАУ был один в один теорией стрельбы зенитными ракетами. Отсутствовало только слово «ракета», а формулы были те же самые. Но это понимание пришло гораздо позже, а в июне 1987 я получил по ТАУ «хор.» и отправился на офицерские сборы в Горьковскую область под Гороховец – на станцию Ильино.

Сборы вполне укладывались в формулировку «Армия – тот же детский сад, только с большими пиписьками». Несмотря на незаконченное высшее, бестолковости в нашем поведении было хоть отбавляй, и главная задача нашего ротного – капитана из местной части – заключалась в том, чтобы мы без потерь вернулись в Москву. А предпосылки были, и попытки засунуть патроны в обойму ПМ не тем концом – не самый серьёзный косяк. Наши преподаватели с военной кафедры рассматривали выезд на сборы как что-то вроде пикника со всеми вытекающими. Это обстоятельство усугублялось тем, что майору Полищуку – преподавателю общевойсковых дисциплин, легенде военной кафедры МИИТа – в эти дни исполнялось 50 лет. Накануне были нешуточные споры и даже пари – будет ли майор Полищук на утреннем разводе? При прохождении перед трибуной равнение направо в колоннах было идеальным. Майор Полищук стоял на плацу вместе с другими офицерами! Но, похоже, на автопилоте.

Часть занятий с нами проводили местные офицеры, другие – офицеры с нашей военной кафедры. Поездить на бульдозере и поковырять землю экскаватором мы пытались под присмотром местных инструкторов. А занятия в ОЗК с нами проводил подполковник Рыбалко с нашей военной кафедры. Когда после занятий мы сняли ОЗК и обсыхали на солнышке, он сетовал: «Жалеют вас, не дают проводить настоящих занятий. Дали бы мне вас на сутки, я бы научил вас и ночевать в окопе, и под дожём не промокнуть». В это время над головами прогрохотала четвёрка истребителей – как раз начались какие-то глобальные учения. Мы инстинктивно пригнулись, а подполковник спокойно спросил: «На какой высоте шли самолёты?» Посыпались версии – 100 метров, нет, ещё ниже – 50. Подполковник снисходительно усмехнулся: «230 метров». Мы недоверчиво загудели – откуда такая точность? Оказалось, подполковник Рыбалко пришёл на нашу военную кафедру из Московского округа ПВО.

И как-то довольно быстро я понял специфику армейской службы, и уже к концу сборов в то время, когда наш взвод занимался строевой подготовкой или переконсервацией техники, я проводил политинформацию с местными бойцами. Сам факт приезда из Москвы и подвешенный язык (четыре курса института всё же обязывали) вполне позволяли это делать. В числе прочих я поднимал вопрос и о пресловутом прилёте Руста, который случился менее чем за месяц до описываемых событий. Так что тематика ПВО мне была не чужда уже тогда, а познания я черпал из советских газет и телевидения. Уж не знаю, как это выглядело со стороны (наверное, всё же не слишком убедительно), но бойцов больше интересовал новый альбом ModernTalking. По счастью, и на эту тему мне было что сказать. После окончания политинформации я не спешил присоединиться к своему взводу, а ныкался в кустах недалеко от наших палаток – чтобы быть в курсе происходящего, но на глаза офицерам лишний раз не попадаться. Дремля на солнышке в ожидании обеда, я подумывал о том, что при определённых навыках служба в армии – не такая уж плохая штука.

Так что мои контакты с ПВО, хоть и случались время от времени, но были крайне ненавязчивыми. Вероятно, судьба боялась меня вспугнуть и готовила к чему-то мне ещё неизвестному постепенно. ПВО как-то присутствовало в моей жизни, но только лишь на горизонте. Даже когда в начале четвёртого курса я снова оказался в Подвязново, я никакого интереса к местным достопримечательностям не проявлял. Впрочем, мне было не до этого – почти каждую ночь я отправлялся в романтическое путешествие с одной девушкой. В лагере ни о какой романтике и речи быть не могло – полно народу, а после 11 по лагерю объявляли отбой, и шляться по улице запрещалось. Поэтому в оговорённое время мы, каждый из своего корпуса, направлялись как бы в туалет, после чего в темноте встречались уже на окраине Подвязново. А потом уже по обочине пустынной в те времена дороги (слово «бетонка» я тогда ещё не знал) не спеша шли в Рогачёво, где сидели часов до двух ночи на автобусной остановке. Потом возвращались назад, заходили к лагерю со стороны туалета, и, сделав невинный вид, порознь возвращались в свои корпуса.

Сразу скажу, что наши отношения ограничивались поцелуями, хотя когда спустя 22 года я с женой шёл по той же обочине и вспоминал это дело, она заметно ревновала. Я это заметил и попытался её подколоть, но она отрезала: «Гулял с ней, а достался мне!» Возразить было нечего. Но это было уже спустя много лет, а тогда, тёмными сентябрьскими ночами, мы неторопливо шли в сторону Рогачёво, и я, на правах старожила (моя спутница была на два года младше и «на картошку» приехала впервые) показывал ей фонари за деревьями и объяснял: «А вот там находится военная часть». Термин «РТЦ» я узнал только спустя много лет, а то здание, светящиеся окна которого я принимал за штаб части, на самом деле было новой двухэтажной казармой. Так что когда я проходил мимо будущего места установки памятника ракетчикам, сердце не ёкало – и других впечатлений хватало.

Вскоре после окончания института я женился, потом пошли дети. Моя профессиональная деятельность была связана исключительно с электроникой, и ни о каких ракетах, ПВО и тем более армии и речи не было. О попытке военкомата загрести меня в «партизаны»-двухгодичники я уже писал. Был и ещё один странный заход с этой стороны. Где-то в середине 90-х вечером у меня дома раздался звонок по местному телефону. Незнакомый мужчина сразу взял быка за рога:

– А вы не желаете служить в армии?

Впечатления об успешно отбитой атаке военкомата были ещё свежи, и поэтому я напрягся:

– Где вы взяли мой телефон?

– В военкомате в вашем личном деле. Так как насчёт послужить в армии?

– Я должен подумать, – я был вежливым человеком и не мог сходу послать незнакомца. Хотя это серьёзно осложняло мне жизнь.

– Хорошо, я позвоню через неделю, – похоже, мужик решил, что уже почти уломал меня.

Я стал наводить справки через одноклассников, и выяснилось, что такой звонок был не мне одному. Причина же была очень проста – этот мужик страстно желал свалить из армии, но командование не отпускало его, пока он не найдёт себе замену. Как мне объяснили, речь шла о какой-то в/ч в районе Икши. Была ли это тех. база ПВО в Трудовой или что-то ещё – не знаю. Когда через неделю мужик позвонил снова, я в мягкой форме ответил отказом. Мужик попытался настаивать и даже дал свой телефон, если я надумаю. Разумеется, я не надумал, но номер пробил – это оказалась квартира в пятиэтажке на окраине города, вероятно, его домашний телефон.

Одним словом, в середине 90-х сама мысль об армии меня не вдохновляла настолько, что я и слышать об этом не хотел. Впрочем, в этом я был не одинок. Вероятно, в тот момент коварная судьба поняла, что действовать в лоб бесполезно, и стала готовить меня к предстоящим событиям по-другому. В те годы я стал соучредителем и директором малого предприятия. Это потребовало выработки определённых навыков, в том числе решительности, ответственности и быстроты реакции на новые ситуации. Кроме этого, в связи с деятельностью предприятия стали появляться новые знакомства, в основном связанные с компьютерами. Зачастую это были люди очень интересными, и общение с ними давало очень многое – как в плане житейского опыта, та и с чисто познавательной точки зрения.

Супруга тоже решила не отставать, и спустя пару лет возглавила родительскую общественную организацию. Но, в отличие от меня, в основном орудовавшего отвёрткой и паяльником, она занималась чисто организаторской деятельностью, и масштабы этой деятельности были гораздо крупнее моей. Впрочем, её похождения на ниве общественной, а иногда и политической деятельности заслуживают отдельного рассказа. Мне с этого дела тоже перепало – заметив, что я интересуюсь деятельностью по связям с общественностью, она пристроила меня на бесплатный семинар по Public Relations для сотрудников некоммерческих организаций. Несмотря на то, что семинар длился всего три дня, полезных знаний и навыков я получил очень много – гораздо больше, чем требовалось для деятельности нашей скромной конторы по обслуживанию вычислительной техники.

Эти знания пригодились мне, когда я начал сотрудничать с Игорем Нечаевым – корреспондентом студии местного телевидения «Вечерний Дмитров». Если вначале наши контакты были только по поводу ремонта его компьютера, то спустя некоторое время он предложил мне сняться в его передаче «Взрослые игры», посвящённой околокомпьютерной тематике. В это же время я заинтересовался историей вычислительной техники. Сначала я записал воспоминания жительницы Москвы Людмилы Васильевны Власовой – о том, как она в 50-е годы после окончания МЭИ работала в Пензе на заводе по производству ЭВМ «Урал-1». Это дало мне некоторые навыки работы с диктофоном, и тогда я решил записать историю Дмитровского вычислительного центра, в здании которого наша контора арендовала помещение.

Это была уже гораздо более сложная задача – тут пришлось не только научиться разбираться в вычислительной технике и программировании того времени (1970-х годов), но и найти бывших сотрудников вычислительного центра. Причём не просто найти, а записать на диктофон их воспоминания, превратить запись в текст, а потом в связный текст. Для этого пришлось применить определённую настойчивость, если не сказать – настырность. Но наградой за это стали очень интересные воспоминания. А на исторические и краеведческие рассказы я подсел, общаясь с Виктором Ивановичем Рудневым. С ним я тоже познакомился по компьютерной тематике, но довольно быстро наше общение переросло в нечто большее, чем просто деловые отношения, несмотря на большую разницу в возрасте – Виктор Иванович был старше меня на 28 лет.

Мы много времени проводили с ним за пивом, но главное при этом было не само пиво, а разговоры, точнее – его рассказы. Виктор Иванович по профессии был строитель, и большинство его историй было именно о стройках. Он рассказывал о планах по реконструкции канала имени Москвы, о том, как доставляли на Дмитровский автополигон детали аэродинамической трубы, и ещё многое-многое другое – сейчас всё уже и не вспомнишь, а тогда записывать не догадался. В том числе он пересказывал историю, слышанную им от отставного военного, о том, как в часть ПВО под Рогачёво в 60-е годы приезжал Рауль Кастро – брат Фиделя. Я сразу вспомнил воинскую часть на окраине Подвзяново – без сомнения, речь шла именно о ней. Но поскольку пива к тому времени выпито было уже много, всё же засомневался – Рауль Кастро был в то время командующим вооружёнными силами Кубы, и вдруг какая-то часть под Рогачёво? Но Виктор Иванович рассказывал всё новые и новые подробности – про то, что у Рауля был свой повар, и он ел только им приготовленную пищу. И приехал он для того, чтобы ознакомиться с нашей новой техникой, и в дальнейшем закупить её для Кубы. А когда увидел на позиции тяжёлый бульдозер, попросил загнать его на бункер, чтобы проверить прочность бетонного свода. Бункер вес бульдозера успешно выдержал.

Этот рассказ напомнил мне студенческие годы, время, проведённое в Подвязново, и моё тогдашнее жгучее желание увидеть ракеты, стоявшие где-то там за деревьями севернее поля, где мы убирали картошку. Ну или хотя бы радар, возвышающийся над деревьями. И вот в августе 2004 года я сказал супруге: «Едем!» Разумеется, идти прямо по дороге к воротам КПП мы не решились, и я предложил обойти секретный объект вокруг, по окрестным полям, благо погода стояла сухая и солнечная. По дороге я периодически вглядывался в густую листву, закрывавшую секретный объект, но знакомой по юношеским воспоминаниям квадратной антенны не было видно. Начав свой путь с восточной окраины Подвязново, мы с некоторыми трудностями обошли РТЦ и почти вышли к шоссе за западной окраиной деревни. И тут в просвете между деревьями я увидел антенну! (сейчас я могу сказать, что это была мачта проверочной вышки СМ-93 с рупором излучателя на верху) «Ну всё, раз антенна торчит, значит, объект действующий» – решили мы. Значит, за нами уже наблюдает КГБ. И мы стали выбираться на шоссе. Но несмотря на то, что мы явно поднимались вверх по склону, под ногами хлюпало всё сильнее, и обойти неожиданно возникшее болото не удавалось. Кроссовки промокли, и ноги стало ощутимо щипать. «Ракетное топливо!» – догадался я. Уже не выбирая дороги, мы рванули напрямую к шоссе, по которому мелькали проезжающие автомобили. Выбравшись на асфальт, огляделись – до автобусной остановки было ещё далеко, а направо от шоссе вдаль (именно в ту сторону, куда в своё время тыкал пальцем продвинутый однокурсник) уходила подозрительно прямая дорога. Но наши силы уже были на исходе, и мы направились к автобусной остановке. А кроссовки потом пришлось выбросить – они все развалились.

Так закончилась наша первая попытка заброситься на объект. Вид подозрительно прямой дороги не давал мне покоя. Ведь она, скорее всего, ведёт именно туда, где стояли ракеты. А может, и сейчас стоят?! Ну военные забыли парочку в 90-е. Вот бы сходить посмотреть! Поразительно, насколько я был прав в своих фантазиях. Прямая дорога вела именно к стартовому дивизиону, а там в центре, у братской могилы 41-го года, стоял памятник – ракета от 25-й Системы и зеркало от высотомера ПРВ-11. Но тогда я этого не знал. Только догадался, что кислота, которая разъела наши кроссовки, имела гражданское происхождение – рядом были теплицы и склад удобрений. Короче, я уже дозрел до осознанного интереса к 25-й Системе, нужен был только живительный пендель, чтобы я сделал следующий шаг. И судьба этот пендель незамедлительно дала.

Виктор Иванович Руднев умер 31 марта 2005 года. Сердце. Просто вошёл в квартиру, стал раздеваться и упал прямо в коридоре. Я тяжело переживал это известие. Меня даже не радовало, что стенгазета про историю Дмитровского вычислительного центра, которую я повесил в коридоре у себя на работе, вызывала у всех буйный восторг. Почему-то тогда меня переклинило на ракетах. Я сидел в Интернете и искал по словам «ракета» и «подмосковье». И нашёл! Разумеется, это был сайт C25.ru. А уж там было и про ракеты, и про всё остальное. И книга К. С. Альперовича «Ракеты вокруг Москвы» (тогда я даже и представить не мог, что когда-то побываю у Карла Самуиловича в гостях!). Я всё досконально изучил, потом изучил по второму заходу. И меня взяла жуткая зависть – я тоже хочу это увидеть!

Первыми позициями С-25, на которых я побывал, был стартовый дивизион Княжевского полка. Это было 18 мая 2005 года. Светило яркое солнце, дул ветерок, за воротами рядом с караульным помещением на въезде на дивизион мелькали фигуры солдат. Не доходя до ворот, я осторожно свернул направо – к гаражу с четырьмя воротами (пункт проверки ракет). Пройдя через помещение «гаража» и удивившись царившей там, несмотря на заброшенность, чистоте, не свойственной обычным гаражам, я вышел на бетонную дорогу. Да, это было именно то, что описывалось на c25.ru – светлый бетон, чёрные поперечные термошвы. Пройдя чуть вперёд, я оказался на уходящей вдаль прямой обводной дороге (сейчас бы я добавил – второй батареи). На обочинах виднелись канавки от выкопанного кабеля. То, что я увидел, полностью соответствовало описанию стартовых позиций С-25. Я решил этим ограничиться и пошёл обратно – всё же наличие солдат в карпоме слегка нервировало. К тому же ветер доносил собачий лай из расположенного неподалёку кинологического центра. Моё воспалённое воображение уже рисовало картину солдат с автоматами и рвущимися с поводков овчарками, прочёсывающих лес. Конечно же, это было только моё воображение. Но радостью открытия необходимо было с кем-то поделиться. И, уже отойдя на приличное расстояние, позвонил супруге и похвастался:

– Я был ТАМ!

– Ну и как? – дежурно спросила она. Я обиделся – я видел своими глазами и топтал своими ногами легендарный бетон 25-й Системы, а она… И я ответил:

– Меня чуть не поймали солдаты с собаками!

В принципе, несильно соврал – солдаты были, собаки лаяли, ну мало ли, что им до меня дела не было? Но на супругу это произвело впечатление:

– Я тебя больше одного никуда не отпущу!

Не прошло и десяти дней, как я снова отправился на свидание с С-25 – на этот раз в Рогачёво. Воспоминания об уходящей вдаль прямой дороге не давали покоя. За окном автобуса мелькнули знакомые виды Подвязнова, и вот она передо мной, эта таинственная дорога. Идти пришлось недалеко – километр-полтора. Дорога свернула левее, и я оказался в начале центральной дороги дивизиона, перегороженной бетонной плитой. И вот я в одиночестве шагаю по бетону центральной дороги. В стороны расходятся ещё не сильно заросшие взводные дороги к пусковым установкам. А я озираюсь по сторонам и напряжённо вслушиваюсь в шум листвы – ведь я на территории секретного объекта! Вот впереди показался просвет, и… Памятник в окружении высоких елей: «Здесь похоронены воины Советской Армии, погибшие в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками…» Памятник аккуратно побелен, столбики вокруг покрашены в красный цвет, всё прибрано и подметено. А вокруг заросшие дороги и запустение. Вот тут-то я сильно зауважал и служивших здесь, и тех, кто теперь ухаживает за братской могилой.

Постоял перед памятником и пошёл дальше. На развилке свернул с центральной дороги. Вот боковая дорога стала чуть шире, а на краю бетона стоят четыре бетонных столбика. Обычные дорожные столбики, которые обычно стоят на обочинах обычных гражданских дорог. Но что они делают здесь? Захожу за них и спотыкаюсь о торчащий из бетона болт. И вдруг понимаю – я стою на месте стартового стола! Ногой разгребаю прошлогоднюю листву – на бетоне нацарапаны какие-то надписи. Вглядываюсь – это фамилии! Наверное, солдаты оставили автографы. Под впечатлением увиденного возвращаюсь на центральную дорогу и двигаюсь к началу дивизиона. Прямая бетонка просматривается километра на два. И ближе к началу дивизиона на ней стоит чёрная легковушка с распахнутыми дверцами, рядом – двое мужиков в штатском. Всё, приплыли! Пытаться бежать поздно – они наверняка меня заметили, а выход с дивизиона только один. Деваться некуда – пошёл навстречу судьбе. Машина всё ближе, мужики пристально смотрят на меня. Подошёл. Ну совсем на секретности помешался! То, что я принял за чёрную «Волгу», оказалось тёмно-синими «Жигулями». На багажнике которых стоит распечатанная бутылка водки и разложена закуска. Похоже, я отвлёк мужиков от важного дела, и поэтому они насторожённо дожидались, когда же я наконец пройду. Поздоровался, мужики ответили. Обошёл их машину и зашагал к выходу с дивизиона. За спиной послышалось звяканье стаканов.

Но главное было впереди – бункер ЦРН. Но это только в книге Альперовича он так называется, служившие на 25-й Системе говорят – радиотехнический центр, РТЦ. Или «станция» – станция наведения Б-200. И расшифровывают, ухмыльнувшись – «братская могила на 200 человек». Под ногами – всё та же бетонка, разделённая на участки гудроновыми термошвами. Кое-где через раскрошившийся бетон проглядывает стальная арматура – не такая, как современная, а гладкая, без насечек. Участки бетонки между термошвами разной длины: есть побольше – метров 5–6, и есть поменьше – всего метра 3. Почему так? Наверное, на большие участки бетон выливали из кузова самосвала, и на маленькие – из прицепа. По бокам дороги как часовые стоят высокие ели. Ворот нет, не осталось и КПП. Только специально поискав в кустах у дороги, можно найти остатки его фундамента. А вот кюветы вдоль дороги до сих пор хорошо сохранились. Остался даже мостик из бетонной плиты, вот только сама дорожка вся заросла. Когда-то она вела к складу ЗИП – шлакоблочному зданию с железобетонными перекрытиями, выкрашенному в маскировочный зелёный цвет. Сейчас оно печально глядит на меня из кустов пустыми глазницами выбитых окон. Внутри пусто, только на полу лежит осыпавшаяся штукатурка. Но вот в углу чернеет что-то электронное. Точно – октальная лампа 6Ж4, дата выпуска – 84-й год. Значит, в 84-м году объект был ещё жив. Вполне может быть – С-25 окончательно сняли с вооружения в 1988-м. А ещё находка означает, что в 1984 году в СССР продолжалось производство октальных электронных ламп. Возможно – только для аппаратуры С-25, ведь остальная электроника к тому времени уже была на полупроводниках.

Через кучи мусора пробираюсь к главному входу в станцию. Он выглядит так же, как и взводные бункера на дивизионе. Архитектуру С-25 сложно с чем-то спутать. Но, в отличие от небольших округлых холмиков взводных бункеров, здесь заросший травой холм выглядит просто огромным. Заглядываю в дверной проём – в противоположном конце ветрового коридора светится выход на антенную площадку. Из темноты тянет холодом и сыростью. А фонарь-то взять и не догадался! Сделал пару снимков со вспышкой и пошёл вокруг. На антенной площадке тоже кучи мусора, среди которого попадаются противогазы и остатки плакатов с какими-то схемами. И хорошо сохранившиеся углубления под антенны СПК. Антенн, конечно же, нет, как и вращающихся антенн визирования, от них остались только бетонные фундаменты с торчащими из них болтами диаметром сантиметров 5. Отошёл подальше, чтобы сделать снимок общего вида. Идти пришлось далеко – огромное бетонное сооружение никак не умещалось в объектив.

Казалось бы, всё посмотрел – и стартовый дивизион, и бункер ЦРН (точнее – что от этого осталось), и жилой городок – от казарменной части почти ничего не осталось, а в жилых домах нет ничего интересного. Но тема С-25 меня не отпускала. Супруга предположила, что я еду ТУДА за какими-то особыми эмоциями. Да, я знал о такой точке зрения, и понимал, что не одинок в своём увлечении 25-й Системой – на форуме caves.ru таких полно. И они тоже задумываются – почему их туда так тянет. Завсегдатай caves’а Дмитрий Игнатов (akaDimkin, я ещё вспомню о нём в своём повествовании) пишет о наивной романтике новизны и азарте первопроходца, а главное – об ощущении бешеной специфической энергетики, исходящей от подобного рода мест, которая, в первую очередь, и влечёт в дорогу. Но, как выяснилось, со временем это ощущение уходит, и люди теряют интерес к 25-й Системе, как это случилось с Глебом – основателем сайта c25.ru. Наверное, и у меня бы со временем так же угас энтузиазм (супруга на это надеялась), но коварная судьба долгие годы готовила меня для другого.

С Евгением Васильевичем Зайцевым я тоже познакомился на базе компьютерной тематики. Потом знакомство уже продолжилось по другому поводу – он ремонтировал мой автомобиль. Когда он узнал о моём интересе к частям ПВО, то, в своей манере, подлил масла в огонь:

– У нас рядом с Лифаново тоже есть заброшенная часть ПВО.

Этих слов оказалось достаточно – я даже не стал ждать, когда природа подсохнет от прошедшего накануне дождя. Получив от Зайцева целеуказание, я по мокрой утренней траве отправился в указанном направлении. Да, объект явно имел отношение к ПВО – об этом недвусмысленно говорила газета «На боевом посту» на стене заброшенной казармы. Но ничего общего с 25-й Системой он не имел (это был первый дивизион С-125, который я посетил). Кроме… Посередине объекта в траве валялся кусок ракеты!

Диаметр куска – 650мм – не оставлял сомнений: это ракеты 25-й Системы. Почему только кусок, я понял позже – в отличие от бака «Г» (горючего), бак «О» (окислителя) был сделан из кислотостойкой нержавейки, и поэтому для сборщиков металлолома представлял первостепенный интерес.

Итак, я видел все элементы 25-й Системы (как я тогда считал), кроме ракеты. А где могут быть ракеты? Правильно! И я отправился в Трудовую. Я точно вышел к воротам, из которых в своё время выезжали ракетные автопоезда, но внутрь войти не решился – я уже писал, что излишняя стеснительность изрядно портила мне жизнь. Но увидеть настоящую ракету отчаянно хотелось! (Ещё незадолго до этого, как мне рассказывали, ракеты от С-25 там «валялись вдоль дорог, как поленницы дров». И аэрофотосъёмка 2000-го года это подтверждает. Но к 2005-му от них остались только «фрагменты баков». Так что смотреть уже было не на что. Но я этого ещё не знал).

В то лето я не только ездил по объектам 25-й Системы, были в моей жизни и другие события. Ещё в мае ко мне на работу зашёл Игорь Нечаев (корреспондент местного телевидения, я уже упоминал о нём). Он увидел мою стенгазету про Дмитровский вычислительный центр, и у него тут же сработал профессиональный рефлекс:

– А давай снимем про это передачу?

Передача вышла в эфир в начале лета, и, видимо, получила хвалебные отзывы, потому что Игорь предложил:

– А давай ещё про что-нибудь снимем?

В моей голове моментально мелькнула мысль: «Вот кого беспрепятственно пустят в Трудовую!» (Как и все журналисты, Игорь напорист и пронырлив) И я ответил:

– А давай снимем про подмосковную систему ПВО?

Игорь поскучнел:

– Да что там снимать? Я бывал и в Княжево, и в Доршево – там одни руины.

Но я уже закусил удила – семинар по Public Relation не прошёл даром (да и судьба настойчиво толкала в спину):

– Давай сделаем так – я ещё поезжу, посмотрю, а в начале сентября тогда прикинем, что из этого можно сделать.

Игорь согласился:

– Хорошо. А я попробую найти людей, кто там служил – у меня в записной книжке вроде были какие-то телефоны.

Как и планировалось, к съёмкам передачи мы приступили в начале сентября 2005 года. Я предложил название «Теперь об этом можно рассказать» (позаимствовал у генерала Гровса, руководителя американского атомного проекта – так называются его мемуары). Не полагаясь на импровизации Игоря, я заранее писал ему текст и решительно руководил водителем редакторских «Жигулей». В качестве музыкального оформления к передаче я предложил песню «Если завтра война». Игорь засомневался:

– А мы народ не напугаем?

Но я настоял на своём. Мы отснялись на стартовых позициях в Рогачёво, побывали в бункере ЦРН в Лупаново (где я оценил достоинства телевизионного прожектора), съездили в жилой городок в Жуковке. Только тягач ЗиЛ-157 найти не удалось, пришлось снимать бортовой грузовик. Но тоже ничего получилось.

Самый главный облом ожидал меня в Трудовой. Когда наши «Жигули» подъехали к заветным воротам, солдаты уже трудолюбиво малевали на них триколор. Игорь скомандовал водителю:

– Здесь ничего не выйдет. Разворачивайся.

Но дело было сделано: судьба подбросила мне наживку в виде куска ракеты, и я её заглотил. Осталось только подсекать добычу, чем судьба незамедлительно занялась.

Вскоре в эфир вышла первая серия «Теперь об этом можно рассказать». Сам Игорь тоже время даром не терял – через свои многочисленные связи он вышел на ветеранов Рогачёвской части. Поэтому следующие части передачи содержали не только репортажи с живописных руин подмосковной ПВО, но и интервью с людьми, там в своё время служившими. Запись очередного интервью Игорь запланировал в городке Рогачёвской части, и пригласил меня как соавтора поучаствовать. Там мы встретились с майором Потаповым. До этого моё представление о майорах строилось на основе образа майора Полищука с военной кафедры МИИТа. Георгий Алексеевич этому образу совершенно не соответствовал – грамотная речь, вежливые манеры, очки. Он провёл нас по всему городку, и, иногда печально вздыхая, подробно рассказал – где чего было. Рассказал и о своей биографии. Услышав, что он в своё время командовал 5-м взводом, я спросил:

– Ведь это же ракеты со спецзарядами! И что, в случае чего рука на кнопке не дрогнула бы?

– Выполнили бы приказ не раздумывая! Боевой дух был очень высок! – решительным голосом твёрдо ответил Георгий Алексеевич. Потом он предложил съездить в Подвязново – на территорию радиотехнического центра. Шлагбаум у съезда с шоссе был закрыт, и мы пошли пешком. По дороге Георгий Алексеевич рассказал, что у них есть общественная организация ветеранов части, и они каждый год собираются в первую субботу мая прямо здесь – на территории РТЦ.

– Вы тоже приезжайте, – пригласил он. Оператор не снимал, мы просто прошли на площадку у братской могилы за новой казармой. Я вспомнил ухоженную братскую могилу на дивизионе.

– Да, когда часть была – за ней ухаживали, как за боевой техникой, – подтвердил Георгий Алексеевич. – Это сейчас всё заброшено. А там ещё рядом ракета стояла – памятник был. А как часть закрыли – её свалили и разделали на металлолом.

Судьба подбросила мне ещё одну наживку. И я её исправно заглотил. На обратном пути Игорь вспомнил, что несколько лет назад делал передачу про городок Рогачёвского полка – что после ухода военных там развал и разруха.

– А ты можешь её найти? – сразу спохватился я – меня уже интересовало буквально всё.

– Ну не знаю. Она где-то в архивах, ещё на кассете VHS, если не стёрли, – засомневался Игорь. Но я проявил настырность (могу ведь, когда надо!). И вот он передал мне диск с записью. Включаю – на экране изображение в полосах и затяжках. Да, оцифровано со старой кассеты, передача 2000-го года. Называется – «Полк, которого нет». Вот в кадре крупным планом Игорь Нечаев с микрофоном. Звук ещё хуже изображения – слов не разобрать. Но вот камера отъезжает, и становится видно, что Игорь стоит на фоне зданий, крашеных обычной для городков С-25 жёлтой краской. И сбоку от него стоит ракета! Только почему-то от 75-го комплекса. Место съёмки я узнал – это на въезде в городок. Но когда я там был, никакой ракеты не видел. И тут я опоздал!

«Теперь об этом можно рассказать» получилась из 6 частей. Последнюю снимали уже зимой, в студии. А весной, 7 мая 2006 года, я отправился в Подвязново – на встречу ветеранов. Я шагал по дороге к РТЦ и думал: «Зачем я сюда приехал? Что я здесь буду делать? Ведь я же никого не знаю! И они меня не знают» (Позже я убедился, что когда меня начинают одолевать такие сомнения – это верный признак, что я на правильном пути). Но всё оказалось не так страшно. Георгий Алексеевич представил меня, а поскольку передачу по местному телевидению видели всё, то дальнейших объяснений не потребовалось. Про передачу было сказано – «это про наш полк!».

После того, как все собрались и обменялись приветствиями, двинулись на площадку у братской могилы. Построились, к памятнику возложили заранее подготовленные цветы, Павел Степанович Андреев сказал несколько слов. А я вспомнил ухоженную братскую могилу посреди заброшенного дивизиона. Среди собравшихся не было фронтовиков, в силу возраста повоевать не успели, но чувствовалась незримая связь поколений. И здесь, не на пафосной площади перед телекамерами, а почти в лесу, на окраине заброшенного военного объекта, было ясно – это не показуха и не просто дань традиции.

Потом вернулись к станции, открыли гермодвери, мужчины достали из бункера разномастные столы, а женщины стали раскладывать продукты. Столы расставили прямо на бетоне антенной площадки. Я скромно уселся в уголке. Заметив мою стеснительнось, надо мной взяла шефство Валентина Ивановна Шпорт – супруга старшины, Назара Кондратьевича. Это получилось как-то по-фронтовому – собраться не в ресторане, а на том месте, где прошла служба. Всё это было неописуемо искренне и трогательно.

После обязательных тостов слово взял Николай Васильевич Брыксин:

– Все вы знаете, что у нас существует ветеранская организация. Уже двенадцатый раз мы собираемся, и я, как инициатор этого дела и как председатель, которого вы выбрали, хочу спросить – стоит ли нам собираться дальше? Многим уже трудно приезжать, вот я и подумал – может, на этом остановимся? Как вы думаете?

Честно говоря – я был удивлён. Я представлял себе военных как людей решительных и лишённых каких-либо сантиментов, а тут… Получается, не только меня временами одолевают сомнения? Собравшиеся зашумели:

– Николай Васильевич, да ты что? Мы тебя избрали, вот и давай! Конечно же, будем и дальше собираться!

Уже в конце, когда женщины стали убирать со столов, Николай Васильевич подошёл ко мне:

– Молодой человек… Вот как тебя зовут?

Я назвался. Николай Васильевич протянул руку, сжал мою ладонь, и, не отпуская, заговорил:

– Я, когда узнал, что ты с телевидения, то, честно говоря, сначала хотел дать тебе в морду! Потому что на вашем телевидении только одно блядство и порнография!

Я опешил и не знал, что мне делать. Но Брыксин держал мою руку крепко. Женщины, услышав такое дело, уже приготовились нас разнимать:

– Николай Васильевич, да ты что! Он про наш полк передачу снял, а ты! Ну выпил, с кем не бывает.

Брыксин как ни в чём ни бывало продолжил:

– Но я вижу, что у вас там не все такие. Вот ты, я гляжу, хороший человек! Спасибо, что приехал.

Я наконец-то освободил свою руку и буркнул что-то вроде «спасибо». Почему-то после этих передач многие стали считать, что я работаю на телевидении. Сначала это было приятно, но со временем выяснилось, что слава имеет и оборотную сторону. Видимо, слова Брыксина произвели впечатление и на других, потому что уже на обратном пути с РТЦ со мной поравнялся Михаил Ильич Панин (он пришёл на 25-ю Систему в 1954 году, был парторгом части):

– Молодой человек, вот как вы считаете, мы правильно делаем, что собираемся?

Его слова озадачили меня не меньше, чем то, что говорил Брыксин. Почему они собираются на заброшенном объекте, вдалеке от людей, да ещё и сомневаются – правильно ли делают? Они заслужили большего. Гораздо большего. Но что можно сделать? И что могу сделать лично я – ведь вопросы задавали мне?

Я не пошёл на автобусную остановку вместе со всеми, а решил навестить лагерь на окраине Подвязново, где, можно сказать, прошла юность. Лагерь, в отличие от воинской части, выглядел вполне обитаемым, хотя людей между корпусами не было видно. И за последние 20 лет мало изменился. Но мои мысли были заняты другим.

Что можно сделать? И можно ли что-то сделать? Нет, не так – нужно что-то делать! А что? Я вспомнил книжку про социальное проектирование, которую мне в своё время подарили на семинаре по Public Relation. Похоже, это именно то, что надо. Должен быть какой-то символ, понятный всем. Что-то заметное, что было бы у всех на виду и служило бы напоминанием… Ракета! Памятник в виде ракеты! Ведь стояли же ракеты на дивизионе и в городке. А потом их не стало, и у людей появились сомнения – а нужно ли собираться? А вообще нужна ли была их служба? Да, надо поставить ракету вертикально – как фаллический символ, чтобы те, кто хает нашу историю, знали – за такие дела их трахнут в прямом и переносном смысле. Так что история, с которой началось это повествование – я посмотрел на площадку перед КПП и сказал: «Тут не хватает ракеты!» – это не экспромт, а результат долгих и мучительных размышлений.

Итак, идея родилась, теперь с ней надо было что-то делать. Для начала – с кем-то ею поделиться. Первой, разумеется, стала супруга, но она к моим затеям привычная, и на неё это большого впечатления не произвело. А на следующий день – 15 мая 2006 года – у меня была повестка в военкомат. Причина была проста – Министерство Обороны наконец-то впервые за последние 15 лет вспомнило об офицерах запаса. Ко мне это тоже относилось – меня решили повысить в звании до старшего лейтенанта, а для этого мне необходимо было пройти офицерские сборы. Но поскольку к тому времени мои проблемы со здоровьем были уже заметны невооружённым глазом, то в военкомат я отправился смело. Майор из 3-отделения только глянул на меня и махнул рукой – иди отсюда! Я и пошёл. Но в коридоре встретил Павла Степановича Андреева – отставного майора из Рогачёвской части, которого я видел всего за неделю до этого – на встрече в Подвязново. Я поздоровался и изложил идею с памятником.

– Очень хорошая идея! – одобрил Павел Степанович, – Я полностью поддерживаю!

Обрадованный такой поддержкой, я решил немедленно действовать и тут же направился к военкому – полковнику Спиваку. Ждать, пока он освободится, пришлось полтора часа, зато разговор с ним был по-военному краток – секунд на 30: «Поставить памятник – полдела. А кто его потом будет содержать?» Другая моя попытка осчастливить предложением поставить памятник одного из депутатов была отбита чрезвычайно ловко: «Я не хочу красть у тебя идею». До меня наконец-то стало доходить – если я хочу памятник, то этим придётся заниматься самому.

И я начал с того, что высказал идею с памятником главе Рогачёвской администрации. С Михаилом Николаевичем Хохловым я тоже познакомился в связи со своей основной деятельностью – он привозил на ремонт компьютеры из администрации. Когда он заехал ко мне очередной раз, я завел осторожный разговор о памятнике. Видимо, уже тогда я произвёл на Михаила Николаевича какое-то особое впечатление, потому что он не послал меня сразу и далеко, а попытался воззвать к здравому смыслу: «А где взять ракету? А главное – деньги?».

Это подействовало, по крайней мере – на какое-то время. Но ездить по объектам С-25 я продолжил, теперь уже в сопровождении супруги – моя байка про солдат с собаками на неё подействовала. Мы побывали под Сергиевым Посадом (в/ч 92585, «Абитуриент»), не доезжая Сергиева Посада (в/ч 83571, «Башенка»), и в сторону Клина (в/ч 92924, «Кенгуру»). И везде видели одно и то же – заросшие дороги, демонтированное оборудование, разрушенные строения. Бывший передний край холодной войны выглядел неприглядно. Но зато я получил вещественные доказательства самой холодной войны – без серьёзных оснований это всё городить бы не стали.

Но почему это всё разрушено и заброшено? Я находил только одно объяснение – информационная война. По телевизору это выглядело как безобидный трёп про преступления Сталина и Берии, неэффективную военизированную экономику и неправильную советскую историю. На местности это смотрелось гораздо более масштабно и печально. Я получил доказательства существования информационной войны: раз есть разрушения и жертвы – значит, есть и война. И следующими жертвами могут стать ветераны Рогачёвского полка – эти милые люди, с которыми я сидел за одним столом и поднимал тосты за Сталина (Да, именно так! Я не преувеличиваю и не выдумываю). Вот это уже касалось меня лично.

Да, это была война! Кто был враг? И на чьей стороне воевал я? Можно, конечно, сказать, что я был на стороне своей страны. А враги – это те, кто против моей страны. Но это всё общие слова на уровне демагогии. У меня же всё свелось к конкретным вещам и действиям. Я считал, что установка ракеты в качестве памятника поднимет боевой дух ветеранов и жителей городка, а, значит, улучшит их жизнь и здоровье. Меня не интересовали масштабы страны и мира, я ставил перед собой конкретную задачу, и в какой-то момент понял, что решить её можно, только будучи готовым заплатить любую цену. Я назвал это «концепцией последнего окопа»:

«Вот идёт 41-й год. Немцы наступают, наши отступают. И вот в какой-то момент наши солдаты оказываются в окопе, кругом немцы и связи с нашими нет. Что они будут делать? Думать – что мы тут будем воевать, Москва далеко? А может, Москву сдали уже давным-давно. Да и руководство как-то многое недоглядело. Нет, они скажут – вот наш окоп. Что там в Москве делается – не знаем, а свой окоп не сдадим. Может, потому до Берлина и дошли – что каждый за своё отвечал и своё дело делал».

Хотя, конечно же, в моём случае жизнью жертвовать не требовалось, а речь шла всего лишь о деньгах и личном времени. И деньгах тоже личных. Когда я это понял, всё стало существенно проще, потому что какие-то деньги у меня были. Я заявил супруге, что готов их потратить на установку памятника. Не уверен, что её это обрадовало, но возражать она не стала.

Но оставалась техническая сторона – где взять ракету для памятника? Окольными путями вышел на зам. командира части в Трудовой. Ответ был малоутешителен, хоть и предсказуем: «Ракет больше нет, остались только фрагменты баков». Но остановиться я уже не мог и стал рассматривать вариант не с настоящей ракетой, а стилизацию. Например, бетонный столб с крылышками. Или водопроводную трубу с крылышками. Я даже ходил по задворкам железнодорожной станции и смотрел – какие бетонные столбы бывают. Даже ставил супругу рядом для масштаба и фотографировал.

И в этот момент судьба решила, что всё готово для следующего шага, и подкинула следующую наживку. 11 сентября 2007 года на Caves’е появилась новая ветка «Зенитная ракета С-25 среди металлолома», которую создал Dimkin aka Дмитрий Игнатов:

«Подмосковье. Окрестности Волоколамска. Одна из многочисленных локальных свалок металлолома, из коей собравшие её надеются, видимо, извлечь звонкую монету. И вдруг, среди ржавых кузовов автомобилей, потерявших самоходность тракторов, дырявых цистерн и ржавых железяк вовсе непонятного назначения сверкнул на солнце не потускневший за годы грозный и стремительный силуэт управляемой ракеты зенитно-ракетного комплекса С-25!»

Именно с этого момента проект под названием «Памятник ракетчикам в селе Рогачёво» пошёл полным ходом. 20 сентября мы уже были под Волоколамском. Но ещё до этой поездки я начал действовать. Супруга объяснила мне порядок действий в таких случаях, и 14 сентября я подготовил текст письма председателя общественной организации ветеранов 658 зенитного ракетного полка особого назначения Юрия Фёдоровича Сорочкина главе сельского поселения Большерогачёвское и Покровское Михаилу Николаевичу Хохлову. Сорочкин текст одобрил и подписал, и в конце сентября 2007 года я отвёз письмо в Рогачёво, попутно продемонстрировав своё фото на фоне ракеты. Михаил Николаевич посмеялся над моей склонностью к бюрократии: «Всё же уже давно обговорено!». Но я всё равно попросил секретаря сделать отметку на втором экземпляре письма.

Теперь надо было готовить технический проект, и мы с супругой отправились в Рогачёво измерять площадку. Наши манипуляции с рулеткой на месте будущего памятника не укрылись от внимания хозяина магазинчика, которого все местные зовут Шерхан. Идею с памятником он встретил прохладно. Площадку перед КПП он обустраивал сам и за свой счёт, и на неё имел свои виды – хотел сделать детскую площадку. Памятник в его планы не вписывался: «Тут будут люди сидеть, пиво пить, мусорить. А убирать мне придётся? Нет, я против!» Но я нагло заявил: «Уже есть решение Рогачёвского совета депутатов!» На это Шерхану крыть было нечем, и он попытался зайти с другого боку: «Твою ракету тут за неделю всю изрисуют и разломают». Я ответил: «Пусть только попробуют!» Но проблему он обозначил правильно.

Что можно противопоставит вандализму? Особенно в довольно глухом месте. Забор? Охрану? Решение было парадоксальным – полнейшую доступность и беззащитность. Чтобы это проверить, было принято решение установить информационный плакат на въезде в городок, тем более что конструкция для этого оставалась ещё со старых времён. Она же и определили размер плаката – 150 х 120 см. Дизайн плаката разработал я сам на пару с супругой, и с эскизом пошёл в одну из дмитровских контор, занимающейся наружной рекламой. Работавшие там девочки были весьма удивлены моим заказом – они привыкли изготавливать вывески совсем другого рода. Между собой мой заказ они называли «военный плакат». Со своей работой они справились блестяще, и 7 февраля 2008 года плакат был водружён на стенд у ворот городка.

К тому времени уже была договоренность с Тушинским заводом о том, что они дают ракету. Но именно с этого момента главным стала уже не техническая сторона проекта, а идеологическая. Теперь можно было думать и о проведении PR-акции, тем более, что приближался день Защитника Отечества. Поэтому я предложил провести 23 февраля митинг ветеранов, где и озвучить планы по установке ракеты. Ветеранов собралось полтора десятка, но главное – было телевидение. С Игорем Нечаевым я договорился заранее – сюжет пошёл в эфир в ближайшем выпуске Дмитровских новостей.

Но информационное сопровождение проекта шло уже давно – на Caves’е я исправно отчитывался о ходе работ. Поэтому повторяться не буду, а постараюсь описать то, что в эти отчёты не вошло – информационно-идеологическую составляющую проекта. Так получилось, что и технической, и информационной частями занимался я. Нелепость происходящего меня просто поражала – ведь я ни разу не строитель, не политработник, и даже не руководитель. Как я мог этим заниматься? А главное – ведь даже в армии не служил, и не имею к этому всему никакого отношения.

Вот написал это, и сам же понял, что неправ. Как строителя меня готовили 3 года на военной кафедре. Да, это была теория, но надо же когда-то переходить к практике. К политработе я тоже имел отношение со времён учёбы в институте – был комсоргом группы со 2-го по 5-й курс. Правда, к тому времени комсомол уже шёл к закату. Недостающие знания я получил на семинаре по Public Relation осенью 2000-го года. А уж практику я нарабатывал, встревая в общественные дела супруги. Теперь же наступила её очередь совать нос в мои дела, чем она активно занималась. Ну а руководителем к тому времени я был уже со стажем – с 1994 года возглавлял малое предприятие.

Короче, выяснилось, что судьба тщательно и кропотливо подготовила меня к этой миссии. И столь же тщательно пресекла все мои попытки от выполнения этой миссии увильнуть. А главное – было странное чувство, что я на войне. Информационной войне. Я помнил руины тех полков, где побывал. Мне не давали расслабиться и гнали дальше постоянные вопросы: «Ну как дела с ракетой?» или «Ну что, с памятником всё заглохло?» И я понял, что это надо сделать любой ценой – уже нельзя не сделать. Я был готов платить эту цену – деньги у меня были. И платил – когда уже после установки памятника я составил список расходов, выяснилось, что я потратил больше 100 тысяч рублей. Я порадовался – легко отделался, рассчитывал, что платить придётся больше.

Было странное ощущение – только вперёд! Я жил только этим. Не знаю, понимали ли это окружающие? Думаю – вряд ли. Но на встречу шли очень охотно. Не то, что денег за работу не просили (хотя было и такое), но цену не заламывали. И вот наконец настал решающий день, когда надо было ехать за ракетой. Всю дурь и накладки, которые происходили в тот день, невозможно описать. По крайней мере – печатно. Скажу только, что из дома я вышел в 6 утра, а ракету поставили в шестом часу вечера. И всё это время я ничего не ел, и, кажется, даже не пил. Когда ракета уже стояла, Игорь, рабочий с Тушинского, сказал: «Надо бы поесть!» Я протормозил: «Ну поехали в Макдональдс». Игорь деликатно поправил: «В смысле – поесть» и показал пальцами. До меня наконец дошло! У Шерхана в магазине взяли бутылку и каких-то сарделек, и сели тут же под ракетой на лавочке. Разлили на троих, Валентин Драч был за рулём. Я взял стакан и подумал: «Ну сейчас и развезёт! А, ладно – дело сделано!» Но водку еле почувствовал – то ли потому что на свежем воздухе, то ли потому, что целый день на адреналине (скорее всего).

На следующий день поехал докладывать главе администрации. При этом ревниво вслушивался в разговоры пассажиров маршрутки. И услышал то, что хотел – одна женщина гордо сказала другой: «А нам перед городком ракету поставили!» Разумеется, Хохлов был уже в курсе. Он пожал мне руку: «Поздравляю! Мы победили!» Да, я чувствовал именно это – победа! Уже весной, в апреле, в администрации было совещание по сценарию мероприятия по открытию. Меня тоже позвали. Предложение, даже скорее – требование, у меня было только одно – чтобы открывали под гимн России! И именно так всё и было.

Я отходил долго и постепенно. Я ездил в Рогачёво, смотрел на ракету и думал: «Да! Вот так вот!» И никак не мог остановиться. Логика подсказывала: «Всё!», а чувства требовали: «Ещё!» Тогда был смысл, я жил полной жизнью, был какой-то драйв. А потом всё кончилось – никому ничего не нужно, все заняты повседневными делами. Я хотел повторить это чувство победы, а оно не повторялось, и я злился. Я говорил: «Вот – ракета!» А люди в недоумении пожимали плечами и спрашивали: «Ну тебе хоть за это заплатили?» Я воспринимал это как равнодушие, безразличие, как предательство.

И только сейчас понял, в чём дело. Я отравлен порохом информационной войны. Я жил этими лозунгами, я верил в них. И другие люди верили. Там всё было настоящее, на самом деле. Я защищал наши ценности (во всяком случае – я так думал), а сейчас какие-то странные люди мне говорят: «Тебе хоть заплатили?» Я не понимаю этих людей – кто во всём ищет копеечную выгоду и считает, что и другие такие же. Кто говорит, что вокруг всё плохо и ничего сделать невозможно. Это не мой круг. Потому что я знаю – есть другие люди и другие отношения. А эти… Они навсегда будут для меня чужими.