Аллея кошмаров

Карта XVII Отшельник

В свете костра Стэн медленно раскладывал карты, глядя, как они ложатся большим крестом.

Овражек защищал от ветра; с дороги – в четверти мили через поля, заросшие высокими жухлыми сорняками, – костер был не виден. Бурьян на краю оврага желтел в свете пламени на фоне темного неба, где стыли далекие звезды.

Императрица. Она с язвительной улыбкой смотрела из-под звездной короны, держа в руке жезл с золотым шаром на конце. Гранаты, вышитые на ее одеянии, напоминали клубничины. За ней торчали деревья, фальшивые, как задник в захолустном театре. Под ногами колосились хлеба. Запах спелой пшеницы. Символ Венеры на ее троне. Запах спелой пшеницы.

О чем они думали, змейки-живчики, извергаясь в мир навстречу кислой среде, спринцеванию, резиновым спермоприемникам, обивке автомобильных сидений, шелковым панталонам, скомканным носовым платкам… по двести миллионов за раз…

На противоположной стороне костра толстяк ухватил плоскогубцами край жестянки, снял ее с углей.

– Где твоя посуда, дружбан? Кофе готов.

Стэн вытряхнул из своей жестянки табачные крошки, обернул ее тряпицей.

– Плесни сюда.

От кофе живот болезненно сжался. Господи, сейчас бы выпить чего-нибудь покрепче. Но как незаметно отхлебнуть из бутылки, чтобы не делиться с этим назойливым типом?

Он осторожно высвободил горлышко из кармана пальто, притворился, что рассматривает карты, и украдкой налил бормотухи в дымящуюся жестянку.

– Ух ты! Откуда такое божественное благоухание?! – воскликнул толстяк, поводя носом; голос был шершавым, как наждачная бумага. – Неужели это амбре де хмель? Или капля – легкое касание за ухом – изысканного парфюма «О-де-гниль»? Ее естественный аромат, так сказать, но… Ну-ка, Златовласка, доставай бутылку, не томи!

Стэн с натянутой улыбкой заявил:

– Вот, держи, приятель. Я как раз собирался тебе предложить, просто хотел дождаться друга, он ушел за провиантом.

Толстяк взял бутылку самогона, оценивающим взглядом окинул содержимое, приложился к горлышку и отпил ровно половину.

– Спасибо, дружбан. Только приятель твой вот он, я и есть. Ты пей быстрее, а то как бы еще кто-нибудь не появился.

Он поерзал, скрестил ноги по-турецки и отхлебнул кофе. Тонкая струйка поползла по иссиня-черному, давно небритому подбородку. Щетинистые брыли делали его похожим на пирата.

Толстяк поставил жестянку на колено, утер губы, провел языком по зубам и добавил:

– Вот-вот, дружище. Пей до дна. Не дай бог к нам заявится нежданный гость… – Он лукаво склонил голову к плечу, картинно вздернул брови и манерно, пискляво заговорил: – А в доме не прибрано, у горничной сегодня выходной, и дорогого гостя угостить нечем, разве что глотком этих превосходных, выдержанных скунсовых ссак. – Он с притворной укоризной покачал головой, тряся отвисшими щеками, и радостно продолжил: – А может, наш драгоценный гость будет из тех редких птиц, кто всегда готов услужить. Тут же наденет передник – самый лучший, разумеется, с оборочками, для особых случаев – и встанет к плите, готовить угощение.

Стэн снова приложился к бутылке; самогон обжигал десны и разъедал зубы. Пустая бутылка полетела в жухлую траву.

Толстяк подбросил в костер хвороста и присел на корточки рядом со Стэном.

– А что это за карты, дружище?

На нем была почти чистая рубаха, всего малость обтрепанные брюки. Видно, привык к роскошной жизни. На лацкане пиджака виднелся крошечный значок в форме штурвала – эмблема какого-то яхт-клуба.

Стэн вгляделся в лицо толстяка.

– Друг мой, вы, судя по всему, много повидали в жизни. У меня создается впечатление, что когда-то у вас был кабинет, устланный ковром. А на подоконнике стоял вазон с какой-то зеленью… с карликовыми кедрами?

Толстяк встал, задумчиво качнул жестянку с кофе.

– Ну, кедры у всех были. А я придумал гораздо интереснее. У меня в вазонах на подоконнике росла простая трава. Но самое гениальное – в траве сидели кузнечики! Вечером я приглашал клиента в кабинет. За окнами в темноте сверкали россыпи городских огней. Я предлагал ему отойти от окна и прислушаться. Создавалось такое ощущение, что ты не в городе, а где-нибудь на природе. – Он недоуменно посмотрел на Стэна. – Слушай, дружбан, а откуда ты знаешь про траву?

Великий Стэнтон с многозначительной улыбкой указал на разложенные карты.

– Это цыганское Таро. На этих картах изображены древние символы, в которых заключена тайная мудрость прошлых тысячелетий.

– И что ты с ними делаешь? Гадаешь? Будущее предсказываешь? – В хриплом голосе больше не было злобы.

– Мне являются видения. Впечатления. Двое детей, верно?

Толстяк кивнул.

– Ох господи! Было двое. Только эта сука загуляла и малышей не уберегла.

– Третья жена?

– Ага. Погоди-ка, ты знаешь, что у меня их было три?

– Я снимаю впечатления из вашего сознания, друг мой, а карты Таро помогают мне сосредоточиться. А теперь, если вы хотите продолжения, заплатите двадцать пять центов или товарным эквивалентом.

Толстяк почесал в затылке.

– Ну давай.

Он швырнул четвертак рядом с картами. Стэн поднял монетку. Пять порций выпивки. Он сгреб карты, перетасовал их, попросил толстяка левой рукой снять колоду.

– Видите, первая карта – Отшельник. Старик, опираясь на посох, бредет с фонарем, в котором сияет звезда. Это ваш путь по жизни, поиск недостижимого. Сначала вы жаждали денег, потом – любви, а еще позже – уверенности в будущем, для себя и для близких. Но вас преследовали несчастья. Вы терзались внутренними противоречиями, а потому, прежде чем отправиться домой, заглядывали в ближайший бар, чтобы пропустить рюмку-другую. Или пять. Или шесть. Верно?

Толстяк мрачно кивнул.

– Отшельник – карта, символизирующая поиск. Поиск ответов.

– Ты попроще объясни, дружбан, – расстроенно попросил толстяк. – Копы на железной дороге мне все мозги давно отбили.

Стэн закрыл глаза.

– Человек является в мир слепой и беспомощной крохой. Ему понятен только голод и страх – боязнь громких звуков, боязнь падения. Вся его жизнь проходит в бегстве – в бегстве от голода и от ударов судьбы. С момента рождения человек проваливается в воздух Времени и со свистом летит в бездну тьмы…

Толстяк встал и осторожно отошел подальше, с подозрением глядя на предсказателя. Психи вообще легковозбудимые, а у этого в руках жестянка с горячим кофе…

Великий Стэнтон говорил сам с собой. Бормотуха успокоила желудок, который больше не закручивало узлом вокруг хребта, и сняла ноющую боль в спине. Стэн вещал, с пьяной радостью молол всякую чушь, трепал языком, как бог на душу положит. Можно расслабиться и отдохнуть, язык сам знает, как лучше. И мозгам ненапряжно. Незачем думать, что наплести этому насквозь лживому типу, он сам небось в рекламном агентстве служил, прожженный плут. Язык вывезет. Язык, лучший друг мужчины, а иногда и женщины… Черт, о чем это я?

– …Врываемся, как ветер, проносящийся над утренними лугами, и угасаем, как пламя светильника у распахнутого окна. А в промежутке бредем от стола к столу, от бутылки к бутылке, от кровати к кровати. Сосем, жуем, глотаем, лижем, запихиваем в себя жизнь, как ам… ам… амеба, черт бы ее побрал! Кто-то выпускает нас, как лягушонка из спичечного коробка, и мы прыгаем – прыг-скок, прыг-скок, – а этот тип идет за нами, а как ему надоест, давит нас сапогом Всеблагого Провидения, так, что все кишки наружу. Сукин сын!

Мир завертелся, и Стэн раскрыл глаза пошире, чтобы не потерять равновесия. Толстяк его не слушал. Стоя спиной к костру, он швырял камни куда-то в темноту. Потом повернулся и сказал:

– К нашему костру подбирается какая-то шелудивая вшивая псина. Фу, мерзость вонючая! Ненавижу треклятых собак. Приходят, обнюхивают, ластятся, мол, приголубь меня, мистер… Ненавижу! Так и норовят обслюнить. Почешешь такую за ушком, она от счастья прям тает, благодарная сука…

– Друг мой, – заявил Стэнтон Карлайл, – похоже, вас однажды укусила собака. Причем не ваша. У нее была хозяйка…

Толстяк с неожиданно атлетической легкостью подскочил к нему, разминая увесистые кулаки.

– Ну да, собака. Угодливый, раболепный, ластящийся выродок! И конечно же, болван психованный, у него была хозяйка. Этим псом был я сам!

Оба замерли, как в немой сцене. Трепетало только пламя костра, плясало на жухлой траве и на лицах, освещая муку на темном одутловатом лице толстяка и отрешенность на исхудалом лице светловолосого бродяги.

Оба повернулись, услышав шорох и поскуливание на краю овражка. По склону сполз тощий дрожащий пес, осторожно приблизился к костру, поджав хвост и закатывая глаза.

– Поди сюда, дружок, – негромко, ласково подозвал его Стэн.

Пес бросился к нему, повизгивая от радости, но толстяк пнул его ногой под брюхо. Несчастного пса подбросило в воздух. Он заскулил от боли и, растопырив лапы, шлепнулся прямо в костер, с визгом вскочил и умчался в темноту. С подпаленной шерсти сыпались искры.

Стэн взмахнул жестянкой с кофе. Жидкость темной дугой блеснула в свете костра и хлестнула по глазам толстяка. Он отшатнулся, утер лицо рукавом, наклонил голову к левому плечу и танцующим шагом двинулся на Стэна, выставив левый кулак вперед и прикрывая лицо полураскрытой ладонью правой руки.

– Готовься, браток, – сказал он вкрадчивым, интеллигентным тоном. – Тебя ждут три очень неприятных минуты. Именно столько я с тобой поиграю, а потом отправлю баиньки.

Преподобный Карлайл, схватившись за живот, согнулся вдвое и застонал, будто у него внезапно скрутило кишки. Толстяк на миг растерялся, но этого было достаточно.

Стэн стремительно вскочил и что было сил ткнул горящей палкой в грудь противника. Толстяк тяжело повалился на землю, будто мешок песка, и, задыхаясь, широко раскрытым ртом втянул в себя воздух. Стэн с размаху всадил палку в раззявленную пасть, чувствуя, как удар раскрошил толстяку зубы.

Хмель выветрился из головы. Стэн остался в одиночестве под холодным необозримым небом. Наг, как червь. Как лягушонок. Над которым нависла грозная тень сапога. Стэн бросился бежать.

С железной дороги донесся паровозный свисток, и Стэн помчался быстрее. В боку закололо. Боже мой, карты. Я забыл колоду у костра. Еще один след преподобного Карлайла.

Товарняк замедлил ход. Стэн бежал, задыхаясь, высматривая путь в темноте. Мимо пронеслась железная подножка, но ухватиться за нее не удалось. Поезд стал набирать скорость.

Заметив широко раскрытую дверь грузового вагона, Стэн прыгнул.

И с ужасом понял, что сейчас сорвется под колеса.

Из вагона высунулась рука, схватила его за плечо и наполовину втянула в вагон; земля замелькала под ногами.

Товарняк понесся вперед.