Альфа и Омега. Книга 3 (СИ)

Глава 11. Грешники

Оставшиеся до поворотного момента в истории Церкви шесть с хвостиком дней я провела практически в одиночестве. Йон постоянно пропадал на работе, возвращался поздно и почти сразу ложился спать — иногда даже не ужиная, а это означало, что уставал он страшно. Я, как могла, его поддерживала, не задавала лишних вопросов и не лезла в душу, понимая, что сейчас не лучшее время как для выяснения отношений, так и для допросов в духе «Ты уже придумал, как спасти тех несчастных на фермах?». Я же в свою очередь почти каждый день ездила в Дом, таким образом отвлекая себя от тяжелых мыслей о нашем с альфой будущем. Мы с Орией продолжали вместе работать над сценической программой вечера-открытия, и часть моих идей, озвученных во время коллективного мозгового штурма, пошла в общий список.

С девочками мне было легко. Они были частью той моей прежней жизни, в которой не существовало иных проблем кроме как что приготовить на ужин, как дожить до следующей зарплаты и чем склеить треснувший экран мобильника. И мне нравилось, что их отношение ко мне не изменилось после того, как Йон стал одним из зубцов местной мафии, а я сама превратилась в «молодую госпожу», как меня упорно продолжал величать Кадо. К слову последний тоже с большим удовольствием ездил со мной, совершенно явно отдавая предпочтение Дому по сравнению с другими местами, где нам иногда приходилось бывать. Впрочем, тайны из причин этого никто не делал — настолько, что однажды я буквально лоб в лоб столкнулась со своим телохранителем, выходящим из комнаты Поппи.

— Уже? — только и смогла почему-то спросить я, немного удивленно пытаясь сопоставить в голове, сколько эти двое вообще знакомы.

— Жизнь коротка, молодая госпожа, — пожал плечами он, заправляя рубашку в брюки. — Я буду ждать вас в машине снаружи.

— Серьезно, что ты в нем нашла? — позже тщетно пыталась понять я, теребя саму черноволосую омегу. Она неловко посмеивалась, даже как будто немного смущалась и в конце концов сказала, что Кадо «настоящий мужик покруче любого альфы, что втайне от жен сюда бегают». А потом еще с легкой тревогой спросила, не против ли я и не получит ли ее трехпалый кавалер от меня нагоняй за такие вольности на рабочем месте.

— Помнишь, мы говорили о коррупции? — серьезно спросила ее я, и по изменившемуся лицу подруги поняла, что не помнит. — Ну, о том, что если бы банки награждали хороших девочек, я бы была миллионершей или что-то такое. В общем считай, что банк под названием судьба щедро со мной поделился, а ты получаешь свои дивиденды за то, что в нужное время была мне хорошей подругой.

— То есть ты не против? — подвела итог Поппи, выразительно двинув своими роскошными бровями.

— Не против, — подтвердила я, улыбнувшись и чуть покачав головой. — Я понятия не имею, что ты в нем нашла, но это, наверное, вообще не мое дело. Будем надеяться, никому в голову не придет пристрелить меня, пока вы… развлекаетесь.

— Да ну что ты прямо! — всполошилась подруга, кажется, приняв мои последние слова за чистую монету. — Конечно, нет. Кадо говорил, что тут ты в безопасности. И что из всех молодых девиц, за которыми ему приходилось следить, ты самая ответственная и усидчивая. И что ему даже ни разу не приходилось снимать тебя с шеста в стриптиз-баре или откачивать после передозировки кокаином.

— Да, передозировки и шестов на этой неделе нет в моем расписании, — фыркнула я, и мы вместе немного посмеялись над этим, вскоре закрыв тему.

Надо признать, Кадо был обо мне лучшего мнения, чем я заслуживала. Потому что ни он, ни Йон до сих пор не знали о том звонке на мой мобильный и угрозах. Для себя я решила, что расскажу, только если это станет регулярным — ну или хотя бы повторится еще пару раз. Но с тех пор меня больше никто не тревожил, да и «несчастные случаи» вроде отравления в казино или разбитого стекла в «Элизиуме» больше не повторялись, поэтому я надеялась, что все это уже каким-то образом решилось само. Возможно, стоило бы задать моему альфе прямой вопрос, но, как я уже говорила, он почти не появлялся дома в последнее время, а когда мы все-таки оказывались наедине, был либо не в состоянии в принципе вести беседы, либо предпочитал проводить это время менее многословным и более приятным способом.

А к посвящению Медвежонка в сан я уже и думать обо всем этом забыла.

Сама церемония должна была проходить в Большом соборе Восточного города, и я вдруг осознала, что еще ни разу не была там — неоднократно проходила мимо, даже фотографировалась на его фоне, чтобы потом отправить фотографии маме и брату, но зайти внутрь меня никогда не тянуло. Большой собор был своего рода твердыней Церкви, и со стороны больше напоминал крепость, чем храм. Он был выстроен таким образом, что заходившее солнце оказывалось ровно за ним, окатывая его жарким, оранжево-золотым пламенем, невольно вызывавшим ассоциации с грешниками, вечно мучающимися в огненной пасти Великого Зверя после своей смерти — такие фрески иногда встречались на стенах старых храмов, особенно в сельской местности, хотя официально Церковь не придавала особого значения посмертью, призывая своих последователей достичь всего, чего можно, при жизни, таким образом приблизившись к божеству.

Во время церемонии посвящения в сан самого Фердинанда Боро я была еще совсем юной, и меня не особо интересовали такие вещи. Смутно помню, как мама смотрела репортаж об этих событиях в новостях, пока я вертелась перед зеркалом, размышляя, какого цвета серьги лучше подойдут к оттенку моего лака для ногтей. Кажется, это было либо незадолго до, либо вскоре после того, как я обрела запах, и тогда для меня в целом мире не было ничего важнее моего собственного меняющегося тела. Уж точно меня не интересовало, как какому-то незнакомому альфе как будто на другом конце мира надевают на голову кардинальский венец — так назывался церемониальный головной убор, который переходил от кардинала к кардиналу и использовался исключительно во время церемонии посвящения. Сейчас же мне оставалось только досадовать на отсутствие у прежней себя хотя бы толики любознательности и размышлять о том, какая удивительная вещь — время. В ту пору, когда новоиспеченный кардинал Боро поднялся на вершину своего тогдашнего положения и превратился в одну из самых влиятельных фигур религиозного мира, я думала о сережках и совсем чуть-чуть — о своем брате, который уже начинал нервничать из-за того, что его собственное тело ни в кой мере не выказывало намерения как-то измениться. А Йон, возможно, еще даже не успел потерять сестру и присматривал за ней, сидя на ступенях их с матерью трущобной хибарки и надеясь, что сегодня та вернется с работы трезвая и не под кайфом. Ну а главный виновник сегодняшнего торжества и вовсе — пачкал пеленки и даже представить не мог, каким безмерно важным событием стало его появление на свет.

Народ начал толпиться около Большого собора еще затемно, хотя начало церемонии посвящения было назначено на одиннадцать утра. Пришедшие разделились на две враждебно посматривающие друг на друга группы. В первой было ожидаемо больше молодежи, во второй — более взрослых, даже пожилых зрителей. Первые приветствовали молодого кардинала, который, как им казалось, воплощал собой необходимые и давно назревшие перемены в Церкви, вторые поносили его на чем свет стоит, называя «папенькиным выкормышем» и «отвратительным примером кумовства среди высших церковных цинов». И хотя передача титула от отца к сыну в подобных обстоятельствах была вполне традиционным и естественным явлением, в последний раз такое происходило достаточно давно. Да и, чего скрывать, СМИ так тщательно и с таким смаком обсосали эту историю со всех сторон, что общественная дискуссия просто не могла не разгореться.

Меня саму же больше всего волновала мысль о том, что кто-нибудь — случайно или нет — в последний момент все-таки догадается о том, что Дани не альфа. Йон, когда я поделилась с ним своими опасениями, сказал, что для меня это очевидно только потому, что я знаю правду. А для остальных он просто симпатичный подросток, который, возможно, еще не успел возмужать в полной мере.

— Я в юности тоже был тощий и нескладный, — добавил он. — Помню, был период, когда я в зеркало на себя смотреть не мог, так меня раздражало то, что я там видел.

— Поэтому ты решил набрать мышечной массы? — улыбнулась я, ненавязчиво окинув взглядом его подтянутую спортивную фигуру.

— В том числе, — подтвердил альфа, подходя ко мне и приобнимая меня за талию. — Все будет нормально, не волнуйся.

— Я надеюсь, — вздохнула я, продолжая через окно наблюдать за толпой внизу. Я плохо спала этой ночью, голова была тяжелая и мутная, и я сама не заметила, как она оказалась у Йона на плече. Рядом с ним мне всегда становилось так спокойно и уютно — особенно когда, как сейчас, мои собственные мысли замолкали, переставая сотрясать мой разум незатихающим звоном мечей. В такие моменты я почти всерьез размышляла о том, что лучше бы мне всегда быть немного не в себе — слишком уставшей, невыспавшейся или вроде того. Потому что прямо сейчас мне хотелось только одного — положиться на Йона, позволить ему все сделать так, как он считает нужным, а потом просто пожинать плоды его стараний. Он же так хотел заботиться обо мне, так почему я не могла ему этого позволить в более сознательном состоянии? Почему искала какой-то подвох в том, что он говорил и делал? Почему вечно ощущала это непреходящее напряжение где-то глубоко внутри себя? Потому ли, что он уже дважды отказывался от меня и мог сделать это снова? Или потому, что понимала — отпусти я себя и доверься полностью, потом обязательно произойдет что-то плохое? Со мной, с ним, с нами — потому что именно так всегда происходило. Потому что иначе, кажется, просто не бывало.

— Нам уже пора, идем, — мягко проговорил альфа, утягивая меня за собой, и я без сопротивления или лишних вопросов подчинилась. Сейчас весь мой мир, обычно столь гулкий, широко распахнутый навстречу всему происходящему и переполненный голосами и лицами, сжался до размера его руки, которую я держала в своих. И вдруг начинало казаться, что вот это — и есть та правда, которая важнее любых статусов, догматов и борьбы за власть. Просто быть рядом с тем, кто каким-то образом заключал в себе весь твой мир. Наверное, тем одним, что был призмой, лишь взгляд сквозь которую вообще придавал миру снаружи хоть какой-то смысл.

Однако, когда мы уже спустились в алтарный зал и заняли свои места на одной длинных деревянных скамей из грубого темного дерева, произошло кое-что, что заставило меня проснуться и встрепенуться.

— Что он тут делает, Йон? — тихо спросила я, усилием воли подавляя желание обернуться и удостовериться, что не ошиблась.

— Он сын одного из прошлых Иерархов, ему, вероятно, интересны такие мероприятия, — с непроницаемым лицом отозвался мой альфа.

— Он… Я… Твою мать. — Я досадливо скривилась, нервно закусив губу.

— Хана, расслабься, — мягко посоветовал Йон, накрыв мою руку своей. — Ты же не думаешь, что он здесь из-за нас?

— Я… Наверное. Не знаю. — Я заставила себя сделать длинный прочувствованный выдох, чуть наклонившись вперед и стараясь унять бешено колотящееся сердце. — Не люблю такого рода совпадения, они меня нервируют.

Альфа ничего не ответил, только мягко усмехнулся и прижал мою напряженную руку к губам.

— Я здесь, ладно? — произнес он чуть погодя. — Я с тобой, Хана. Я сумею тебя защитить.

— Да, — через силу заставила себя улыбнуться я. — Ты со мной.

Мы встретились глазами, но я не успела задать так и вертевшийся у меня на языке вопрос о том, кто же в таком случае защитит его самого, потому что в этот момент заиграла торжественная органная музыка, мгновенно заполнившая все пространство алтарного зала, и ведшиеся в соборе разговоры затихли.

Фердинанд Боро в тяжелой, богато расшитой мантии Иерарха поднялся за кафедру. Он почти не изменился с того дня, когда я видела его в последний раз. Все такой же надменный, сухопарый, полный так и плещущего через край чувства собственного достоинства, похожий на большую хищную птицу с кривыми когтями и острым твердым клювом. И хотя я не была уверена, что он знает о нашем с Йоном присутствии — и уж тем более о том, где именно мы сидим, — я готова была поклясться, что он посмотрел прямо на нас, прежде чем начать свою традиционную речь.

Не знаю, заметили ли это остальные присутствующие, но его глаза так и горели темной ненавистью, и весь его облик буквально дышал этой яростной, захлебывающейся в самой себе злобой. То, что происходило здесь сегодня, наверняка воспринималось им как личное оскорбление, как удар в спину — но хуже всего, что этот удар он буквально наносил себе сам. Медвежонок не рассказывал об этом, но я была почти уверена, что за прошедшие недели Боро приложил немало усилий для того, чтобы саботировать посвящение в сан собственного сына — оно и так откладывалось дважды. Но не существовало такого способа, которым он мог бы навредить Дани, не подставившись при этом сам. Самый главный его секрет, который мог бы раз и навсегда закрыть для Медвежонка двери всех храмов Церкви, был обоюдоострым мечом. В том лицемерном мирке, который представляло из себя высшее церковное общество, сын-омега был не просто несмываемым позором, но чем-то сродни первородному греху. Иерарх являлся одной из самых влиятельных политических фигур в мире, но правда, подобная этой, снесла бы его с места как пушинку и не нашлось бы ни силы, ни власти, что помогли бы ему удержаться на церковном престоле.

Но одно дело было просто скрывать подобную правду от мира, а совсем другое — собственноручно произвести омегу в кардиналы. Насколько мне было известно, ритуальное сожжение еретиков не практиковалось Церковью уже несколько столетий, однако подобный проступок как нельзя лучше подходил на роль прецедента, чтобы вернуться к этой давно забытой практике.

И глядя, как Дани Боро медленно шествует к отцу по алтарному проходу, окруженный солнечным светом и серебристым блеском своих одеяний, которые уже совсем скоро должны были смениться на белую с золотым мантию кардинала, я вдруг поняла, о чем говорил отец Горацио, рассуждая, что истинное предназначение Церкви давно уже утратилось и что то правильное, духовное и важное, что изначально привлекло его в ней, становилось все менее осязаемым на фоне бесконечной грызни и распрей между высшими церковными лицами. По сути то, что сейчас делал Иерарх Боро, было прямым нарушением устава, плевком в лицо Великому Зверю и всем верующим. И он делал это не ради даже какого-то призрачного общего блага — он готов был попрать все законы, земные и небесные, лишь бы получить желаемое и удержать власть. Вот, наверное, о чем говорил Йон — и чего он так опасался, когда я заводила речь о союзе оймахистов и церковников. Вопрос был не в том, кто кому может или не может доверять. Скорее в том, насколько обе стороны готовы были принести в жертву собственные шкурные интересы ради правды и общего блага. И если я сама чувствовала в себе эту готовность — а иногда почти потребность, — то могла ли надеяться и рассчитывать, что другие будут чувствовать так же? Впервые с самого начала этой истории меня вдруг охватили сомнения.

Йон сжал мою руку чуть крепче, хотя я была уверена, что полностью скрыла от него свои мысли. Но, наверное, это было просто удачным совпадением — потому что именно в этот момент Дани Боро опустился на колени перед своим отцом, склонив голову и смиренно ожидая, пока на него возложат кардинальский венец. Иерарх медлил. Он смотрел то на сына, то на собравшихся, словно задаваясь вопросом, как вообще позволил себе оказаться в этой совершенно безвыходной ситуации. И я на мгновение почти ему посочувствовала, но это чувство было таким мимолетным и недолгим, что я бы не стала воспринимать его хоть сколько-нибудь всерьез.

Мне казалось, что я видела, как у старшего альфы дрожали руки, когда он опускал золотой с крупными белыми цветами венец на голову Медвежонка, и в тот момент, думаю, каждый из нас понимал, что теперь дороги назад уже ни для кого не будет.

Снова заиграла музыка — торжественная, гулкая, оглушающая. Запел церковный хор, а у меня от волнения и общего эмоционального напряжения выступили слезы на глазах. Я порывисто прижалась к плечу Йона, и он обнял меня, мягко похлопывая по спине. Мне было сложно перестать думать о том, не совершаем ли мы ошибку — и стоит ли оно того вообще. Мы же уже были счастливы, разве нет? Зачем и ради чего мы так подставлялись и так рисковали, поднимаясь все выше? В тот самый момент, когда Дани Боро, кардинал Восточного города, поднялся с колен и посмотрел на собравшихся в зале своими большими и лучистыми голубыми глазами, я поняла, что не знаю ответов на эти вопросы.

Мы выходили из Большого собора одними из последних — Йон все еще поддерживал меня за плечи, потому что у меня буквально дрожали колени и я не чувствовала земли под ногами. Я не могла оторвать взгляд от пола, боясь, что окружающие вдруг каким-то образом прочтут в нем ужасную правду о том святотатстве и богохульстве, что только что произошло пред ликом Великого Зверя при полном одобрении его наместника на Земле, и потому увидела, что на выходе нас ждет молчаливо замершая фигура, лишь когда мы подошли к ней вплотную.

— Не ожидал встретить вас здесь, босс Гу, — проговорил Далла, обеими руками опиравшийся на свою трость. Его белые гладкие волосы, уложенные волосок к волоску, красиво лежали на широких плечах, и мне вдруг подумалось, что ему бы сейчас больше пошел расшитый золотом камзол, чем этот строгий костюм-двойка. — После нашего последнего разговора у меня создалось впечатление, что вы с Церковью, что называется, по разные стороны баррикад.

Йон ничуть не смутился, словно ожидал какой-то подобной ремарки, и, приятно улыбнувшись, ответил, балансируя на грани вежливости и насмешки:

— Это самое модное и раскрученное мероприятие этой недели, так что мы решили, что будет непростительно пропустить его.

Далла ответил улыбкой на улыбку, но у меня ни на мгновение не закралось сомнения в том, что он видит моего альфу насквозь. Даже если и не знает истинных причин нашего присутствия здесь сегодня, то однозначно догадывается, что тут все намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я с трудом подавила порыв обернуться и поискать глазами Медвежонка. Почему-то мне вдруг захотелось, чтобы он сейчас был как можно дальше отсюда.

— Мне кажется, вы способны удивить меня, босс Гу, а это редкость в моем возрасте, — заметил старший альфа, а потом, словно подтверждая мои мысли, добавил: — Все это не случайность, не так ли?

— Смотря, что считать случайностью, босс Далла, — продолжая непроницаемо улыбаться, отозвался Йон. — Но если желаете поговорить о судьбе и предопределении, моя жена большой знаток этих тонких материй. У меня же никогда не хватало на них времени.

На мгновение у меня перехватило дыхание, когда я подумала, что он действительно решит пообщаться со мной на эту тему, но Далла лишь скользнул по мне коротким, ничего не выражающим взглядом, как будто только что вообще отметил для себя мое присутствие рядом с Йоном, и заговорил уже о другом:

— Босс Камори намедни выражал свое удовлетворением тем, что поставки товара возобновились в прежних объемах. Вам достаточно быстро удалось наладить процесс. Примите мое восхищение.

Босс Камори. Тот чернокожий гигант, похожий на ожившего голема. Но раз поставки возобновлены, это значит…

— Я просто выполняю свои обещания перед своими партнерами, — пожал плечами мой альфа, и его хватка на моем плече стала ощутимо крепче, словно он опасался, что я скажу что-нибудь лишнее.

— Это правильно, — веско отметил его собеседник. — Нам ни к чему были бы проблемы и дальнейшие задержки. Следующее собрание зубцов состоится осенью, перед Праздником Благоденствия, и я надеюсь, что на этот раз у остальных боссов не возникнет повода быть недовольными вами.

— Я бы не стал говорить за всех, — чуть изогнул бровь Йон. — Некоторые недовольны просто самим фактом собственного существования, и тут я мало что могу сделать.

Далла коротко улыбнулся в ответ на его замечание, а потом, не прощаясь, вышел из собора, и мой альфа проводил его поклоном, которого тот, кажется, даже не видел. Однако Йон продолжал стоять в таком склоненном состоянии еще некоторое время, и только тогда до меня дошло, что он словно бы чего-то ждет. Но не от ушедшего мужчины, а от меня. Ждет устало и обреченно, понимая, что без этого не обойтись. Но я ничего не сказала — ни по поводу возобновившихся поставок, ни по поводу слов Даллы. Просто поудобнее перехватила его руку и негромко спросила:

— Идем в машину?

— Да, — с удивлением, кажется, даже пересилившим облегчение кивнул альфа. — Идем.

Дани и остальные ждали нас в поместье Боро — там должно было состояться своего рода празднование в честь посвящения Медвежонка, и мы с Йоном, конечно, были приглашены. По дороге он снова уткнулся в свой телефон и иногда звонил по нему кому-то, задавал вопросы и отдавал распоряжения, но меня это нисколько не раздражало. Вдев в уши наушники и уютно прикорнув на его коленях, я восполняла нехватку ночного сна. Иногда альфа задумчиво перебирал мои волосы, а под конец дороги, кажется, и сам немного задремал, потому что сквозь наполнившую в какой-то момент наушники тишину я услышала знакомое похрапывание.

Вечеринка в поместье Боро изначально планировалась большим светским мероприятием с многочисленными гостями и прессой, но буквально в последний момент Дани решил все отменить. По его словам, он хотел пригласить туда девочек из Дома — естественно, соответствующе их приодев и не распространяясь насчет их места работы, — но госпожа Боро практически в прямом смысле слова встала на дыбы, заявив, что скорее удавится, чем позволит «трущобным шлюхам» переступить порог ее дома, и в итоге они в очередной раз поругались. Услышав об этом, я снова подумала, что мое собственное мнение об этой женщине все никак не может сформироваться до конца. С одной стороны, она была жертвой интриг и подлости своего мужа, которая всю жизнь оплакивала якобы погибшего ребенка, но с другой… С другой стороны, в ней было так много надменности, нетерпимости и какой-то душевной скупости, что я при всем желании не могла относиться к ней так же тепло и искренне, как, например, к Ории. Как по мне, хозяйка Дома сделала для Дани намного больше, чем его собственная мать, которая вместо того, чтобы защищать вновь обретенного сына всеми средствами, буквально своими руками толкала его в пасть льва, прекрасно понимая, что Иерарх не успокоится, пока Медвежонок не перестанет представлять для него угрозу. Может быть, это была своего рода месть с ее стороны? Ударить больнее, чем по его амбициям, она бы все равно вряд ли смогла. Ведь в конце концов Дани заявил о себе и подверг себя опасности не ради того, чтобы стать кардиналом и поквитаться с отцом — все это началось, когда он решил помочь Ории сохранить ее Дом. Йон хотел отомстить за мать, а я — просто хотела разгадать тайну табличек Оймаха. И вот мы трое без всякого на то желания или согласия оказались втянуты в самый центр тех событий, которым однажды суждено было изменить историю.

Из-за ссоры Дани с матерью вечеринка получилась камерная — на ней присутствовали только самые близкие друзья семьи, в том числе те немногочисленные союзники, которых госпоже Боро удалось привлечь на их сторону в оппозицию к Иерарху. Кроме того, там были Джен и отец Горацио, и, насколько я понимаю, инициатива пригласить их обоих исходила напрямую от Медвежонка. У нас с подругой еще не было возможности обсудить эту странную наэлектризованную ситуацию, что возникла между ней и юным кардиналом, но, честно говоря, я даже толком не знала, как начать этот разговор. «Эй, Джен, я знаю, что тебе нравится парнишка почти вдвое младше тебя. Но ему уже скоро исполнится семнадцать, так что он уже, считай, взрослый и вы оба можете…»

Не дойдя до конца этой мысли, я вдруг осознала, что мне самой уже вот-вот исполнится двадцать девять. А значит через год будет тридцать. Мне будет тридцать лет, а моему любимому мужчине — всего двадцать три. Почему-то, когда мне было двадцать восемь, а ему двадцать один, это ощущалось не так страшно, а теперь я вдруг осознала, что, кажется, имею все шансы постареть быстрее, чем он вырастет.

Мрачно подцепив со столика бокал шампанского, уже не первый за этот вечер, я опрокинула его в себя, почти не ощущая вкуса. После, высмотрев в углу комнаты зеркало, решительной поступью, ощущая всю тяжеловесность момента, направилась к нему.

— Что ты делаешь? — поинтересовался Йон, обнаруживший меня около него спустя полминуты.

— Ищу признаки трагически неостановимого увядания, — со всем приличествующим моменту пафосом отозвалась я.

— Нашла? — выдержав паузу, уточнил он, кажется, тщетно стараясь сдержать рвущийся наружу хохот.

— Если накачать мое лицо ботоксом от подбородка до лба, у меня есть шансы конкурировать с твоими ровесницами еще лет десять, — глубокомысленно изрекла я, морща лоб и изучая остающиеся после этого дела тонкие полоски на коже.

— Я бы тебя лучше кое-чем другим накачал, — фыркнул альфа, оттягивая меня от зеркала. — Пойдем проветримся, маленькая омега, ты уже порядочно набралась, а мне тебя еще домой везти.

— Я стекла как трезвышко! — почти не всерьез возмутилась я, с трудом отлепляясь от зеркала, из которого на меня смотрела непозволительно взрослая и какая-то даже почти красивая женщина в золотисто-винном платье.

— Знаешь, пока ты ведешь себя как маленький ребенок, тебе еще рано задумываться о старости, — заметил Йон, уводя меня из общей гостиной, где собрались гости. Я так толком и не успела ни с кем из них пообщаться — даже с Медвежонком мы буквально перекинулись парой фраз, прежде чем госпожа Боро увела его беседовать с «более важными» гостями. Однако, кажется, сейчас ее куда больше интересовал отец Горацио, чем собственный сын — я мельком увидела, как эти двое, уютно расположившись рядом на диванчике, о чем-то негромко беседуют, и колено альфы касается колена хозяйки дома так, что нет никаких сомнений, что они оба это чувствуют и одобряют.

— Спорим, она до конца вечера его в койку уложит, — пьяно хихикнула я. — Мне кажется, нашей госпоже Боро пошло бы на пользу немного… сбросить накопившееся напряжение. Знаешь, говорят, что если у омеги долго нет секса, она становится раздражительной и совершенно невыносимой в общении.

— Ты не поверишь, — закатил глаза Йон, — но про альф говорят ровно то же самое.

— И как? — уточнила я, тут же сосредоточившись на нем. — Ты становишься раздражительным и невыносимым?

— У меня как-то не было возможности проверить в последнее время, — хмыкнул он, засунув руки в карманы брюк, чуть склонив голову и с откровенным интересом разглядывая меня. Я вдруг осознала, что слегка покачиваюсь, поэтому для придания себе большей устойчивости оперлась пятой точкой о стену и, вздернув нос, уточнила:

— Что-то не так?

— Я совсем тебя не балую, да? — вдруг совершенно невпопад спросил Йон.

— А? — вытаращилась на него я, тут же забыв, что собиралась что-то из себя изображать.

— В кино миллионеры обычно катают своих возлюбленных на яхтах и частных самолетах, водят их по дорогущим бутикам, и они в каждой новой сцене появляются в новом платье от кутюр, — пояснил он. — А я даже на вечеринке в честь нашего общего друга не смог отследить тот момент, когда моя женщина набралась вдрызг, потому что был занят разговорами по телефону.

— Во-первых, я ни Зверя не вдрызг, — наставительно ткнула в него пальцем я. — Во-вторых, эти зверевы миллионеры в кино, как по мне, жуткие бездельники, все через одного. Если бы ты «работал» так же усердно, как они, нас обоих бы давно уже пристрелили. — Я снова хихикнула, но на этот раз мой смешок прозвучал скорее нервно.

Альфа долго и протяжно выдохнул, покачав головой.

— Я не мог дать тебе того, чего ты заслуживаешь, потому что был беден и ничего из себя не представлял. Сейчас я богат так, что сам порой себе не верю, но все равно не могу…

— Йон, пожалуйста, не надо, — почти испуганно воскликнула я, на мгновение словно бы протрезвев. Подавшись вперед, я обняла альфу, прижавшись к его груди и ощущая, как меня совсем не к месту вдруг начало потряхивать. — Ты даешь мне себя, и это самое важное. Я много… много говорю и много думаю не по делу и… Я не знаю, что с нами будет. И я ужасно за тебя боюсь иногда. Я бы хотела, чтобы ты был только мой и ничей больше, чтобы я могла, не знаю, носить тебя как кулон или как нижнее белье, чтобы никогда не расставаться. Я люблю тебя таким, какой ты есть, а не таким, каким ты почему-то хочешь казаться в моих глазах. Мне нужен только ты, а не яхты и самолеты, понимаешь? Просто не бросай меня больше, это единственное, о чем я тебя прошу.

Он несколько секунд молчал, потом крепко меня обнял. И когда я уже почти расплакалась от проникновенности собственной тирады, негромко произнес мне на ухо:

— Нет, ну нижнее белье можно и стирать иногда. Знаешь, в гигиенических целях.

Я возмущенно задергалась в его объятиях, негодуя, что вместо того, чтобы поддержать меня или ответить на мои такие — как мне тогда казалось — важные и красивые слова, альфа все свел к дурацкой шутке, но Йон только крепче прижал меня к себе, откровенно веселясь и покрывая поцелуями мое недовольное раскрасневшееся лицо.

— Я же говорю, ты сущий ребенок, Хана Росс, — широко улыбнулся он. — Особенно когда напьешься. Трагическое увядание не грозит тебе еще лет пятьдесят.

— И ты будешь со мной все пятьдесят лет? — тут же сочла нужным уточнить я.

— Ну уж нет, — покачал головой альфа. — Пятьдесят это какие-то детские цифры. Я собираюсь быть с тобой всю оставшуюся вечность до заката мира и после него… — Он замолк, перебитый звонком собственного мобильного. — Всю вечность за исключением следующих минут двадцати, — поправился он, достав телефон и увидев, кто звонит. — Прости, маленькая омега, это важно.

Мне ничего не оставалось кроме как отпустить его, и Йон зашел в первую попавшуюся пустую комнату, чтобы там спокойно поговорить. Я на мгновение задумалась о том, а не Никки ли ему это звонит, но, кажется, на сегодня мои запасы жалости к себе были исчерпаны, потому что думать об этом оказалось неинтересно, и я перестала.

Оглядевшись и немного сориентировавшись в окружающем пространстве, я поняла, что нахожусь на втором этаже поместья Боро — там, где еще ни разу до этого не была. Наверное, где-то здесь находились хозяйские спальни, гардеробные и прочие интересные места. Медвежонок же так и не показал мне свою комнату! Интересно, у него там тоже эта дурацкая мебель на витых ножках в стиле французских королей? Как вообще можно всерьез жить в таком доме?

«Наверное, можно, если самого себя воспринимать исключительно всерьез», — заметил мой внутренний голос, и я, подумав, с ним согласилась.

Отчего-то вдруг захотелось похулиганить. Разбить какую-нибудь жутко дорогую вазочку, которая стоила больше, чем я раньше зарабатывала за год, порисовать на обоях или спрятать одну из горделиво висящих на стенах картин куда-нибудь за диван, чтобы потом весь дом в панике бегал кругами в ее поисках. Остановило меня только то, что за мои шалости влетит, скорее всего, горничным, а это делало всю затею в целом бессмысленной. Поэтому я, сдерживая своего внутреннего ребенка, который проснулся так некстати, просто решила устроить себе небольшую экскурсию по дому, в очередной раз размышляя о том, что, даже при условии, что Йон, наверное, сейчас может купить и нам нечто подобное, я бы ни за что не согласилась в таком жить.

Первым о происходящем меня оповестило обоняние, хотя, признаюсь, я все еще не до конца отвыкла от атмосферы Дома, поэтому сперва, учуяв распаленный запах бестий, даже не обратила на него особого внимания. И только когда услышала недвусмысленные звуки, доносящиеся как будто из-за одной из неплотно прикрытых дверей, сообразила, что, наверное, так пахнуть тут не должно.

Признаюсь, в первые мгновения мною овладело лишь одно желание — поскорее убраться подальше и сделать вид, что это все меня вообще не касается (как в общем-то и было на самом деле). Но потом в мою не слишком трезвую голову вдруг пришла мысль о том, что это запросто может быть не прислуга, как я подумала сперва, и не кто-то из заплутавших гостей, а сама хозяйка дома, которая и до этого бросала на своего собеседника в общей гостиной весьма недвусмысленные взгляды.

Не знаю, что в итоге мной руководило. Наверное, как это ни странно прозвучит, обида за Орию и остальных девочек, которых сюда не пригласили, потому что госпоже Боро не нравилось их ремесло. Мол, если уж ты такая ханжа и святоша, то имей совесть хотя бы дождаться, пока твои гости уйдут, прежде чем давать себе волю.

Может быть, мне просто хотелось поймать ее на горячем, чтобы перестать ощущать себя так неловко в ее присутствии, а, может, я действительно хотела что-то кому-то доказать — например, что омега остается омегой, как бы старательно она ни прятала свое тело и как бы ни пыталась контролировать собственную суть. И, может быть, мне самую чуточку было это нужно — понять, что все мы одинаковые и что свою природу не переделать, как ни пытайся.

В общем я успела навоображать себе всякого, но не успела сделать самого главного — подумать, что я вообще делаю. А потому, когда якобы случайно открыла незапертую дверь, намереваясь изобразить вежливое разочарованное удивление, у меня откровенно отпала челюсть.

Конечно, мне стоило понять все раньше — хотя бы по запаху. Но я была слишком пьяна и слишком довольна собой, чтобы уделять внимание таким мелочам. Да и, что скрывать, запах секса в этой комнате был ярче, чем любые другие — в том числе характерные запахи участников процесса.

Дани, обнаженный сверху по пояс, сидел на кровати, чуть откинувшись назад на вытянутых руках и запрокинув голову. Именно его стоны я сперва приняла за женские, но, учитывая, какой нежный у омеги мог быть голос, в этом, наверное, не было ничего удивительного. Джен сидела рядом с ним, запустив парню руку в штаны и одновременно посасывая кожу на его шее над ароматической железой. Она сама была полураздета, а на плечах и руках омеги алели следы от недавних укусов. Обернувшись на звук открывшейся двери, альфа недовольно заворчала, а Медвежонок, увидев меня, внезапно кончил — по крайней мере, судя по выражению его лица в тот момент.

Джен улыбнулась — не своей, немного хищной улыбкой, а потом, медленно подняв левую руку, выразительно слизала с пальцев белесую густую жидкость, которая, как мне вдруг подумалось, на вкус должна была быть слаще сливок.

— Хана… — разморенным, полным неги голосом позвал меня Дани, протянув ко мне руку, и в эту секунду у меня наконец-то включились отрубившиеся от шока рефлексы. Подавшись назад, я вписалась бедром в косяк, выругалась, потом зачем-то извинилась и пулей вылетела из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Не знаю, как я нигде не навернулась и ни во что не врезалась, пока бежала по полутемному коридору, не разбирая дороги. Увиденное так ярко отпечаталось у меня перед глазами, что я никак не могла прогнать его из своей головы. Это выражение безотчетного сладкого удовольствия на лице Дани, эту насмешливую улыбку на губах Джен перед тем, как она сунула себе в рот пальцы, покрытые его соком. Кажется, до этого момента я не понимала — не понимала во всех смыслах этого слова, — что ему тоже это нужно. Что он тоже омега, как и я, а значит тянется к силе и властности альф, тянется к их контролю и уверенности. Зверь его дери, я так привыкла думать, что тема секса в жизни Медвежонка связана лишь с его работой и принуждением, что совсем забыла о его потребностях, которые, судя по всему, за все эти годы так и не были подавлены полностью.

Я не знала, что думаю по этому поводу, не знала, что чувствует мое сердце и хочет ли видеть в произошедшем предательство, но в одном была уверена — то, что я только что увидела, здорово меня завело, и если бы не Йон, я бы почти наверняка без всякой задней мысли приняла предложение Медвежонка, воплощенное в той протянутой руке. Просто подошла бы села рядом и…

— Хани, прости меня.

Я обернулась, только сейчас осознав, что ноги вынесли меня на небольшой балкон, откуда открывался вид на лужайку за домом Боро. Джен стояла в дверях, ведущих в дом, растрепанная, раскрасневшаяся, но уже совершенно овладевшая собой. Как тогда на вечеринке у Макса, когда она сперва позволила своим инстинктам взять верх, а потом вновь пришла в себя и смогла остановиться.

— Все… нормально, — пробормотала я, ощущая, что слова рвутся наружу с дурацким, почему-то почти счастливым смехом. — Я просто… не ожидала, что это вы. Не хотела вас прерывать, так что это ты прости меня.

— Я сама… не поняла, как так вышло, — честно призналась альфа, все еще глядя на меня с сомнением и затаенной тревогой. — Мы просто говорили, он показывал мне дом и… Он так вкусно пахнет, Хани! У меня вообще голова отключилась, я толком даже не поняла, как все произошло.

— Он это умеет, — покачала головой я, все еще не до конца придя в себя и ощущая странную легкость во всем теле. — Думаю, вам обоим было это нужно… Я… Я даже, наверное, не должна удивляться.

— Так ты… не обижаешься? — чуть помолчав, на всякий случай уточнила она.

— Нет. Конечно, нет. В смысле я немного в шоке, но в хорошем, наверное. Зверь тебя дери, Джен, какого хрена вы дверь не закрыли? А если бы это была не я?

— Говорю же тебе, у меня мозг вообще отключился, — пробурчала она, наконец успокоившись и тяжело вздохнув. — Мальчишка землю из-под ног на раз выбивает. У меня никогда в жизни такого ни с кем не было. Не знаю насчет пророчеств и прочего дерьма, но в постели он точно золотой ребенок. Да и не ребенок уже ни хрена.

— Это точно, — согласилась я, тоже постепенно успокаиваясь. — Дани уже давно не ребенок, и я очень рада, что это именно ты и… В смысле я тебя знаю, и ты его не обидишь. Не обидишь ведь? — чуть помолчав, уточнила я.

— Да он сам кого хочешь…

Она не договорила, вдруг изменившись в лице и судорожно отдернувшись назад. Я не сразу поняла, что произошло, а потом ощутила то же, что и она — запах другого альфы. Запах того, кто обычно предпочитал держать и собственные феромоны, и эмоции при себе.

— Нам пора ехать, — негромко произнес отец Горацио, подошедший к нам сзади.

Я почему-то была уверена, что Джен отреагирует иначе. Что ее собственный запах вступит в схватку за право доминирования, как бывало всегда между альфами в таких случаях. Но она ничего не сделала — даже ничего не сказала. Просто кивнула и, опустив голову, последовала за ним, а у меня от алкоголя и все еще бурлящего в крови адреналина просто не хватило ни сообразительности, ни решимости остановить их, пусть даже в происходящем ощущалось что-то очень неправильное. Что-то тревожное и опасно хрупкое, как ломающийся под тяжестью темной воды весенний лед. Но даже будь я трезва, то куда как не уверена, что мне удалось бы двинуться с места. Слишком много было силы в том запахе, которым отец Горацио окутал нас обеих. Может, поэтому и сама Джен не смогла ему сопротивляться.

Они уехали почти сразу после этого, и я, если бы осталась на том балкончике, могла бы видеть их машину, отъезжающую от поместья. Но вместо этого я минут десять сидела в первой попавшейся ванной, утихомиривая бьющую меня дрожь. В конце концов, пришла к выводу, что мне стоит отыскать Медвежонка и поговорить с ним, но прежде, чем я успела это сделать, меня саму нашел Йон. По одному моему виду он сразу понял, что произошло что-то серьезное, а потому, не став задавать лишних вопросов, просто увел меня оттуда и заявил, что мы тоже едем домой.

Дани я в итоге увидела лишь мельком, но он то ли научился за время, проведенное с матерью, изумительно держать лицо, то ли не знал о разыгравшейся около балкона маленькой драме, потому что выглядел совершенно довольным и безмятежным. Даже обнимал за плечи госпожу Боро, хотя до этого не проявлял к ней такой откровенной нежности на публике. Она, растроганная этим, что-то негромко ему говорила, поправляя волосы и сияя счастливыми глазами, и, кажется, на эту внезапно идиллическую картинку обратила внимание не только я.

— Может быть, в этом все-таки есть смысл, — задумчиво проговорил Йон, когда мы оба оказались на заднем сидении машины и Кадо завел мотор.

— В чем? — негромко спросила я, уже отогревшись и успокоившись в его объятиях и ощущая, как сковавшее меня после столкновения с отцом Горацио напряжение медленно оставляет мое тело.

— В том, о чем ты говорила.

— Я много чего говорила, — пробормотала я, испытывая сейчас только одно желание — поскорее оказаться дома в нашей общей постели и забыть обо всем, что сегодня произошло.

— О моей матери, — серьезно отозвался альфа. — Я думал об этом полвечера и… Думаю, ты права.

— Йон? — непонимающе переспросила я, даже слегка отстранившись, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Думаю, нужно ее навестить, — отозвался, зачем-то кивнув сам себе. — Да, думаю, наконец пришло время.