Альфа и Омега. Книга 3 (СИ)

Глава 25. Правда, в которую мы верим

До аэропорта мы добрались уже к обеду. Утомленная долгой дорогой и еще не до конца восстановившаяся после произошедшего в застенках Церкви, я почти сразу уснула, как только опустилась в самолетное кресло. Улетали мы в обновленном составе — отец Горацио остался в Этерии, вызвавшись помогать Медвежонку, который внезапно оказался один на один с разразившимся штормом народного потрясения и гнева, зато к нам присоединились Гвин и двое ее альф. Лично я с предводительницей оймахистов так и не говорила, но со слов Джен знала, что после произошедшего на Празднике они связались с Меркурио, которому в отличие от Йона удалось выбраться целым и невредимым, и с тех пор постоянно были где-то неподалеку. Подруге это не слишком понравилось — как и сам тот факт, что когда нас с моим альфой сцапали, подпольщики предпочли дать деру, не пытаясь за нас вступиться. Конечно, я понимала, что шансов у них против полного дворца церковников не было вообще никаких даже с учетом взрывчатки, тайно провезенной Гвин в город, но переубедить Джен было невозможно — даже когда я напоминала ей о том, что это именно Меркурио, по ее же собственным словам, рассказал ей обо всем, а потом помог связаться с Кадо, который к тому моменту уже и сам собирался выдвигаться в Этерий.

Единственным, о ком я не знала почти ничего, был Медвежонок. После Праздника он исчез из поля зрения широкой общественности, и все, что удалось узнать моим друзьям, это то, что он находился с матерью и был в безопасности. Конечно, таблоиды уже разобрали его по косточкам, и, как ни удивительно, но для многих новость о том, что потрясающе красивый и юный кардинал Восточного города оказался омегой, была куда более важной и требующей больше внимания и обсуждения, чем новость о том, что это бестии произошли от людей, а не наоборот. С другой стороны, на скандалы, связанные с чьим-то грязным бельем, публика и пресса всегда знали, как реагировать, в то время как вопросы глобального миропорядка были слишком сложными и неоднозначными, требовавшими больше времени на осмысление и реакцию. Может быть, я в принципе хотела от общества слишком многого и слишком быстро, а следовало запастись терпением и просто наблюдать.

Я как раз думала о чем-то подобном, проснувшись за полчаса до приземления и глядя на темные громады сумеречных облаков, проплывающие под брюхом самолета — о том, что больше совершенно не ощущаю земли под ногами. Словно бы все планы, которые были у нас до этого, были своего рода беговой дорожкой на стадионе, по которой я уверенно двигалась к финишу, преодолевая препятствия и барьеры. А потом дорожка резко кончилась, и, прыгнув вперед в последний раз, я вдруг обнаружила себя в абсолютной невесомости. Ни верха, ни низа, ни направления движения — только сосредоточенная сама в себе неизвестность. Оказывается, двигаться от точки А к точке Б было так легко и понятно, что я в какой-то момент перестала отдавать себе отчет в конечном пункте этого движения, но более того — том, что будет за ним. Словно бы я достигала цели не для того, чтобы таким образом сделать что-то важное, а для того, чтобы просто ее достигнуть. Доказать всем вокруг и самой себе, что я могу это сделать. А теперь движение закончилось, и я растерялась, ощущая себя неуютно в мире без ясной цели и множества замысловатых этапов перед ее достижением.

…А, может быть, именно так ощущалось давно позабытое мною душевное спокойствие? Когда не нужно никуда спешить и нет никакой следующей точки Б на горизонте — только бескрайняя чистая синева, захлестывающая меня с головой.

Когда мы приземлились в аэропорту Восточного города, я сразу почувствовала, что мы вернулись на север — стоило выйти из теплого самолета, как на меня набросился кусачий и уже почти совсем октябрьский ветер, вынуждая поплотнее закутаться в тонкую ткань плаща. Вдруг захотелось выпить горячего шоколада и закусить тыквенным печеньем, и это, пожалуй, была самая спокойная и адекватная моя мысль за всю прошедшую неделю.

Машина Джен, как оказалось, так и ждала ее на парковке, где та ее оставила перед вылетом. И наблюдая за тем, как подруга с мрачным выражением лица подсчитывает, во сколько ей обойдется наша недельная задержка в Этерии, я вдруг осознала, что мы с ней теперь можем еще очень долго не увидеться. Это осознание было простое, но совершенно поразительное в своей беспощадной ясности. У нас больше не было большого общего дела, которое нас связывало — не было и общей квартиры с пьяными пятничными вечерами, запахом кофе и табака по утрам и однажды выломанной дверью в ванную комнату. А следом за этой мыслью пришла еще одна — Джен все равно всегда будет в моей жизни, если я этого захочу. Дурацкими сообщениями в мессенджерах, ее извечным командирским тоном даже в просьбах и моим последним и главным пристанищем в случае, если все другие двери вдруг окажутся закрыты. Моя лучшая подруга, моя сестра, моя дорогая Джен.

— Ты домой? — уточнила я, подойдя к ней, чтобы попрощаться. Мой голос прозвучал почти нормально, и мне это понравилось — незачем было разводить драму на пустом месте, пусть даже мне немножко этого хотелось.

— Да, — подтвердила она. — Страшно представить, какие горы пыли там наросли за эти месяцы и сколько набежало по коммунальным счетам, но наконец-то я смогу вернуться. Дани заверил меня, что больше беспокоиться не о чем и что Церковь раз и навсегда оставит меня в покое. Так что я даже вроде как… смогу вернуться на работу. Раз Звездная пыль пропала с рынка, потребность прятать ее в картинах — тоже. Даже не верится. — Альфа покачала головой.

— Снова сдашь кому-нибудь свободную комнату? — улыбнулась я, чуть наклонив голову.

— Не знаю, еще не думала об этом, — прыснула она. — Мне пока хватило одной соседки и всего того… интересного, что она привнесла в мою жизнь. В конце концов, никто же не мешает мне надеяться, что однажды она решит меня навестить, не правда ли? — Подруга мне подмигнула, и я тоже коротко и почти беззвучно рассмеялась ей в ответ.

— Постараюсь в следующий раз принести бутылку хорошего вина, а не новый букет мировых проблем, — проговорила я. — Но ничего не обещаю.

— Главное, себя приноси, — с чувством произнесла альфа, не сдержавшись и все же крепко обняв меня напоследок. — И Йона. И если с вами захочет увязаться один бесстыдно сексуальный для своих юных лет кардинал, и его тоже бери.

— Тогда на связи? — уточнила я, когда она все же нехотя выпустила меня из своих объятий.

— Конечно, — бодро кивнула Джен и открыла дверцу своей машины. — Не пропадай, Хани. Я уже почти скучаю.

На меня снова нахлынули эмоции, но я кое-как их сдержала, шмыгнув носом уже после того, как она отъехала. Потом обернулась и увидела, что Йон как раз заканчивает разговор с оймахистами. Отчего-то прощаться с ними меня не тянуло. То ли из-за все же пустивших корни разговоров Джен о том, как они бросили нас с моим альфой в самый ответственный момент, то ли из-за взявшейся ниоткуда убежденности, что вот этих ребят я еще увижу неоднократно. Что частично подтвердили слова Йона, когда он все же о чем-то договорился с подпольщиками и после подошел ко мне:

— Гвин дала согласие на то, чтобы желающие покинуть бункер смогли это сделать. Мы перенесем архивы Общества на наши сервера, где Меркурио и остальные смогут продолжать работать с ними. Он хочет создать собственный эксклюзивный ресурс со всей доступной им информацией, а вырученные за подписку деньги пустить на помощь оймахистам и другим носителям метки, если таковые объявятся в ближайшие годы.

— Ты вроде хотел взять его к себе на работу, — напомнила я.

— Это мы тоже будем обсуждать, — подтвердил альфа. — Мне нужны спецы его уровня, а ему пригодятся мои ресурсы для продолжения его собственных исследований касательно нашего прошлого. Меркурио убежден, что где-то в разных частях света могут быть другие… тайные общины носителей, которые, как и оймахисты, прячутся от мира и хранят кусочки… общей мозаики. Теперь, когда мы знаем о первородстве людей наверняка, возникает множество других, более… специфических вопросов.

— О том, насколько правдива легенда о проклятом короле? — помолчав, уточнила я.

— Да, вроде того, — кивнул Йон. — Нам по-прежнему ничего толком неизвестно о сущности метки, причинах ее возникновения и даруемых ею способностях. Никто и никогда еще не изучал этот вопрос с точки зрения науки. В конце концов в этой красной ленточке действительно могут скрываться ответы на многие вопросы — может быть, не о том, как спасти нашу расу от вымирания, но о том, что мы такое, откуда пришли и зачем вообще появились на этой земле. Бестиям пора осознать себя заново — уже не через возвышение над другими, а через погружение вглубь самих себя.

Я молча наблюдала за его лицом, понимая по его одухотворенному выражению, что все эти философские вопросы близки и самому альфе, а не только его другу-подпольщику. Потеряв свою веру в Церковь и, вероятно, выдуманного ею Великого Зверя, Йон, кажется, нашел для себя нечто иное достойное веры, вложения сил и пространных размышлений. И зная, как это важно для него, я не могла не ощутить тихую, но глубокую радость по этому поводу.

— А что Гвин? Она останется внизу? — чуть погодя спросила я, когда мы уже сели в машину Йона, и он завел мотор. Кадо мой альфа на сегодня отпустил, и тот, как я почему-то была почти уверена, недолго сомневался относительно дальнейших планов на вечер — я еще в Этерии заметила жгучую чернобровую красавицу-омегу на заставке его телефона. Признаться, я и сама очень по ней соскучилась — как и по всем остальным девочкам Дома.

— Да, это был ее выбор, — подтвердил альфа. — Она хочет остаться с теми, кто слишком привык к жизни в бункере и не готов покинуть его даже сейчас. Она показалась мне… очень задумчивой, когда мы сейчас прощались. Словно пытается заново выстроить разбившуюся картину мира у себя в голове. Но, думаю, Меркурио за ней присмотрит. В конце концов, он ее последний близкий друг, как бы отчаянно она этому ни сопротивлялась.

— Да, друзья это… хорошо, — проговорила я, и отчего-то мой голос прозвучал очень грустно. Может быть, из-за того, чье именно лицо всплыло у меня перед глазами в тот момент.

— Думаешь о Медвежонке? — предположил Йон, и я понуро кивнула. — Не волнуйся, я говорил с ним сегодня утром. Он будет в Восточном городе через пару дней, и вы сможете увидеться. Жаль, что… что ты не видела его тогда, на Празднике. Наш малыш порвал своего никчемному папашку просто в лоскуты — одним тем, что не склонился перед ним, когда остальные валились направо и налево, как тряпичные куклы.

— Я волнуюсь за него, — призналась я, обхватив себя за плечи и слегка поежившись. — Не хочу, чтобы о нем говорили гадости из-за того, кто он.

— Дани намного сильнее, чем ты думаешь, — нахмурившись, качнул головой альфа, не отрывая взгляда от дороги перед нами. — А еще он давно научился пропускать мимо ушей все то, что не заслуживает его внимания. Обними его покрепче, когда вы встретитесь, и ты увидишь — на этой мордашке не останется и следа тревог. Уж не знаю почему, но вы двое действуете друг на друга как валерьянка — когда слипаетесь в одну большую сладкую пельмешку, у меня сахар аж на зубах скрипит. — Он дурашливо скривился, а я, коротко рассмеявшись, все же легонько шлепнула его по плечу.

В тот момент мне вдруг показалось, что между нами с альфой ровным счетом ничего не изменилось — вот они мы, смеемся, подначиваем друг друга, обсуждаем то же и тех же, что и раньше. Почему же тогда у меня внутри так тоскливо и пусто? Почему я смотрю на Йона и вижу не своего альфу, а просто мужчину — чудесного, потрясающего, почти идеального во всех отношениях, — но такого же далекого, как все остальные?

Я больше не знала, кто мы были друг другу. Бывшие близнецовые пламена, чья судьбоносная мистическая связь была разрушена несколькими иголками и современной наукой? Еще неделю назад смерть этого мужчины могла бы стать моим собственным приговором — мы словно бы дышали одной грудью и разделяли на двоих одно сердце. А теперь… теперь…

Теперь у него не было причин выбирать меня по собственной воле — и, может быть, в конечном итоге именно это пугало меня больше всего. Ведь только метка могла свести и удержать рядом друг с другом таких разных бестий. Йон жаждал адреналина, власти и силы, я — покоя, стабильности и безопасности. Он был сама ярость во плоти, я же ощущала себя переполненной беспомощной нежностью. И, конечно, он был настолько моложе меня, что еще через десять лет, как и говорила когда-то Нора, это станет уже слишком заметно — и на вид, и на ощупь. Сможет ли мой альфа желать и любить меня так же сильно теперь, когда ему в этом не помогала волшебная метка? А смогу ли я переступить через собственные сомнения и страх снова быть брошенной, раз больше не смогу успокаивать себя тем, что ни у кого из нас двоих нет другого выбора?

— Ты боишься, правда? — вдруг тихо спросил Йон, и я настолько не ожидала услышать его голос и этот вопрос, что вздрогнула.

— Откуда… откуда ты знаешь? — смущенно пробормотала я, бегая глазами по приборной панели и не решаясь посмотреть прямо на альфу.

— Я знаю тебя, маленькая омега, — отозвался он, пожав плечами. — Мне не нужно читать твои мысли, чтобы знать, что ты опять себя накручиваешь по пустякам.

— И вовсе даже… не по пустякам, — понуро пробормотала я.

— Ты больше мне не доверяешь, Хана? — помолчав, спросил он. — Дело в этом?

— Я… самой себе уже не доверяю, — совсем опустила глаза я, теперь разглядывая собственные плотно сжатые колени. — Мне казалось, что наша связь, наша… любовь это что-то такое… что-то прочнее самого мироздания. Моя вечная и главная точка опоры. Весь мир может превратиться в труху и исчезнуть, но она… она всегда будет с нами.

Почему-то после этих моих слов Йон очень долго молчал — мы успели проехать несколько светофоров и, когда встали на очередном из них, он повернулся ко мне и спросил очень ровным и спокойным голосом, который совсем не вязался с той бурей, что бушевала в его глазах:

— Ты больше меня не любишь, Хана?

У меня мгновенно пересохло в горле, а по шее словно плеснуло кипятком от колючих мурашек — не верилось, что он задавал такой вопрос всерьез. Произнесенный вслух, он казался совершенно чудовищным. Но разве не были такими же мои собственные мысли?

— Хана? — почти с нажимом повторил он, но в этой настойчивости мне чудился скорее страх, чем раздражение.

Мою грудь на пару мгновений словно сжало тяжелыми стальными тисками, и я ощутила, словно качусь куда-то с горы, а за мной — за мной сходит целая лавина, вызванная всего одной неосторожной мыслью и пульсирующими на языке словами.

Я не знаю.

Но я их не произнесла. Потому что мы слишком часто и слишком много раз делали друг другу больно, отдаляясь и позволяя своим сомнениям и страхам говорить за нас. Но с меня было достаточно — пора было сходить с этой проклятой карусели.

— Йон, прости меня, — проговорила я, решительно поймав его взгляд и нежно сжав его руку. — Пожалуйста, дай мне время со всем разобраться. Я хочу сказать тебе о своих чувствах так, как ты заслуживаешь об этом услышать. И, возможно, для этого мне понадобится чуть больше времени, поэтому я прошу тебя дать его мне. Ты… сможешь?

Некоторое время он не отвечал, внимательно и скрупулезно изучая глазами каждую черточку моего лица, то ли пытаясь считать с него то, что теперь было ему недоступно иным способом, то ли зачем-то запоминая его таким, каким оно было здесь и сейчас, в этот пасмурный и уже ощутимо прохладный сентябрьский вечер.

— Хорошо, — наконец кивнул альфа, через силу что-то преодолев внутри себя. — Я дам тебе время, маленькая омега. Я подожду тебя столько, сколько будет нужно.

— Спасибо, — с чувством произнесла я, а потом коротко прижала кисть его правой руки к губам и закрыла глаза.

В конце концов, теперь нам в самом деле было больше некуда торопиться.

Почти весь следующий день я провела в нашем клубе — «Мечта Ории» была почти готова к открытию, и сейчас решались последние организационные вопросы и проходили генеральные репетиции. Сперва мне было немного сложновато войти в ритм и подключиться к текущей ситуации, но уже к вечеру мы обговорили все основные моменты и я даже успела решить пару спонтанно возникших проблем с заболевшим диджеем и необходимостью поменять местами некоторые номера, чтобы не пришлось дважды устанавливать, а потом убирать одну и ту же аппаратуру. Не заметила, как на улице начало вечереть — просто вдруг в какой-то момент оторвала взгляд от экрана монитора с открытым окошком рабочей почты и поняла, что снаружи сгустились льдисто-серые осенние сумерки. Потянувшись всем телом и приятно хрустнув спиной, я решила, что на сегодня мне хватит работы и что оставшиеся дела вполне подождут до завтра.

А выйдя на улицу, вдруг поняла, что не хочу садиться в машину и вполне могу прогуляться до дома пешком. Поэтому набрала Кадо и отпустила его на остаток вечера. Он даже не стал спорить — почему-то больше ни у кого из нас не было сомнений в том, что Восточный город для меня неопасен.

Чтобы срезать путь, я решила пойти через парк, где несмотря на довольно поздний час и сомнительную погоду было еще полно народа — кто-то бегал, кто-то гулял с собакой, небольшая группа совсем молодых альф, от которых так и фонило безудержными феромонами, играла в баскетбол, периодически шутливо врезаясь друг в друга плечами, а на отдельных скамеечках сидели парочки с фирменными стаканчиками из ближайшей кофейни. Мир в самом деле продолжал существовать, и мне вдруг показалось — возможно, только и исключительно потому, что мне в самом деле хотелось так думать, — что он и правда стал самую чуточку лучше.

У меня в кармане завибрировал телефон, и я без всяких опасений потянулась за ним, лишь мельком скользнув взглядом по экрану.

— Алло?

— Привет, сестренка, — раздался знакомый нежный голос на том конце провода. — Хотел узнать, есть ли у тебя планы на вечер?

— Это уже почти звучит как предложение, так что я бы отменила любые, даже если бы они были, — расплылась в широкой улыбке я, чуть склонив голову. — Правда я отпустила на сегодня Кадо, так что добраться до вас будет немного проблематично.

— А я как раз в городе, — ничуть не смутился он. Потом помолчал и немного неловко уточнил: — Прозвучит немного странно, но… ты давно была на кладбище?

Мы встретились с ним спустя сорок минут — Дани ждал меня у одной из боковых калиток центрального городского кладбища, но прежде чем я успела отпустить заготовленную шутку про то, что мы вроде как только что все чудом избежали участи тут оказаться, так зачем искушать судьбу, все слова как-то застряли у меня в горле. Хотя, наверное, мне стоило заподозрить что-то неладное раньше — еще когда он в принципе предложил увидеться где-то за пределами особняка его матери.

Медвежонок стоял около витой чугунной ограды, обвитой сухими плетями дикого винограда, и задумчиво смотрел куда-то сквозь нее на серые надгробные камни, потемневшие от осенних дождей. И я бы, возможно, даже его и не узнала, если бы он тут не был совсем один. Потому что сейчас передо мной стоял не кардинал Восточного города, а обычный семнадцатилетний мальчишка с непослушными белокурыми локонами и большими голубыми глазами, одетый в джинсовую куртку с теплой подкладкой и заляпанные грязью кеды.

— Где… где твоя мантия, Дани? — только и смогла спросить я.

— Дома, — пожал плечами он. — Она слишком тяжелая, мне никогда не нравилось ее носить.

— Я просто… немного отвыкла видеть тебя таким… — Я абстрактно повела рукой в воздухе.

— Таким… обычным? — с улыбкой предположил он. — Да, я тоже отвык от себя такого.

— Зачем ты пригласил меня сюда? — решила сменить тему я, подойдя ближе. — В смысле — именно сюда? Твоего отца ведь похоронили не здесь, да?

— Да, — кивнул Дани, и на мгновение его обычно такое кроткое лицо ожесточилось. — Он остался в главном склепе Этерия, как и положено всем бывшим Иерархам. Но я бы все равно вряд ли стал его навещать. Знаешь, после того, что он сделал, я… окончательно разочаровался в нем.

Медвежонок открыл скрипящую калитку, пропуская меня внутрь, и я вошла на кладбище, окунувшись в запахи мокрой земли и зелени. Снова начал накрапывать дождь, но прежде чем я успела пожалеть о том, что не взяла зонт, омега раскрыл над нашими головами свой.

— Почему разочаровался? — спросила я, с благодарностью приняв предложенную мне руку и взяв парня за локоть. На ощупь он был все таким же — кажущийся мягким снаружи, но каменно-твердый внутри. Как изящно порхающий по сцене танцовщик балета, тонкий и почти прозрачный, но способный одной рукой поднять над собой партнершу.

— Он не смог справиться, — тихо и задумчиво ответил Дани. — Вместо того, чтобы принять неизбежное и жить с ним, он предпочел в ужасе удрать от него. Он так и не смог смириться с тем, что его единственный сын родился омегой и что из-за этого все его мечты о блестящей церковной карьере пошли прахом. Он до последнего отказывался признавать то, что в его большом и таком важном плане одна из самых главных ступеней прогнила насквозь. Закрывал на это глаза до последнего, надеясь, что как-нибудь так получится и все обойдется, да вот только… От правды никуда не денешься, верно, сестренка?

Он поймал мой взгляд и улыбнулся, и я ответила ему тем же, хотя мне вдруг показалось, что он чего-то недоговаривает — что наш разговор на самом деле должен быть совсем не об этом.

— Да, правда это… такая штука, — неуклюже подтвердила я, перешагнув через очередную лужу в промятом времени углублении каменной дорожки. Постепенно вокруг нас начинала сгущаться темнота, в которой тонули очертания деревьев и надгробных плит. Возможно, не повидай я все ужасы этого мира лицом к лицу, мне бы могло сейчас стать немного не по себе. — Но я рада, что хотя бы одной мировой загадкой у нас стало меньше. Значит, Гвин и остальные все же были правы? Это люди наши предки, а на не наоборот?

— Я не знаю, — вдруг пожал плечами Дани.

— В смысле? — не поняла я. — Как ты можешь этого не знать?

Омега остановился, и мне пришлось остановиться тоже, чтобы остаться с ним под одним зонтом. Он очень внимательно смотрел на меня, как будто собираясь с духом, чтобы произнести то, что давно хотел мне сказать:

— Экспертиза не дала однозначных результатов. На самом деле ни я, ни ребята, которые этим занимались, не знают наверняка, как связаны наши с людьми расы. Они продолжат исследования, но на это могут уйти годы, и мы все равно никогда не будем уверены до конца. Пока рабочей является версия, что и бестии, и люди это потомки некого… третьего вида. Кого-то, кто был на Земле до всех нас. Но после того, что Церковь натворила с нашей историей, я ума не приложу, как и где мы можем найти хоть какие-то сведения об этом.

Я потрясенно молчала, совершенно не зная, что сказать. Потом еле-еле выдавила из себя:

— Но ты же… Там на Празднике… Ты же сказал на весь мир, что люди наши предки и что…

— Я много думал об этом, — кивнул Дани, переводя задумчивый взгляд вперед и снова начиная шагать по дорожке, увлекая меня за собой. — В тот самый день, когда ты впервые попросила меня об этом, я сразу понял, что должен сделать вне зависимости от того, что покажет экспертиза.

— Я… я не уверена, что понимаю, — призналась я.

— Что такое правда, сестренка? — спросил он, коротко посмотрев на меня. — И чем она отличается от лжи?

— Правда произошла на самом деле, а ложь… просто кто-то придумал, — предположила я.

— А если нет возможности выяснить, произошло ли что-то на самом деле или нет? Или если… никто и не пытается это выяснить? — Его голос был все таким же задумчивым и мягким, обволакивающим меня, как и его сладкий одуванчиковый запах, который омега впервые за последние месяцы не пытался подавлять.

— Правда все равно только одна, — помотала головой я. — Неважно, знает ли ее кто-то или нет. Она не меняется из-за этого сама по себе.

— Наверное, — не стал спорить он. — Но для себя я решил, что правда это то, во что мы готовы верить. То, во что нам хочется верить больше всего на свете. Для моего отца такой правдой была история о золотом ребенке и величии, которое он принес с собой. Для меня правдой стала ты и братишка Йон.

— Хочешь сказать, ты сделал это… ради нас? — не поверила своим ушам я, снова останавливая его и с покалывающей в пальцах тревогой вглядываясь в его такое безмятежное и совсем еще юное личико, на котором, кажется, даже пушок никогда не рос.

— Я сделал то, что считаю правильным, — легко отозвался он, нежно проведя пальцами по моей щеке. — То, что не мог не сделать, потому что шанс для такой речи и такой правды бывает раз в тысячу лет.

— Но это… это… — растерянно забормотала я, тщетно пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли. — Это же новая ложь взамен той, которой потчевала нас Церковь все эти годы!

— Она стала ложью лишь сейчас, — пожал плечами Дани. — Но до этого для многих и многих поколений она была правдой. Правдой, в которую все верили. И знаешь что? И люди, и бестии умудрялись быть счастливыми и несчастными вне зависимости от нее. Как они продолжат быть таковыми и теперь, когда у них появится новая правда. Я не думаю, что это так уж важно, сестренка.

— Конечно, это важно! — возмущенно воскликнула я. — Важно, потому что это же все меняет, это влияет на миллионы жизней, это…

— Хана, посмотри туда. — Медвежонок кивнул головой в сторону и, обернувшись, я увидела освещенное неярким желтоватым светом надгробие, которое в первые секунды совсем не показалось мне знакомым — пока я не увидела высеченное на нем имя.

— Ория, — почти беззвучно выдохнула я. — Так вот к кому ты привел меня…

— Я еще ни разу не бывал здесь с тех пор, как стал кардиналом, — кивнул тот, подходя к могильному камню и стряхивая с него набухшие дождевые капли. — Сейчас это кажется почти безумием.

— У тебя… не было времени, — неловко проговорила я, все еще не переключившись с нашей предыдущей темы.

— Так я себе и говорил, — подтвердил Дани. — А теперь кажусь себе таким же трусом, как мой отец. Следовало с самого начала дать маме понять, что она не может за меня решать, с кем я могу общаться, а с кем нет. Вот это — важно. То, что от той женщины, что спасла мне когда-то жизнь, остался лишь холодный камень, это важно. А вот какая кровь течет в моих венах и кто был моим прародителем — мне, честно говоря, наплевать.

Я не знала, что сказать. К своему стыду, я вдруг осознала, что и сама ни разу не навещала Орию с самого дня похорон. Постоянно были какие-то другие дела, другие мысли и требующие решения вопросы. А ведь мне было о чем ей рассказать и чем похвастаться — да хотя бы тем, что ее мечта вот-вот осуществится и что все мы помним то большое и важное, чему она нас учила.

«Действительно ли ты помнишь?» — вдруг спросил голос другой Ханы у меня в голове. Той самый Ханы, которой я так долго пыталась стать — и к которой впервые, кажется, подошла так близко.

Я опустила взгляд на свою все еще забинтованную руку. В голове сами собой, словно по волшебству, зазвучали слова, сказанные мне так давно, что нет ничего удивительного в том, что я совсем о них позабыла.

«Метка это следствие, а не причина, разве вы оба до сих пор этого не поняли? Ваши души были связаны задолго до того, как она появилась — возможно, вообще задолго до этой жизни. И они останутся связаны, даже если она по каким-то причинам исчезнет».

Может быть, Медвежонок и был в чем-то прав? Не во всем, бесспорно, но хотя бы в том, что правда не была столь однозначной, как мы порой привыкли ее воспринимать и ожидать увидеть. Мои глаза, мое тело, мое сердце и мой разум говорили мне, что наша с Йоном связь разорвана навсегда. Что мы потеряли то, что было между нами, и наша сказка закончилась. Но хотела ли я в это верить? Хотела ли, чтобы это было моей правдой? И я вдруг поняла, что ответ на этот вопрос совсем не такой очевидный, как могло бы показаться.

— Так… что ты будешь делать дальше? — спросила я, с трудом отрывая взгляд от букв на надгробном камне Ории. — Теперь, когда все… вот так?

— Я? — вдруг совершенно искренне рассмеялся Дани. — Я ничего не буду делать. Я уже и так… сделал достаточно.

— Я не совсем понимаю, — нахмурилась я, снова ощутив то самое чувство недосказанности, что и прежде витало в воздухе.

— Боюсь, что Церкви сейчас достаточно потрясений, чтобы терпеть у себя под крылом кардинала-омегу, — пояснил тот, продолжая широко улыбаться.

— И… что теперь? — растерялась я.

— Я досрочно сложил с себя сан, — пожал плечами мой друг. — Отец Горацио великодушно согласился временно взять на себя эти полномочия, пока не будет сперва выбран новый Иерарх, а затем он не назначит нового кардинала Восточного города.

— Великодушно согласился, да? — не сдержав скепсиса в голосе, уточнила я. — А мне кажется, он только и ждал возможности залезть на освободившееся место.

— Он нам помог, — как будто с легким укором в голосе заметил Дани. — И я… доверяю ему больше, чем… многим другим кандидатам. Ты разве нет?

Я не ответила. Вдруг вспомнился тот вечер, когда я застала Джен и Дани в одной из комнат поместья Боро, а затем Горацио перешел грань и между ними с моей подругой произошло то, что произошло. Может быть, именно тот вечер стал для меня некой разделительной полосой, после которой я уже не могла воспринимать священника как нашего доброго друга, готового всегда прийти на помощь и отстаивающего «правильные» идеалы Церкви. Но, может быть, я действительно требовала от окружающих — и самой себя — слишком многого, бросаясь из крайности в крайность.

— А отец Евгений? Что будет с ним и его исследованиями? — Я слышала, что когда Далла и его подчиненные ворвались в застенки Церкви, чтобы вытащить нас с Йоном, между ними и церковниками завязалась короткая, но весьма ожесточенная схватка, в результате которой этого фанатика, как и его приспешников, повязали.

— Его будут судить, — серьезно ответил Дани. — Открыто и публично, потому что Церкви больше не простят секретов и кулуарных договоренностей. Весь мир узнает, что он сделал с Анни и остальными — и что чуть не сделал с вами с братишкой. Но не волнуйся, я договорился с отцом Горацио, что вам с Йоном необязательно будет давать показания — в этом все равно нет особого смысла, учитывая количество неоспоримых доказательств его вины.

Я кивнула. Идея о том, что преступления Церкви — сперва эти, а потом и многие другие — наконец-то будут выставлены на всеобщее обозрения, мне очень импонировала. Это был хороший старт для всего того, что еще предстояло сделать после.

Но было все-таки кое-что, что не давало мне покоя.

— Но как же… как же теперь ты, Дани? — тихо спросила я, помолчав.

— Не знаю, — с легкой улыбкой пожал плечами он. — Может быть, пойду в школу.

— В школу? — не поверила своим ушам я. — Бывший кардинал Восточного города вдруг вот так возьмет и сядет за парту?

— Я… много пропустил, — неловко покраснел парень. — Пока… работал на Орию. Мне кажется, было бы правильнее немного замедлиться и вернуться назад. Мама обещала, что найдет для меня хорошую школу где-нибудь за границей, где меня не так хорошо знают. Я сдам часть дисциплин экстерном, но последние курсы хочу прослушать очно. А потом, может быть, поступлю в университет — на исторический. Хочется получше разобраться в том, что успела напридумывать Церковь за эти столетия.

Я кивала, слушая его, но потом вдруг сообразила:

— За границей? Ты сказал, что мама нашла для тебя школу за границей?

— Да, — подтвердил он, и выражение его лица стало немного виноватым. — Я поэтому и хотел… тебя увидеть, сестренка. Чтобы сказать лично.

Не знаю почему, но у меня вдруг закружилась голова, и я была вынуждена опереться на Дани, чтобы не упасть. Казалось сущей глупостью — мы и так после его посвящения в сан виделись пару раз в месяц в лучшем случае, а общались в основном по телефону или через мессенджеры. Но одно дело знать наверняка, что он совсем рядом — в паре часов езды, — и другое, что он в далекой чужой стране, которая по сути своей как будто бы ничем не отличалась от другой галактики. Как и при прощании с Джен накануне, у меня вдруг появилось неприятное, горечью отдающее под горлом чувство, что здесь и сейчас заканчивается что-то большое и важное — что-то, что уже никогда не получится вернуть назад.

— Все нормально, Хана? — встревожился он. — Это из-за беременности?

— Нет, глупый, — мотнула головой я, сдерживая подступившие к глазам слезы и крепко, до боли сжимая его в своих объятиях. — Это из-за тебя. Я буду… ужасно скучать, Дани. Пожалуйста, возвращайся скорее, ладно?

Он улыбнулся и ничего не ответил, тоже обняв меня одной свободной рукой. По натянутой ткани зонта барабанил все усиливающийся дождь, и мне вдруг начало казаться, что мы тонем где-то посреди беспросветного зимнего океана. Но пока меня окружал запах цветущих одуванчиков, мое лето всегда было со мной — так глубоко в моем сердце, откуда его неспособно было вытравить никакое ожидание и никакой мороз.

До дома я добиралась на автобусе. Привычно приложив проездной к считывающему устройству и пройдя дальше в полупустой ярко освещенный салон, я вдруг осознала, как давно не делала этого — как давно не оставалась наедине со своими мыслями посреди движущегося куда-то города. И этот пустой автобус со сверкающими в лучах фар и фонарей дождевыми каплями на окнах внезапно показался мне идеальным прибежищем для всех моих мыслей, что так долго не находили покоя внутри моей головы.

Я видела их всех — и тех, кто ушел, и тех, кто остался, и тех, кому только надлежало уйти. Широкую материнскую улыбку Ории, робко-восторженный взгляд Медвежонка, строгие и полные тревоги глаза Джен, усмешку Поппи и вечно угрюмое личико Норы. Я вновь ощутила опалившую меня ярость Агаты и ненависть Фердинанда Боро, маниакально-извращенную ласку отца Евгения и пугающую жесткость отца Горацио. Одно лицо сменялось другим, и я чувствовала то спертый запах квартиры детектива Гарриса, то аромат смерти, витавший на фермах Красной Лилии, то благоухание цветов в больничной оранжерее, где Мина Гу похоронила воспоминания о своих ошибках, то затхлость коридоров подземного бункера. Я слышала бодрый и звучный голос Кори МакДонала, рассказывавшего о табличках Оймаха, смех Макса, предлагавшего мне свой фирменный коктейль с сюрпризом, и грохот выстрелов, переходивший в раскатистый гул колоколов Этерия.

И когда мне наконец удалось пробиться сквозь толпу воспоминаний, я лицом к лицу встретилась с тем последним, кто был началом и концом всего остального. Альфой и омегой того, что я могла назвать своей настоящей жизнью.

«Мы это не метка, — подумалось мне, и я неосознанно накрыла пальцами правой руки свое искалеченное предплечье. — Мы это не легенда и не случайность. Мы это то большое, что должно было случиться, даже если бы не было ничего остального. Даже если бы не было никого другого».

Потому что он — был. Ждал меня как свет в конце тоннеля, глядя на закат, раскинувшийся над долиной перед ним. Обернулся на звук моих шагов, улыбнулся и протянул руку мне навстречу. И я знала, что возьмусь за эту руку, даже если после этого не случится никакой магии и никто нам не пообещает, что мы будем вместе до самой смерти и даже после. Потому что — просто не могла не взяться.

Автобус чуть дернулся, затормозив на перекрестке, и я проснулась, чудом не приложившись лбом о поручень. Встрепенулась, пытаясь понять, где мы вообще находимся, а потом поднялась на ноги, торопливо направляясь к выходу. До «Элизиума» оставалась пара кварталов, но, к счастью, дождь уже прекратился, и я не промокла по пути. Остановилась по пути, чтобы взять себе сэндвич в уличном кафе — просто потому, что мне так захотелось, и я не нашла для себя ни единой причины этого не делать. А потом долго и вдумчиво жевала его, глядя из-под козырька на торопящихся домой поздних прохожих и лениво двигающиеся в редеющем автомобильном потоке машины. И внутри было так спокойно и легко, как не было уже, кажется, много-много лет — а, может быть, и вовсе никогда в моей жизни.

— Молодая госпожа, а что это вы тут делаете? — услышала я справа удивленный голос Кадо. Повернувшись, увидела его в обнимку с Поппи, одетой в ярко-красную кожаную куртку, чей цвет выразительно перекликался с цветом ее помады.

— Ужинаю, — пожала одним плечом я. — А вы?

— Вот хотел показать моей красотке, где продаются самые вкусные сэндвичи Восточного города, — усмехнулся тот. — А вы знаете толк в хороших заведениях, я погляжу.

— Не без этого, — довольно кивнула я, решив опустить тот момент, что зашла сюда случайно и впервые. — Ну… Хорошего вам вечера в таком случае. Я пойду, пока снова дождь не начался.

— Я могу вас подвезти, у меня машина за углом, — тут же предложил мой телохранитель.

— О нет, и думать забудь, — категорично помотала головой я. — Твой рабочий день уже закончился, и я не собираюсь отвлекать тебя от столь приятной компании. — Я выразительно двинула бровями, и Поппи с благодарностью мне кивнула.

А Кадо, чуть наклонив голову набок, вдруг произнес:

— А вот и она.

— Кто? — не поняла я.

— Улыбка, о которой я говорил, помните? — довольно кивнул сам себе он. — Я сказал как-то, что однажды, когда вы мне улыбнетесь, это будет от всей души. И я знал, что рано или поздно дождусь этого момента. Хорошего вам вечера, молодая госпожа.

Он чуть поклонился, прежде чем мы с ними разошлись в разные стороны. Не знаю почему, но я думала об этой короткой встрече до самого дома, и та самая улыбка, которую упомянул тот, кто однажды был моим злейшим врагом, не сходила с моего лица.