Американец, или очень скрытный джентльмен

Где-то кто-то вечно таится в тени — живет там, терпеливо ожидает приказа действовать, сокрытый, точно недуг, который ждет своего часа, чтобы иссушить мышцы или отравить кровь. Для меня это непререкаемо, как для священника непререкаемо, что среди его прихожан есть грешник, для учителя — что среди его учеников есть озорник, для генерала — что среди его солдат есть трус. В той жизни, которой я живу, это бесспорный факт, и моя задача — держать глаза широко открытыми, избегать встреч лицом к лицу, постоянно ускользать от этой зыбкой тени.

Однажды в Вашингтоне мне пришлось спасаться от выходца из тени. Вам необязательно знать, что именно я делал в Вашингтоне. Скажу только, что мне требовалось осмотреть сцену, куда я должен был поставить один из механизмов для перемещения декораций. Я тогда еще был новичком, но и тот, по счастью, оказался не великим профессионалом: по-настоящему грамотный выходец из тени способен слиться с колючками кактуса, одиноко стоящего в пустыне.

В самом сердце Вашингтона, одного из красивейших городов Америки — если не обращать внимания на черные пригороды, где обитает незаменимый рабочий класс, обеспечивающий существование белого человека и его метрополии, — находится Молл. Это парк с густой травой под деревьями, полкилометра в ширину и километр в длину, перерезанный проездами и окаймленный проспектами. В его восточном конце, на величественном и чванливом холмике, стоит американский Капитолий: он похож на свадебный торт, который забыли убрать со стола, когда трубочист делал свою работу. На другом конце сидит и дуется в своей мраморной клетке Линкольн, по-судейски хмурый, сурово взирающий на то, до чего докатилась нация, которую он мечтал объединить. Примерно посередине между ними вздымается фаллическая игла — монумент Вашингтона. К северу, сразу за площадью Эллипс, стоит Белый дом с его надежной охраной: слишком многие президенты преждевременно отправились в странствие через Потомак и дальше, в сторону Арлингтонского национального кладбища.

Туристы не всегда то, чем они кажутся. В пятидесяти метрах от президентской резиденции я разглядел по крайней мере десяток спрятанных под одеждой стволов. Два из них были у женщин. Такие туристы скользят в толпе, присматриваются, прислушиваются, жуя мороженое или попкорн, попивая кока-колу или пепси на летней жаре. И это тоже не эксперты, а обыкновенные рядовые моего мира, люди взаимозаменяемые, пушечное мясо.

А началось все здесь, в Национальном музее естественной истории. Я брел по залам, рассеянно посматривая на скелеты динозавров, и вдруг ощутил присутствие выходца из тени. Я не видел его, но знал, что он рядом. Я поискал его среди отражений в стеклянных витринах, среди групп школьников и туристов. И не смог найти.

С моей стороны это не было прихотью. Как уже говорилось, я был еще новичком, но я уже привык доверять седьмому и восьмому чувствам. Девятое и десятое проснулись лишь через многие годы.

Я переместился в музейный магазин и потолкался там некоторое время, выбирая сувениры. Ничего особенного: кристалл пирита, приклеенный к магниту, окаменелая рыбка из Аризоны, несколько открыток и нейлоновый американский флаг с крошечной биркой: «Сделано в Тайване».

Любая покупка — даже если покупаешь булочку или хот-дог с уличного лотка — это прекрасное прикрытие для наблюдения. Преследователь думает, что вы слишком заняты подсчетом денег или беседой с продавцом. Если потренироваться, можно совмещать покупки с наблюдением так, что любые ваши осторожные взгляды пройдут незамеченными.

Он был здесь. Где-то поблизости. Я по-прежнему его не видел. Возможно, это вон тот, в рубашке с открытым воротом и легких брюках, с фотоаппаратом через плечо. Возможно — вон тот молодой мужчина с пухлой женой. Возможно — вон тот учитель, окруженный своим классом, или вон тот старик, бредущий в самом хвосте группы пенсионеров-экскурсантов из Оклахомы. Возможно — вон тот толстяк в синей ветровке, к которой он приколол опознавательный значок своей турфирмы, причем вверх ногами: это вполне может быть сигналом другому выходцу из тени. Возможно, это один из гидов. Возможно даже, что вон тот турист-японец. Я этого не знал.

Я вышел из музея, повернул направо по Мэдисон-драйв, приостановился у фургона, с которого продавали горячие пирожки. Я не мог вычленить соглядатая из потока прохожих и туристов, выходящих из музея, но я отчетливо ощущал его присутствие. Я купил два пирожка в пакете из вощеной бумаги, прошел мимо Национального музея американской истории, пересек Четырнадцатую улицу.

Навстречу мне по тротуару и по газонам тек плотный поток прохожих. Здесь, на воздухе, на открытом пространстве Молла, мне проще будет вычислить выходца из тени.

Я направился к монументу Вашингтона. Несколько мальчишек лет десяти, вырвавшихся на несколько минут из тисков заорганизованной школьной экскурсии, играли на траве, перебрасывались мячиком, ловили его кожаными перчатками. Я издалека услышал глухие удары мяча о кожу.

Дойдя до монумента, я резко остановился и обернулся. Другие делали то же самое, чтобы не пропустить выдающийся вид — центральную аллею Молла, уходящую к Капитолию.

Ни один человек не сморгнул и не дернулся, никто, даже в отдалении, даже совсем слегка. И все же я понял, кто мой преследователь. Мужчина с женой и ребенком, лет тридцати — тридцати пяти, рост метр восемьдесят, вес семьдесят килограммов, худощавого телосложения. Волосы темные, одет в светло-коричневый пиджак, темно-коричневые брюки и голубую рубашку с галстуком, узел которого он ослабил. Жена оказалась брюнеткой, довольно красивой, в цветастом платье, с кожаной сумочкой через плечо. Ребенок — девочка лет восьми — был неуместно светловолос. Девочка держала женщину за руку, именно это их и выдало. Не могу точно сформулировать, что там было не так, какие мельчайшие признаки сказали мне, что это — не семья. Девочкина рука как-то не так лежала в руке женщины. В походке девочки не было той непринужденности, с которой дочь идет рядом с матерью.

Заметив их, я сразу сообразил, что они были со мной и в музейном магазине. Там, в толпе посетителей, неестественность отношений между матерью и ребенком прошла незамеченной. Здесь, на открытом пространстве, она сразу бросалась в глаза. Мне нужно было сбить их со следа.

Я сразу сообразил, что, если стану уходить быстро, в погоню за мной бросится именно мужчина. Он выглядел сильным и тренированным. На открытом газоне шансов у меня маловато. Женщина с ребенком за нами не последует: она свяжется с другими участниками операции, и они возьмут меня в клещи. Если ребенок им и помешает, то несильно.

Я сделал вид, что ничего не замечаю, и продолжал идти в сторону монумента. У самой границы его тени я остановился, сел на траву и достал пирожок, теперь едва теплый. Псевдо-семейство продолжало следовать за мной. Они не поняли, что я их расколол.

Подойдя совсем близко, женщина полезла в сумку за бумажным платочком. У меня почти не было сомнений, что я уловил сухой щелчок взведенного курка, но это уже не имело значения. Я был готов, лицо мое наполовину скрывали ладони и большой кусок пирожка.

Мужчина указал рукой на вершину обелиска.

— Этот монумент, куколка моя Шарлин, — проговорил он чуть слишком громко, — американский народ возвел в память Джорджа Вашингтона. Он был первым президентом нашей страны.

Девочка закинула голову и стала смотреть вверх, белокурые кудряшки свесились вдоль спины.

— Шее больно, — пожаловалась она. — Зачем они его сделали таким высоким?

Через некоторое время они пошли дальше, продолжая рассказывать девочке про Вашингтона и про памятник. Почти все туристы делали круг у обелиска, чтобы увидеть, как мемориал Линкольна отражается в продолговатом пруду, специально для этого и выкопанном. Моя семейка не пошла по кругу. Я получил последнее подтверждение.

Сохраняя внешнюю беспечность, я развернулся и зашагал в обратном направлении, против потока пешеходов. Я сообразил, что все они идут по маршруту, предлагаемому путеводителем, — он предписывал обойти вокруг Линкольна после того, как полюбуешься обелиском Вашингтона. Семейка, естественно, последовала за мной. Я прошел мимо Белого дома и площади Лафайета и зашагал по Коннектикут-авеню. У меня был снят номер в отеле за Дюпон-Серкл, и я был уверен, что им это известно; пусть думают, что я туда и направляюсь.

Я встал на пешеходном переходе, дождался зеленого сигнала. Они остановились на некотором отдалении, и мужчина сделал вид, что завязывает девочке шнурок. Ничего он не завязывал: я еще раньше заметил, что ее белые сандалии застегиваются на пряжки. Мамаша копалась в сумочке: подозреваю, там лежал передатчик, и теперь она докладывала о моем местонахождении.

Зажегся зеленый. По улице ехало такси. Я махнул рукой и быстро забрался в машину.

— Паттерсон-стрит, — сказал я водителю.

Таксист, нарушая все правила, развернулся посреди улицы, и машина понеслась по Кей-стрит в восточном направлении.

Я оглянулся. Передатчик больше не прятали в сумочке. Мужчина метался в поисках другого такси, правая рука у него была в кармане пиджака. Девочка стояла возле ярко-красного пожарного гидранта, вид у нее был озадаченный.

На Маунт-Вернон-сквер я отдал водителю новые распоряжения — чем сильно его расстроил. Он проехал по Девятой улице, через Вашингтон-канал и Потомак, и привез меня в аэропорт. Через двадцать минут я сидел в первом же вылетающем оттуда самолете. Куда именно он летел, не имело значения.

Вокруг всегда есть те, что живут в тени. Я узнаю их в лицо, ибо сам из их числа. Мы все принадлежим к тайному братству незримых.