Я возвращаюсь домой из банка «Рома» на Корсо Федерико II, и по дороге меня перехватывает Галеаццо. Он требует, чтобы я немедленно зашел к нему в лавку. Он привез новую партию книг от своего таинственного поставщика на юге. Их доставили на грузовике в четырех больших чайных коробках, на которых нацарапано карандашом «Цейлонский чай высшего качества».

— Коробки принадлежали той самой старушке. Она распродает книги. Бедняга при смерти и хочет умереть ничем не обремененной.

— Дама из колоний, — замечаю я, разглядывая коробки, выстланные изнутри фольгой.

— Вот что я вам хотел показать, — продолжает Галеаццо, беря со столика у окна один из шести томов. — Вас это заинтересует.

Переплет из зеленого сукна, кожаный корешок с золотым тиснением. Я поднимаю книгу к свету. Это «Жизнь Сэмюэля Джонсона» Босуэлла под редакцией Хилла. Я открываю книгу на титульном листе — издание Оксфордского университета, 1887 год.

— У вас полный комплект?

— Полный.

Он поглаживает стопку на столе.

— Достойная вещь.

— Еще бы! Вы взгляните на форзац.

Я снова раскрываю книгу: на темно-зеленой бумаге — белый экслибрис, напечатанный со стального клише. С обеих сторон по нарциссу. Вдали между ними — холмы и скрытый дымкой город, река излучинами сбегает на передний план, на котором изображен свиток, а за ним — здание Парламента и Биг-Бен. На свитке надпись: «Из книг Дэвида Ллойд-Джорджа».

Высокомерие этого старого бабника, канатоходца от политики, либерала, филантропа и волокиты меня просто изумляет. Валлийский крестьянин, шахтерский Дик Уиттингтон пометил каждую книгу в своей библиотеке этим знаком презрительного превосходства. До чего же мелкие людишки, вскарабкавшиеся на политический трон, любят раздуваться, как павлины. И они действительно как павлины: яркие хвосты и перья, и ничего больше.

— Ну как вам? — спрашивает Галеаццо.

— На мой взгляд, — отвечаю я, — великолепный пример того, сколь абсурдна всякая власть.

Галеаццо явно обескуражен. Он рассчитывал, что я похвалю его находку, его библиофильский успех. Я начинаю его утешать.

— Это, разумеется, очень ценное приобретение. Найти полный комплект на Юге Италии, в таком прекрасном состоянии — это по силам только опытному и неутомимому охотнику за книгами. И тем не менее это самая непристойная порнография во всей вашей лавке.

Мне известно, что у Галеаццо есть частная коллекция итальянских эротических изданий, по большей части откровенно проиллюстрированных; он держит ее в спальне, и я не видел из нее ни единой книжки — так что это заявление производит должный эффект. Он таращится на меня как на шута.

— Это же литература! — восклицает он. — Высокая литература!

— Непристойность и порнография — это не обязательно рассказ о том, как мужик и две девицы обсасывают друг дружке интимные места, — возражаю я. — В любом уголке мира политики больше разврата, чем во всех кварталах красных фонарей Неаполя, Амстердама и Гамбурга, вместе взятых.

Галеаццо предпочитает не вступать в дискуссию. Вместо этого наливает вина в бокал. Вино бледно-красное, шипучее. Я пробую. Совсем сухое, со смолистым послевкусием.

— «Паразини». Из Калабрии. Хорошее, согласны?

— Хорошее.

Солнце вливается в пыльное окно, и я ловлю себя на неслыханном желании — сильнейшем желании, чтобы этот полдень снова и снова повторялся в будущем.

Загрузка...