Американец, или очень скрытный джентльмен

Вчера приходил мой посетитель. Я не стану называть имени. Это было бы большой глупостью, пределом профессиональной бестактности. Кроме того, мне оно и самому неизвестно. Разве что Бойд, этим словом было подписано письмо.

Рост средний, тело худое, но крепкое и подтянутое, волосы темно-русые — возможно, крашеные. Крепкое рукопожатие. Мне это нравится: человеку с твердой рукой можно доверять — по крайней мере, в рамках деловых отношений. Голос тихий, речь немногословная, одежда хорошего покроя.

Встретились мы не у меня на квартире, а у фонтана на Пьяцца дель Дуомо. Он, как и было оговорено, стоял у сырного лотка и читал свежий выпуск «Мессаджеро»; на нем были темные очки, первая страница газеты была сложена пополам.

Таков был оговоренный пароль. От меня ожидался отзыв. Я подошел к лотку.

— Un po' di formaggio[36], — попросил я.

— Quale? — уточнила старая торговка. — Pecorino, parmigiano?[37]

— Questo, — ответил я, указывая пальцем. — Gorgonzola. E un po' di pecorino[38].

Горгонцола, потом пекорино. В этом и состоял отзыв, второй ход в игре узнавания.

Все это время за мной следили. Я расплатился пятиевровой банкнотой. Верхняя газетная страница упала на землю. Я ее подобрал.

— Grazie[39].

При этих словах мой собеседник слегка склонил голову на сторону. Улыбка. Я увидел, как в уголках глаз — молодых глаз — залучились морщинки.

— Prego[40], — ответил я и добавил: — Да не за что.

Он свернул газету, я забрал сдачу и зашагал через рынок, держась в нескольких шагах сзади. Мы подошли к кафе-мороженому, возле которого на тротуаре стояло несколько стульев и столиков. Мой посетитель уселся под зонтиком с логотипом мартини. Я сел по другую сторону металлического столика — он покачивался на неровном тротуаре.

— Жарко.

Темные очки сняты и положены на стол. Глаза темно-карие, но с помощью контактных линз можно окрасить сетчатку в любой цвет, а эти контактные линзы явно были тонированными.

Подошел официант, обмахнул столик тряпкой и опорожнил пепельницу на решетку над сточной канавой.

— Buon giorno. Desidera?[41]

Голос у него был усталый. Близко к полудню, солнце жарит вовсю.

Я не стал ничего заказывать. Предстояла еще одна, последняя проверка. Мой посетитель проговорил:

— Due spremute di limone. E due gelati alla fragola. Per favore[42].

Еще одна улыбка, кожа под глазами опять собралась в складочки. Официант кивнул. Улыбка у моего посетителя была деланой, коварной; было в ней что-то царапающее, избыточно проницательное. Такое вот лукавое, фальшиво-умильное выражение бывает в глазах у неглупого пса, только что стащившего кусок из мясной лавки.

Пока не принесли мороженое и напитки, мы молчали.

— Жарко. А у меня машина без кондиционера. Обещали, что будет, но…

Фраза осталась незаконченной. Тонкие артистические пальцы, пальцы музыканта, извлекли из напитка пластмассовую трубочку; потом глоток.

— Какая у вас машина? — спросил я, но ответа не последовало. Вместо этого, темные глаза быстро скользнули по заполнившей рынок толпе, от одного прохожего к другому.

— Вы далеко живете?

Голос был приглушенный, он больше подходил для свидания с глазу на глаз в отдельном кабинете уютного ресторанчика, чем для разговора через шаткий столик уличного кафе.

— Нет. Пешком минут пять.

— Отлично. Солнца с меня на сегодня хватит. Мы съели мороженое и допили лимонад. Больше мы не обменялись ни словом, пока не пришло время уходить. Официант принес счет.

— Позвольте, — сказал я, протягивая руку.

— Нет. Угощаю.

Какое английское, точнее, британское выражение.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Можно было подумать, что двое добрых знакомых препираются над счетом в каком-нибудь лондонском ресторане. Двое деловых знакомых. Собственно, так отчасти оно и есть, ибо встретились мы исключительно по делу.

— Ступайте. Я дождусь сдачи и пойду следом. Мы дошли до vialetto. Посетитель неизменно держался на расстоянии не меньше тридцати метров.

— Отлично, — эта похвала вырвалась, когда мы ступили в прохладную ложбину двора, где тихо журчал фонтан. — Вы подыскали прекрасное место. Я очень люблю фонтаны. Рядом с ними все кажется таким… таким мирным.

— Мне тоже нравится, — отозвался я.

Кажется, именно в этот момент я впервые почувствовал, что привязался к этому городку, к долине и к горам, я осознал, какой здесь мир и тишина, — и подумал, что, может быть, когда все будет сделано, мне стоит остаться, чтобы именно здесь осесть на покое, а не мотаться между временными пристанищами и временными личинами.

Мы поднялись ко мне в квартиру, и посетитель сел в один из шезлонгов.

— Вас не затруднит налить мне стакан воды? Безумно жарко.

Безумно: еще одно английское выражение.

— У меня есть холодное пиво. Есть вино. «Капеццана бьянко». Полусладкое.

— Тогда вина. Было бы просто замечательно.

Я пошел на кухню и открыл холодильник. На узкой полочке звякнули две пивные бутылки. Скрипнула деревянная рама — мой посетитель передвинулся в кресле. Я знал, что происходит: моя комната подвергается осмотру, он ищет то, что такой человек обязательно станет искать в незнакомом месте: обнадеживающие признаки, что здесь ему ничто не угрожает.

Я налил вина в высокий бокал, себе — пива в кружку и поставил напитки на поднос из оливкового дерева.

Бокал я подал посетителю и стал смотреть, как он медленно потягивает вино.

Сам я сел в другой шезлонг, поставил поднос на пол и поднял кружку.

— Ваше здоровье!

— У меня мало времени.

— Конечно. — Я отхлебнул еще пива и поставил кружку обратно на поднос. — Уточните, пожалуйста, параметры изделия.

Взгляд переместился к окну.

— Отсюда прекрасный вид.

Я кивнул.

— И никто не подсматривает. А это очень важно.

— Да, — подтвердил я, хотя подтверждения не требовалось.

— Дальность около семидесяти пяти метров. Всяко не больше девяноста. Возможно, гораздо меньше. У меня будет примерно пять секунд. Может, семь, но вряд ли.

— А сколько… — Я запнулся. Никогда не знаешь, как сформулировать этот вопрос. За последние три десятилетия мне столько раз доводилось вести подобные беседы, а я так и не отработал клише. — …целей?

— Одна.

— Что еще?

— Высокая скорострельность. Магазин повместительнее. Предпочтительней всего оружие под девятимиллиметровый парабеллумский патрон.

Бокал в артистических пальцах дрогнул. Я видел, как в золотистом зеркале вина закружились отражения окон.

— Он должен быть легким. Компактным. Надежным. Чтобы его можно было легко собрать и разобрать.

— Насколько небольшим? Чтобы в карман помещался?

— Можно немножко больше. Чтобы помещался в небольшую сумку. Например, в портфель. Или в дамскую сумочку.

— Защита от рентгена? Камуфляж — под радиоприемник, магнитофон, фотоаппарат? Среди спреев, аэрозолей, что-нибудь в этом роде?

— Необязательно.

— Как можно меньший. Можно глушитель, но основная задача — чтобы нельзя было засечь, откуда ведется огонь.

Бокал тихо запел от соприкосновения с каменным полом — посетитель встал, готовясь уходить.

— Сделаете?

Я еще раз кивнул:

— Разумеется.

— Как скоро?

— Через месяц можно будет испытать. Еще неделя уйдет на доводку.

— Сегодня шестое. Проведем испытание тринадцатого. Доставка еще через четыре дня.

— Доставкой я теперь не занимаюсь, — напомнил я. — Я четко обозначил это в своем письме.

— Ладно, сами заберем. Сколько?

— Сто тысяч. Тридцать сейчас, двадцать после испытания, пятьдесят в конце.

— Долларов?

— Разумеется.

Улыбка стала менее напряженной. В ней появился обертон облегчения, намек на довольство — так улыбаются люди, получившие то, что хотели.

— Нужен будет прицел. И футляр.

— Разумеется. — Теперь и я улыбнулся. — Еще я подготовлю…

Договаривать я не стал. Что толку в пере без чернил, в тарелке без еды, в книге без слов, в оружии без патронов.

— Спасибо, господин… господин Мотылек. Конверт из оберточной бумаги тяжело опустился на стул.

— Ваш аванс.

Судя по толщине, банкноты были по сто долларов.

— Итак, до конца месяца.

Я поднялся.

— Пожалуйста, не вставайте. Тут легко найти выход.