Американец, или очень скрытный джентльмен

Нынче в баре «Конка-Доро» собрались все завсегдатаи — и расположились внутри. Столики, что стоят снаружи, сегодня теснятся на тротуаре: водители «фиатов» и владельцы мопедов опередили бармена и заняли все пространство под деревьями. Я стою и наблюдаю.

За одним из столиков сидит семейство английских туристов. Отец — гордый обладатель новенькой видеокамеры: алюминиевый футляр с темно-синим ремешком лежит на земле у его ног. Одной туфлей он наступил на ремешок, чтобы сразу заметить, если вдруг какой беспризорник решит стащить футляр: он ведь за границей, здесь улицы кишат мелкими жуликами, а о громких кражах в родном городке он сейчас и не вспоминает.

Я праздно размышляю, можно ли спрятать автоматический пистолет в видеокамеру. Пожалуй, можно. Размеры подходящие. Выступающий микрофон — отличный камуфляж для ствола, объектив можно использовать в качестве прицела. Да, если придумать подходящий глушитель, получится идеальное оружие для наемного убийцы: он сможет не просто выполнить задание, но и заснять все на пленку и потом просматривать — как спортсмены просматривают видеозаписи состязаний: анализируют и критикуют свои действия, чтобы в следующий раз выступить лучше. Проходит некоторое время, прежде чем я вспоминаю, что все это больше не имеет ко мне никакого отношения.

Я теперь сожалею, что так и не обзавелся учеником. Я бы многому его научил. Или ее. С моим уходом на покой некоторые секреты нашего высокотехнологичного рукоделия уйдут в прошлое.

Жена туриста взмокла и утомилась. Блузка прилипла к спине, прическа того и гляди растреплется. Она все утро таскалась следом за мужем, чтобы заснять вон ту церковь и вот этот рынок, вон ту улочку и вот этот вид. Следом за ними таскались их двое детишек, мальчик лет двенадцати и девочка несколькими годами младше. Обоим это смертельно надоело. Каждому купили по мороженому, они жадно их уничтожают, но все равно видно, что день им не по вкусу. Жарко. На пляж они сегодня не попали, вместо этого их потащили в музей смотреть на скелет ихтиозавра и в парк Сопротивления 8 сентября любоваться видом на долину. Детишки препираются, почему это скелет водоплавающего динозавра обнаружили на горе.

Минуту-другую я изучаю эту компанию не без настороженности. Выходец из тени мог вызвать подмогу, и эти люди вполне могут оказаться его соучастниками. Я хорошо запомнил урок, преподанный мне в Вашингтоне той парой с чужой дочерью. Впрочем, довольно скоро я убеждаюсь, что передо мной никакая не подделка: они не прикидываются туристами — слишком уж они обгорели на солнце, слишком устали, слишком встрепаны.

Предоставив их самим себе, я захожу в прохладное помещение бара. Даже шипение кофеварки кажется освежающим по сравнению с жаром снаружи. Из радиоприемника льется не зарубежная эстрада, а итальянская оперная музыка. Столь же безвкусная и неблагозвучная. Невразумительные спиртные напитки в засиженных мухами бутылках стоят на полках угрюмыми рядами, будто бы вытянувшись по стойке «смирно» под какофонию визгливых голосов. Контейнер с деревянными бусинками в автомате, где разыгрываются наручные часы, заметно опустел, но часов во вращающемся плексигласовом барабане над ним, похоже, не убыло.

— Ciao! Come stai?[90] — приветствуют меня завсегдатаи, все, кроме Мило, — он сидит, неподвижно уставившись на яркое солнце, которое пробивается сквозь полиэтиленовую занавеску на двери.

— Bene! Va bene![91] — откликаюсь я.

Если бы я был тяжко болен и стоял на пороге смерти, я бы все равно ответил теми же словами. Жизнь прекрасна. Болезнь преходяща, соответственно, все будет хорошо.

Висконти кивает в сторону окна. В слепящем солнечном свете туристы словно бы выцвели — они похожи на пришельцев из фантастического фильма, которые вот-вот взберутся по лучу на борт своей летающей тарелки.

— Inglesi![92] — произносит он с ноткой презрения, постукивая пальцем по виску. Меня он за англичанина не держит. — Signor Farfalla? — тем же пальцем он манит меня к себе: это не просьба подойти поближе, а способ привлечь внимание. — Через час, увидите, камера — так!

Он выразительно чмокает губами — с тем же звуком пуля вылетает из «Сочими».

— Слишком жарко?

Висконти корчит гримасу и с понимающим видом кивает.

— Giapponese[93]. Ничего хорошего. Фотоаппараты — да! Хорошие. А видеокамеры…

Еще одна гримаса, потом он поднимает руку на несколько сантиметров над столом. В этих горах такая гримаса — похуже откровенно ругательных слов.

Мило молчит. Я интересуюсь, в чем дело, но он не отвечает. За него отвечает Джузеппе. Несколько дней назад, ночью, какие-то наркоманы вломились в его палатку на Пьяцца дель Дуомо — думали поживиться часами, чтобы потом продать их туристам и выручить денег на очередную дозу. Поживиться не удалось: каждый вечер он уносит товар домой в чемоданчике. Обозленные неудачей, они разнесли палатку на кусочки. Теперь один из механиков Альфонсо делает новую из листовой стали и железных уголков, но готова она будет только через пару недель. А меж тем приходится раскладывать товар под зонтом. Под которым он больше похож на жулика, приторговывающего часами, чем на заслуженного часовщика. Продажи сильно снизились.

Я приношу свои соболезнования, и Мило расцветает от этого проявления дружеских чувств. Ему всего-то и нужно немного уважения, заявляет он. Полиция ни мычит ни телится. Он пожимает плечами и тихим голосом высказывает все, что думает о муниципальных органах правопорядка.

Полиэтиленовая занавеска разделяется на две части, и в бар входит жена туриста. За руку она ведет свою дочь.

— Scusi[94], — говорит она.

Мы все поднимаем головы. Армандо поворачивается на стуле. Наше внезапное и совершенно единодушное внимание ее явно смущает.

— Il… il gabinetto, per favore? Per una signora piccolo[95].

Она поднимает руку девочки, будто собирается пустить ребенка с молотка.

— Вон в ту дверь в конце стойки, — говорю я, и женщина таращится на меня в изумлении. Она не опознала во мне англичанина.

— Спасибо, — говорит она растерянно. — Большое спасибо.

Герардо отодвигает свой стул, чтобы они с девочкой могли пройти. Малышка обаятельно улыбается, чем несказанно трогает Джузеппе.

Висконти, наблюдательный, как всякий фотограф, говорит мне:

— Она приняла вас за итальянца.

— Si! А я и есть итальянец.

Они дружно хохочут над моим заявлением. Синьор Фарфалла — итальянец? Вот умора! Но, глядя на них, я подмечаю, что мы одинаково одеты, что я обычно сижу в той же позе, что и они — либо сгорбившись над своим эспрессо, либо вольготно развалившись на неудобном металлическом стуле. При разговоре я жестикулирую на тот же манер.

Это привычка, укорененная годами: я, как хамелеон, сливаюсь с окружающей обстановкой. Даже если я не знаю местного языка, поверхностный наблюдатель никогда не признает во мне чужестранца.

Женщина вернулась из туалета и улыбается мне.

— Спасибо. Очень любезно с вашей стороны. Вы, наверное, уже поняли, что мы не говорим по-итальянски. Мы тут отдыхаем, — добавляет она смущенно и не к месту.

— Не за что, — отвечаю я и улавливаю в своем голосе легкий акцент, проводящий черту между нею и мной.

— Вы здесь живете?

Ей очень хочется поговорить с соотечественником, с человеком своего круга. Ей не по себе в этом баре, среди мужчин-итальянцев. Она — типичная иностранка в чужой стране, цепляющаяся за любую возможность пообщаться, как утопающий за соломинку.

— Да. Здесь, в городе.

Девочка таращится на игровой автомат с часами. Джузеппе встает со стула, пересекает зал и встает с ней рядом.

— Ты? — говорит он, указывая на автомат, на девочку и снова на автомат.

— Si, — говорит девочка и, повернувшись, воспитанно просит: — Мамочка, дай мне, пожалуйста, денег.

Джузеппе машет в воздухе рукой и просовывает в щель монетку в один евро. Жестом предлагает девочке повернуть ручку. Она поворачивает, взявшись обеими руками, — ручка довольно тугая. Раздается металлический щелчок, будто язык замка входит в паз, и деревянная бусина с глухим стуком падает в чашку, стоящую перед автоматом.

— Я выиграла деревянную бусинку! — восклицает девочка в полном восторге; видимо, она решила, что это — ее приз.

— Теперь нужно вытащить бумажку из отверстия в бусинке, — подсказываю я. — Там возле чашки есть специальная палочка.

Девочка вытаскивает бумажку. Джузеппе берет ее, разворачивает, сверяется с таблицей флажков на плексигласовом барабане. Девочка выиграла электронный секундомер, который ей и вручает владелец бара.

— Смотри! Смотри! Я выиграла часы!

Она торжествующе оборачивается и смотрит на Джузеппе, который уже сел на свое место и теперь широко ухмыляется, будто бы это ему достался этот дурацкий приз.

— Multo grazie, signore[96], — благодарит его девочка.

— Brava! — восклицает Джузеппе, раскинув руки от незамутненной радости.

Девочкина мать, все это время хранившая молчание, говорит:

— Как это мило с его стороны. Переведите ему это, пожалуйста.

— Полагаю, он и так понял.

— Можно, я верну ему деньги? За автомат?

— Не надо. И вообще, он, скорее всего, нашел эту монетку. Он работает дворником на рынке.

Я вглядываюсь в ее лицо. На нем вновь проступает озадаченность. В ее опрятной, защищенной жизни не принято вступать в общение с дворниками.

— Вы мне не скажете, где находится собор Святого Сильвестра? — спрашивает она, наконец-то собравшись с мыслями.

Я объясняю, и она уходит, по пути еще раз улыбнувшись Джузеппе, которому вся эта история явно кажется очень трогательной и невероятно смешной. Когда я выхожу, он все еще хохочет.

— Arrivederci! Arrivederci a presto![97]

Отличный способ попрощаться, светлое воспоминание о баре «Конка-Доро», об этих простых, счастливых людях, их толстостенных кофейных чашках, рюмках граппы, их разговорах ни о чем и их взаимной приязни.