Американец, или очень скрытный джентльмен

Вчера между моими подружками произошла перепалка. Началось все уже после секса. Я лежал на спине посередине огромной двуспальной кровати. На стульях была разбросана наша одежда, на туалетном столике стояла Диндинина сумочка. А рядом с ней — Кларины туфли.

Диндина сидела слева от меня, приглаживая пальцами волосы, а Клара была справа, лежала на боку ко мне лицом. Груди ее прижимались к моему плечу, дыхание, все еще не успокоившееся после любовной возни, горячило мне кожу. Тусклый свет уличных фонарей на Виа Лампедуза пробивался сквозь рейки ставен, рисуя полоски на потолке. Мы включили лампу на туалетном столике, из-под красного шелкового абажура струился розоватый свет, наполняя комнату теплом. Я видел в высоком зеркале Диндину, вид спереди — полные груди чуть обвисли и покачиваются, пока она методично протягивает пальцы сквозь волосы.

Клара придвинула голову, так что рот ее оказался у самого моего уха. От этого движения потные груди прилипли к моему бицепсу.

— Милый мой, — прошептала она и смолкла.

Я повернул голову, улыбнулся ей, поцеловал в лоб. Он тоже был влажен от остывающей испарины. Соленый вкус.

— Твои туфли, — вдруг ни с того ни с сего произнесла Диндина, причем по-английски. — Они на столе.

Клара ничего не ответила на это самоочевидное замечание. Туфли были новые, сделанные в Риме, она их только что купила и еще не успела надеть, но очень ими гордилась. Понятия не имею, почему она не поставила их под стул, рядом с теми, которые были на ней в тот день, но, думаю, на стеклянной поверхности туалетного столика они оказались для того, чтобы Диндина их заметила.

— На столе, — повторила Диндина.

— Да.

— Нехорошо ставить туфли на стол. Туфли — уличная вещь.

Клара не ответила. Посмотрела на меня, подмигнула. Подмигнула с разбойничьим озорством — и мне стало тепло, потому что она рядом и так вот проказничает ради меня.

— Они разве грязные? От них никакого вреда, и мы вообще скоро пойдем. — Она взглянула на меня, ожидая поддержки.

— Да, — сказал я, садясь. — Уже пора. Я заказал столик в пиццерии, а то свободных не будет. В городе полно туристов.

Диндина выскользнула из постели. Я следил, как трутся друг о друга ее гладкие круглые ягодицы: она пересекла комнату и резким ударом сбросила туфли на пол — они не попали на ковер и грохнули по деревянным половицам.

— Sporcacciona![72] — прошипела Диндина.

Клара оторвалась от меня, вскочила и подняла туфли. Одна от удара об пол слегка поцарапалась. Клара продемонстрировала мне царапину в мертвом молчании, глаза одновременно молили о поддержке и полыхали едва сдерживаемым гневом темпераментной южанки.

— Только крестьяне с севера ставят туфли на стол, — ядовито сообщила Диндина, заводя руки за спину и застегивая лифчик.

— Только крестьяне с юга не знают счета деньгам, — парировала Клара, подчеркнутым движением ставя туфли обратно на стол и натягивая трусики.

Мне хотелось рассмеяться. Ну и дела — сижу голый на огромной двуспальной кровати на последнем этаже борделя в Центральной Италии, в компании двух полуголых девиц, которые, из уважения ко мне, препираются по-английски. Такое годится только для фарса.

— Не бранитесь, — сказал я примирительно. — Не надо портить такой замечательный романтический вечер. Уверен, — я встал и взял у Клары попорченную туфельку, — если натереть кремом, будет незаметно.

Ни Диндина, ни Клара не ответили, только обменялись убийственными взглядами. Кто там первым сказал, что обиженная женщина опаснее дикого зверя? Подозреваю, это был обезьяночеловек времен неолита. В любом случае этот кто-то был стопроцентно прав.

Мы вышли из борделя и зашагали под руку по Виа Лампедуза и по другим улочкам в сторону Виа Ровиано. Вечер был душистый, прогретый воздух, шорох крыльев летучих мышей. Звезды горели так ярко, что разглядеть некоторые из них не мешал даже свет фонарей. В руке у Клары был пакет с ее старыми туфлями. Она надела новые, чтобы досадить Диндине — у той в руках была только черная сумочка.

Столик наш оказался у окна. Я попросил, чтобы нас пересадили, но пиццерия была набита до отказа: хозяин с извиняющимся видом пожал плечами. Я стал настаивать, в конце концов он частично внял моей просьбе — пересадил нас за столик, видный с улицы только наполовину. Я сел подальше от окна. Расположиться совсем на виду, будто манекен или амстердамская шлюха, — это верх идиотизма в моем положении.

Говоря по правде, постельная часть сегодня получилась не слишком удачной. Едва на меня начинала опускаться завеса наслаждения, дабы отуманить разум и отключить от реального мира, как на первом плане принималось маячить видение: выходец из тени на пьяцце в Мополино, выходец из тени в амфитеатре, выходец из тени, прислонившийся к припаркованной машине, — каким я его увидел впервые: выходец из тени, а рядом с ним старик — тычет пальцем, машет рукой, указывает на меня. Пришлось сделать усилие, чтобы выдворить этот призрак Банко с моего любовного пира.

Мы сделали обычный заказ: неаполитана для Диндины, Маргарита для Клары. Я заказал пиццу с грибами.

Есть совсем не хотелось. То ли размолвка между моими подружками испортила вечер. То ли где-то поблизости затаился, выжидая, выходец из тени. Я знал, что возвращаться домой мне придется очень осторожно. Много чего таится в ночи.

Девушки не спешили оживить ужин беседой. Начинать пришлось самому, и это оказалось непросто. Они обращались ко мне, каждая по очереди, но говорить друг с дружкой отказывались, как я их ни подначивал. В конце концов я бросил это дело, пил вино и жевал пиццу, наблюдая по ходу дела за всеми входящими.

Когда официант принес счет, Клара перегнулась ко мне через столик.

— Извини, пожалуйста. Я не хотела тебя расстраивать, но она… — Она бросила злобный взгляд на Диндину. — Она меня оскорбила.

Диндина, которая все расслышала и явно пожалела, что ей не пришло в голову извиниться первой, насупилась и отвернулась. Отворачиваясь, она опрокинула мой бокал. Тот был полон лишь на треть, да и вино там было со дна бутылки. Я, собственно, не собирался его пить.

— На юге, — проговорила Клара нарочито-ласковым тоном, — у крестьян существует традиция проливать вино на стол. Так поступают… не знаю, как сказать по-английски. По-итальянски будет — pagano[73]: глупые люди, которые не знают Бога.

У Диндины не было возможности достойно ответить. Между ними стоял официант — протягивал мне счет, брал деньги.

— Идемте! — сказал я. — Нам пора. Мне завтра подниматься пешком высоко в горы, я там буду рисовать. Только там живут нужные мне бабочки. Только там и больше нигде во всем мире.

Обычно после таких слов Клара спрашивала меня, как выглядят эти бабочки, где именно они водятся; Диндина интересовалась, почем можно продать такую картинку. Но на сей раз и та и другая промолчали.

Мы вышли из пиццерии — оказалось, что снаружи стоит очередь из туристов, дожидающихся свободного столика. Я осмотрел улицу в оба конца, но его не увидел.

Диндина выдала мне свой обычный «дядюшкин» поцелуй, я выдал ей ее гонорар. Потом обернулся к Кларе — в руке у меня была такая же сумма.

— Нет, grazie. Мне сегодня столько не нужно. С тобой по любви. Я не puttana.

Диндина кинулась на нее с кулаками. Клара уронила мешок и подняла руки, защищая лицо. Я подобрал мешок и отошел в сторону. Сделать тут ничего было нельзя.

После нескольких резких, но не особо метких ударов Диндина остановилась перевести дыхание. Клара воспользовалась этим и стукнула ее по лицу. Так сильно, что голова мотнулась в сторону. Диндина оступилась, чуть не упала, но успела поймать равновесие. Потом налетела на Клару, царапая ее ногтями, — они сцепились вмертвую, разрывая одежду, выдирая волосы, пытаясь попасть стопой по голени.

Ярость их была одновременно и комичной и страшной. Когда дерутся мужчины, они делают это по-деловому. Чувств они в драку не вкладывают: этот процесс, по их мнению, требует хладнокровия. А у дерущихся женщин чувства столь же яростны и очевидны, как и движения: удары являются лишь продолжением чувств.

Очередь из туристов смешалась. Эту сторону итальянской жизни им в программе тура не обещали. Они и не надеялись увидеть местные традиции вживую, поэтому сгрудились вокруг с любопытством зрителей на корриде. Они подбадривали соперниц и обсуждали происходящее. К ним присоединились местные жители, для которых этот спектакль был бесплатным развлечением.

Схватка продолжалась минуты три, не более. В конце концов Диндина отступила. С оголенного плеча свисала разодранная блузка, на коже виднелись две царапины, на которых проступала кровь. Клара просто была взлохмачена — одежда расхристана, но не порвана. Обе едва переводили дух от усилия.

— Megera![74] — процедила Диндина сквозь стиснутые зубы.

— Donnaccia![75] — выкрикнула Клара и потом добавила: — По-английски мы говорим зуука.

Я подавил улыбку. Некоторые из зрителей-мужчин зааплодировали, повсюду звучал мужской смех. Диндина не стерпела такого унижения и зашагала прочь; по пути она с некоторым трудом нагнулась, чтобы подобрать сумочку, упавшую в канаву.

— Не клади сумку на стол, — крикнула ей вслед Клара, — это уличная вещь. — А потом добавила, понизив голос: — И сама тоже уличная.

Толпа, получив свое грубое удовольствие, рассосалась, туристы вновь встали в очередь. Я отдал Кларе пакет, и мы медленно пошли по Виа Ровиано.

— Ты нехорошо поступила, Клара, — упрекнул я ее.

— Она первая начала. Бросила мои туфли на пол.

— Я не про это, а про твою последнюю реплику.

До этого она победоносно улыбалась, но тут краешки губ поползли вниз.

— Прости, — сказала она. — Я тебя огорчила.

— Нет. Меня — нет. Ты огорчила Диндину. Боюсь, больше мы ее не увидим.

— Да… А тебя это расстроит?

— Пожалуй… — ответил я, но это было полным притворством. Я был страшно рад. Число людей, к которым выходец из тени может найти подходы, которые могут привести его ко мне, сократилось.

Мы прошли немного дальше; от улицы ответвлялся узкий проулок — Клара взяла меня за руку и потянула в темноту. На долю секунды меня охватила инстинктивная паника. Вот в такой тени, в такой темной нише в одной из городских стен может таиться мой инкуб, выходец из тени. А что, если она с ним в сговоре, подумал я, и наша связь — всего лишь часть плана, где все просчитано, включая и этот страстный порыв, за которым последует удар ножом Боуи или укол шприца для подкожных инъекций.

Вот только ее ладонь в моей была не цепкой, а мягкой. В ее движениях не было настойчивости, разве что настойчивость любящей женщины, которая жаждет любви, и паника моя прошла так же быстро, как и возникла.

Через несколько шагов она остановилась, опустила пакет на землю и прильнула ко мне, рыдая. Я обнял ее и прижал к груди. Слова здесь были лишними.

Когда рыдания стихли, я дал ей носовой платок; она вытерла глаза и промокнула щеки.

— Я тебя люблю, — сказала она без обиняков. — Очень сильно. Molto[76]…

— Я уже не молод, — напомнил я.

— Это неважно.

— Я не всегда буду здесь жить. Я не итальянец.

Только произнеся эти слова, я осознал, как я хочу остаться в этом городке, в этой долине, рядом с этой девушкой.

— Я тоже не собираюсь жить здесь всю жизнь, — ответила она.

Я еще раз протянул ей пакет.

— Пора домой.

— Пригласи меня к себе.

— Не могу. Когда-нибудь…

Ее огорчил мой ответ, но она не решилась настаивать. Мы вышли из проулка и расстались на Корсо Федерико II.

— Оставайся здесь навсегда, — сказала она и поцеловала меня. Это было и пожелание, и приказ.

Мы распрощались, и я пошел домой, выбрав очень кружной путь. Каждый миг я вглядывался и вслушивался, один раз даже отскочил в тень, заслышав шаги кота, вышедшего помышковать. Чем ближе я подходил к vialetto, тем осторожнее двигался. И все же, хотя мое внимание было полностью поглощено наблюдением, в голове не переставала крутиться мысль: Клара дралась за меня, туфли и оскорбленное самолюбие были тут ни при чем. Она любит меня, я ей нужен, и я вынужден признать, что по-своему я ее тоже люблю.

Но сейчас я должен был сосредоточиться на тенях, на дверных проемах, погруженных во мрак, на переулках и на том, что могут скрывать припаркованные машины. Мысли о Кларе не должны отвлекать, в противном случае она станет причиной моей смерти.