Американец, или очень скрытный джентльмен

Так что я время от времени езжу в монастырь Валлиндженьо. Мне не страшны ведьминские чары и призраки гестаповцев. Мне даже не страшен подъем по стене к окнам второго этажа. Оттуда уже совсем несложно проникнуть внутрь: оконные проемы пусты, они никогда не знали ни дерева, ни стекла. Оказавшись внутри, оказываешься в четырнадцатом столетии.

Прыгнув в окно, я попадаю в комнату, вдоль всей стены которой идет открытая галерея. Вид с нее открывается умопомрачительный — двадцать пять километров долины, по которой когда-то шагали рыцари-тамплиеры, неся золото и славу. И историю. Которая по большей части забыта.

Внутренняя лестница сделана из камня, древняя, но крепкая. Тишину нарушает только шорох ветра. Внизу расположена часовня. Именно здесь собираются ведьмы. Алтарь сложен из неплотно пригнанных каменных блоков, закрепленных слабеньким известковым раствором, к которому примешаны обломки человеческих костей. Попав сюда в первый раз, я обнаружил остов человеческого пальца, торчащий из щели.

За алтарем расположена большая фреска, писанная по штукатурке. Непогода, веками сменявшие друг друга летняя жара и зимнее ненастье не смогли ее уничтожить. Может быть, это чудо. Кто знает?

На фреске изображена Мария Магдалина: она стоит между рядом кипарисов слева и рядом пальм справа. Перспектива передана нелепо. Художник не уменьшает удаленные предметы, а сужает первый план. Сверху показан Бог. Это старичок с короной на голове. Руки его подняты в благословляющем жесте. Из дальнего конца часовни, при плохом освещении, фреска начинает напоминать голову козла. Именно поэтому здесь собираются ведьмы, поэтому сюда принесло гестаповца, поэтому монастырский двор, заросший репьем и колючками, весь перекопан.

Здесь не осталось ни одной не оскверненной могилы. Комнатушка в подвале, куда я однажды решился проникнуть, протиснувшись в узкую щель, набита костями: костями монахов, умерших от чумы, от старости, от набожности, от болезни, от руки инквизитора. Ноги, руки, ребра, позвонки, бедренные кости, пальцы конечностей, нижние челюсти, зубы — и ни единого черепа: черепов в комнатушке нет. Их расхитили чудодеи.

Я не собираюсь красть у мертвых. Только у живых. Мне нужен дикий мед.

Известковый раствор, соединявший камни стен, давно осыпался, они лежат один на другом, напоминая щербатый рот, повернутый вертикально. Я слежу за пчелами — они влетают в три-четыре щели. До нижней можно добраться. Я продираюсь через заросли, колючки цепляются за джинсы, будто щупальца мертвецов. Перед летком стоит гладкий желтый сталактит пчелиного воска.

Пчелы не обращают на меня внимания. Они не знают, что их ждет. Я посыпаю воск порохом, подсыпаю его же в отверстия возле летка. Делаю шаг назад и подношу к пороху спичку. Он шипит и потрескивает, как отсыревший бенгальский огонь. Образуется облако густого синеватого дыма. Пчелы стремительно вылетают из улья — рассерженные, растерянные, озадаченные. Без промедления, как враг, наседающий на дрогнувшее войско, я выламываю из стены пару камней. Остальные осыпаются сами. Там, в углублении, лежат соты. Я тяну их на себя. Соты отделяются от камня, разламываются напополам. Я сую их в полиэтиленовый мешок и поспешно отступаю.

В «ситроене» я перекладываю соты в большую банку. Дома, умолчав, откуда их взял, дарю кусочек синьоре Праске. Она верит, что пчелиный воск может избавить ее от ревматизма.