Анарх

XVIII. В МЕДЛЕННЫЕ ЧАСЫ

Будучи молодым человеком, простым полковником в Калахадской Бригаде, Бартол Вон Войтц приобрел подозрение к ночи, которое его никогда не покидало. Он не боялся темноты, и, как любой хороший солдат, он знал, что темнота может быть союзником и оружием. И тогда, на это была конкретная причина. Во время ужасной кампании в Фенлокском Лесу, ночь была наиболее опасным временем. Мясники Друкхари всегда наносили удар между закатом и рассветом. Девяносто процентов Калахадских потерь произошли после темноты.

Но это была ночь сама по себе. Ее часть, особенно. После середины ночи, всегда был период особенной черноты, когда рассвет был лишь надеждой. Это было самое худшее время. Он называл это медленными часами. Это было время, когда человек мог себя чувствовать наиболее потерянным, а его смертность была наиболее уязвимой. Человек, скажем молодой полковник, мог растратить те тянущиеся часы, ожидая почти неминуемую атаку, зная, что его люди были в своих самых холодных и медленных состояниях упадка, жаждущие рассвета. Человек мог пребывать во тьме, зная, что она обещает только зло. У человек могло быть слишком много времени, чтобы размышлять о своей собственной маленькой душе, своих человеческих слабостях, и бессмысленной оценке своей маленькой жизни.

Стоя в военной комнате Урдешского Дворца, тот молодой полковник, который теперь был просто старым пиктом в полковом архиве, Вон Войтц знал, что медленные часы снова настали для него. Энергии не было больше часа. Страх прилип к каждой поверхности. Дворец, вероятно самая неприступная крепость на Урдеше, был открыт настежь. Элтат был атакован, и здесь была какая-то неизвестная опасность, даже здесь, внутри крепости.

И никаких твердых данных. Они были слепыми, глухими и немыми. Щиты упали. Серьезный момент для любого командира, но судьба распорядилась, что это должно произойти сейчас. После середины ночи, когда рассвет все еще очень далеко: эта особенно тяжелая, медленная и тихая часть ночи, которая длилась слишком долго и не была другом человека.

Он никогда не проверял – он был уверен, что какой-нибудь рубрикатор или архивист сможет собрать данные, если он попросит – но Вон Войтц был уверен, что Астра Милитарум проиграли больше битв за медленные часы, чем в любой другой момент суточного цикла.

Лампы были зажжены в пятиэтажном зале, свечи в жестяных коробочках. Несмотря на всю свою изощренность, они превратились в свечи в коробочках. Личный состав ходил с фонариками, переговариваясь тихими голосами, работая над ремонтами. Огромные окна зала были просто бледными блоками темноты.

— Есть что-нибудь? — сказал он Казадеру.

— Снизу ничего, мой лорд, — ответил Казадер. — Последнее, что я слышал, Лорд Исполнитель, через Полковника Грае, запросил полную поддержку пехоты в сводчатый подвал.

— Которую я одобрил, — сказал Вон Войтц.

— В самом деле, мой лорд, — сказал Казадер, — но в этом конфликт. Чтобы поддерживать эффективную охрану дворца и близлежащей территории, мы не можем себе позволить снимать роты со стен или...

— Черт возьми, мужик. Что насчет эвакуации?

— Она продолжается так хорошо, насколько мы можем. Опять же, она медленная, конечно же, в этих условиях.

— Магистр войны?

— Я не получил ни слова, мой лорд.

— Уриенц вывел его отсюда или нет? — спросил Вон Войтц.

— Я отправлю гонца, чтобы выяснить.

— Сделай это. Казадер?

— Сэр?

— Какая-нибудь поддержка была направлена Лорду Исполнителю?

— Приказ был размещен, мой лорд. С уважением, я еще раз подчеркиваю, что при данных обстоятельствах потребуется время для переброски людей, и поддержание достаточного прикрытия на стенах бастиона...

— Сколько было послано?

— Я полагаю, что с Полковником Грае три взвода Урдешцев, сэр.

— И все? Я отдал чертов приказ почти час назад, Казадер.

— Мой лорд, как я объяснил...

— В жопу твои извинения, — прорычал Вон Войтц. — Я – лорд милитант генерал, Казадер. У меня здесь есть власть! Я отдал приказ, и я ожидаю...

Он замолчал. Он мог видеть выражение лица Казадера в свете свечей. Оно было раскаивающимся, внимательным. Но оно говорило Посмотри вокруг, старый дурак, у тебя власть над дерьмом.

— Мой лорд? — позвал адепт.

— Да?

— Мы готовы снова провести тест.

— Делайте.

Вон Войтц услышал передающиеся приказы, и стук главных коннекторов, встающих за место. Последовала пауза, затем глубокий, басовый глухой удар включающейся энергии.

Стеклянные столы станций стратегиума замерцали. Свет запульсировал, так же неустойчиво, как и огни свечей, затем станции зажглись, за ними главные мониторы, дополнительные экраны и суб-консоли. Лампы в военной комнате загорелись на аварийном уровне. Когитаторы начали щебетать, пока операционные системы обновлялись и перезапускались, и архивные данные начали заполнять строчками экраны с тревожной скоростью, как будто была прорвана какая-то информационная дамба.

Последовало усталое ликование и несколько тихих аплодисментов от персонала военной комнаты.

— Соблюдайте правила поведения! По своим станциям! — прокричал Вон Войтц. — Отчеты из города мне через две минуты! Я хочу действующие показания о безопасности в Элтате, и тактические оценки через пять. Вокс?

— Системы включены, но ограничены, мой лорд.

— Свяжитесь со всеми штабами рот и дивизий в Элтате так быстро, как возможно, — потребовал Вон Войтц. — Так же, мне нужен Заракппан, в порядке срочности, и соедините меня с флотом!

Координаторы станций вокса поспешили выполнять.

— Обзор Элтата на первый стратегиум, пожалуйста! — приказал Вон Войтц.

— Сейчас собираем данные, сэр.

— Статус щита?

— У нас есть энергия для военной комнаты и защитных батарей, мой лорд, — ответил адепт. — Энергообеспечение остального дворца будет восстановлено через двадцать минут, если больше не будет помех. Предположительное включение пустотных щитов через сорок семь минут.

— Сделайте через тридцать, — резко бросил Вон Войтц. Он хрустнул костяшками. Теперь они снова были в игре.

— Распространите официальный приказ об эвакуации, — сказал он. — Со всех постов. — Отключение питания заблокировало цифровую передачу приказа. До сих пор, он мог только заставить его распространяться устно и на бумаге. — Я хочу доклад о прогрессе через три минуты.

Он сделал паузу, и почесал щеку, думая.

— Требую, чтобы вы подтвердили это, — сказала Маршал Тзара. — Вы хотите, чтобы эвакуация продолжалась?

— Да, — сказал Вон Войтц.

— Значит, вы все еще полагаете, что ситуация в подвале...

— Энергия отключилась по какой-то причине, Маршал, — ответил он. — Это не была случайная чертова ошибка.

— Мы ничего не знаем, — спокойно сказала она.

— Точно, — ответил он. — За исключением того, что знаем, потому что Гаунт сказал нам, что происходило дерьмо.

Он бросил взгляд на Казадера, а затем снова посмотрел на Кейзонского Маршала.

— Маршал Тзара?

— Мой лорд генерал?

— Я передаю вам контроль над театром военных действий прямо сейчас. У вас есть мои приказы и мои цели. Следуйте им.

— Со свободой действий? — спросила Тзара.

— С самоотдачей проклятой Троном ищейки, — ответил он. Затем он кивнул. — У вас есть свобода действий, конечно же, Тзара, — сказал он, — но используйте ее скупо. Мы друг друга поняли?

— Совершенно, лорд генерал.

Он официально выпрямился, и сотворил символ аквилы.

— В настоящий момент я передаю вам командование театром военных действий, — сказал он. — Пусть это будет зарегистрировано.

Она отдала честь.

— Я соглашаюсь и принимаю эту обязанность, — ответила она. — Пусть это будет зарегистрировано.

Вон Войтц повернулся к Казадеру.

— Приведите своих штурмовиков, полковник, — сказал он. — Вы идете со мной. И найдите мне чертову пушку.

— Это свет? — спросил Харк.

Помещение для офицеров, в которое их отвели, освещалось маленькими лампами и свечами, и его большие окна выходили на Шестиугольный Двор и главную крепость.

Инквизитор Лакшима стояла у окна, пристально смотря наружу. Она была высоким, худым фантомом в сумеречном свете.

— Полагаю, что так, — ответила она. — Выглядит так, как будто они восстановили подачу энергии в главную крепость.

— Значит, это уже что-то, — ответил он. — Такое ощущение, что мы сидели здесь со спущенными штанами.

— И как часто вы это делаете, Комиссар Харк? — спросила она.

— Я солдат, мэм, — ответил он. — Мы готовы ко всему.

Харк лежал на койке. Кейзонский санитар только что закончил смазывать и зашивать резаные раны на его горле и лице, и теперь повернулся к обрубку его аугметики, и изолировал разорванные провода плавильной палочкой.

Лакшима отказалась от какого-либо ухода. Ее мантия была порвана, и полированная, богато украшенная аугметика ее лица и тела была поцарапана и потерта. Когда санитары подошли к ней, она сказала им, что у нее нигде не болит и что они должны уделить внимание тем, кто ранен.

Харк раздумывал, были ли у нее какие-нибудь значимые органические части, что-нибудь, что может чувствовать боль. Чувствовать что-нибудь.

Она мерила шагами пол перед окнами. Цифровое оружие, встроенное в золотой манжет ее левого запястья, было уничтожено в тяжелом испытании. Они продолжала подстраивать все еще функционирующее, встроенное в манжет ее правого запястья, похожий на искусно сделанный золотой браслет.

Она подошла к двери в примыкающую комнату и посмотрела, как Урдешские хирурги работают при свете свечей над ужасными ранами, которые получил Санкто. Сцион давным-давно потерял сознание. Его положили на обеденный стол, и пол вокруг него был усеян частями его нательной брони и пропитанными кровью хирургическими полотенцами.

Она невозмутимо наблюдала какое-то время, затем пошла назад через офицерскую комнату и вышла в коридор.

Харк бросил взгляд на санитара.

— Достаточно, — сказал он.

— Сэр?

— Ты собираешься приделать мне руку сегодня ночью?

— Сэр, я просто...

— Так и думал, — сказал Харк. Он встал с койки, и отбросил в сторону хирургический халат, в который был закутан. — Спасибо тебе за твой долг, — сказал он санитару.

Он вышел в коридор. У него все чертовски болело. Каждый сустав. Он не мог бы быть более тщательно помят, даже если бы Бростин напал на него с молотком. По руке он не горевал. Аугметицисты приделают ему новую. Хотя, его плазменный пистолет.

Он был красивым. Он будет скучать по нему.

Он вздохнул. Здесь было намного больше важных вещей, по которым стоило скучать и горевать.

Коридор был величественным и отделан деревянными панелями. Старые картины висели в позолоченных рамах, хотя было невозможно увидеть, что на них было запечатлено. Слои потемневшего от времени лака и слабый свет от ламп в коридоре сговорились, чтобы сделать их малопонятными. В коридоре, с его темным деревом и тусклым желтым светом, было почти тепло. Когда-то Урдешский Дворец был прекрасным, величественным местом. Он чувствовал, что не будет вспоминать его с любовью.

Несколько дверей вдоль стены были входами в молитвенную часовню, где оказывали помощь большинству Танитских выживших. Он мог слышать Цвейла, проводящего для них благословение избавления.

Не совсем чашка кофеина для Харка.

У двери в часовню, в тенях, он увидел оранжевый уголек сигареты с лхо. Харк прищурился. Это был Мерин, прислонившийся к стене, курящий. Благословения старого аятани так же, явно, не были для него чашкой кофеина.

Харк начал идти в направлении Мерина. Он сам курил сигары, и совместно покурить с Гвардейцем было связующей вещью, которая часто помогала после неприятных мероприятий.

Но он остановился. Флин Мерин не был хорошей компанией и в лучшие времена. Вместо этого, Харк пошел в другую сторону.

Что-то пошевелилось в тенях над ним и издало неприятный звук. Он бросил взгляд вверх, и увидел полковой талисман, уставившийся на него. Тот сидел на охотничьем трофее, прикрепленном черепе существа, которое обладало самыми широкими и самыми большими рогами, которые он когда-либо видел.

— Тяжелая ночь, птица, — сказал он полускрытому орлу. Орел злобно щелкнул клювом. — Я тебя понял, — ответил он, и побрел дальше. Он согнул свою руку. Свою оставшуюся руку. Птица заставила его вздрогнуть. Он инстинктивно потянулся к своему оружию, но рука, которой он потянулся, была всего лишь фантомом, и кобура была пуста. Здоровой рукой, он нащупал под своим плащом пояс сзади, и нашел свое запасное оружие, короткоствольный лазерный пистолет в кожаной сумке с пряжкой. По крайней мере, он все еще был здесь.

Лакшима стояла в дверном проеме впереди и смотрела внутрь. Он присоединился к ней.

Через открытую дверь он увидел Керт и несколько медиков помощников, заботящихся о Беати. Она лежала на кровати, прямо и тихо, как тело, готовое к осмотру.

Капитан Аурбен наблюдала за работой Керт. Она заметила Харка и инквизитора в дверях и вышла к ним.

— Она не пришла в сознание, — сказала она. Ее голос был просто хрипом. Харку говорили, что Аурбен была ранена пирохимическим взрывом во время последней Морлондской кампании. Это шрамировало ей лицо и сожгло ей глотку. Аурбен сделала паузу, вытащила ингалятор из кармана, и затянулась из него, чтобы смочить глотку.

— Извините, — сказала она.

Харк пожал плечами. — Ана Керт знает, что делает, — сказал он.

— Я уверена, что это так, — сказала Аурбен. — Нет никаких существенных ран. Это экстремальная усталость. Истощение ее воли. Я говорила ей, что она слишком сильно напрягается.

Аурбен еще раз вдохнула из ингалятора.

— Но машина скорби, — сказала она. — Она была средоточием губительной силы. Она высосала из нее силы, и питалась ее светом. Я боюсь, что понадобится много времени, чтобы она восстановила свою силу.

— Мы починим. Мы перезарядим, — сказала Лакшима.

— Она имеет в виду, мы вылечим, — сказал Харк с улыбкой. — Император защищает. Его благодать со временем вольется назад в Беати. Она будет восстановлена такой, какой была когда-то.

Аурбен кивнула. Она вернулась назад в комнату и возобновила свое дежурство у кровати.

— Машина была мрачным устройством, — сказала Лакшима. — Я даже пришла в ужас от безграничного изобретательства Архиврага.

Харк с согласием кивнул. — Это, должно быть, была самая худшая вещь, с которой я когда-либо сталкивался, — сказал он. — А вы?

— Я сталкивалась с демонами, комиссар, — ответила она.

— Ой, мы все сталкивались с демонами, инквизитор, — ответил он.

Она вопросительно посмотрела на него.

Харк ухмыльнулся. — Я не знаю, — сказал он. — Я встречал более могущественных тварей, более опасных тварей, хотя Трон знает, что это был ад. Без Святой, мы все были бы мертвы. И дворец тоже.

— В самом деле, — сказала Лакшима. — Машина была молодой. Не до конца выросла. Но уже угроза, с которой мы едва могли сражаться. Без нее, этого было бы достаточно. Дворец потерян, Элтат, сам Урдеш. Анарх одерживает здесь победу, за мгновение. Полную победу. Если бы машина скорби не была бы уничтожена, крестовому походу был бы нанесен ущерб за гранью восстановления. Миры Саббат пали бы, и все наши годы побед были бы потеряны. Анакванар Сек почти выиграл сегодня ночью. Не просто в битве, в войне.

— Это была не просто ее сила или ее ярость, — сказал Харк. — Это было само ощущение нее. В машине была тень варпа, такая же сильная, как и в любом отродье варпа. Она излучала страх, эта тварь. Она не просто внушала страх, из-за того, чем она была. Она генерировала его. Она усиливала его в нас.

— Часть ее арсенала, — сказала Лакшима. — Машины скорби, по существу, механические инструменты, но изобретатели Херитора нашли способы присоединить другие элементы. Варп. Человеческую душу. Асфодель был гением, знаете ли? Взять машину для убийства и сконструировать ее с такой тщательностью, чтобы она помещалась в человеческой оболочке. Они называют это переделкой.

— Кто? — спросил Харк.

— Хериторы Архоната. Сплавляют человека, варп и машину в один материал. Соединяя их, и давая им способность перемещения.

— Как корабль? — спросил он.

— Нет, как оборотень, Харк. Изменение очертаний, трансмутация формы. Обман, хитрость и маскировка, это оружие войны, которые мы используем. И такие вещи – вторая натура для варпа. Но переделка дошла до неприличного уровня. Конечно, изменение – это первичный аспект Четырех, фундаментальное свойство Изменяющего Пути, темного не-бога ведовского перехода.

— Вы очень хорошо осведомлены, — заметил он.

— Годы изучения, — ответила она.

— И сколько лет?

Лакшима наградила его своей холодной улыбкой.

— Невежливо спрашивать у леди ее возраст, — сказала она.

— Вы не леди, — сказал он.

— Тоже невежливо.

— Я имею в виду, вы за гранью человеческого, инквизитор. Переделаны – это слово? – по-своему. Как и я. Хотя, я грубо выкован по сравнению с вами. Насколько вы себя чувствуете?

— Виктор, — ответила она. — Я вообще почти не чувствую, и не чувствовала очень долгое время.

Он уже собирался ответить, когда по коридору подул ветер, заставив трепетать все свечи и лампы.

Они повернулись.

— Что это было? — спросил он. Она не ответила. Секундой позже они услышали пронзительный крик. Он шел издалека, из глубины центра дворца, но он был таким громким и пронзительным, что заставил стены дрожать.

Это был нечеловеческий крик.

Харк обнаружил, что его запасное оружие уже в его руке. Страх вернулся. Страх, который заливал его в сводчатом подвале, снова пропитал его за удар сердца.

— Фес, — произнес он. — Что это было?

Лакшима посмотрела на него.

— Вы это чувствуете? — спросила она.

Он кивнул. — Прямо у себя в сердце, — сказал он. — Просто...

— Ужас, — сказала она. — Есть еще одна. Здесь есть еще одна машина скорби.

Свет задрожал. Тени скрутились. Гол Колеа с удивлением смотрел на своего сына. Этот пронзительный крик, который он издал...

Далин Крийд смотрел на него, быстро моргая.

— Далин? — сказал Гол.

— Нет. Нет. Нет, нет, нет... — застонал Далин.

— Далин!

— Как я мог не знать этого? — спросил Далин. — Никогда. Никогда не знал.

Гол отпустил плечи Далина. — О, нет, — прошептал он. — О, нет.

— Она была моей сестрой, — сказал Далин.

Далин Крийд раскрылся. Его плоть очищалась и складывалась, как кожура фрукта, его кости скручивались, как сорная трава. Подпространственная решетка изогнулась, втягивая органику в имматериум и вытягивая разумную неорганику в реальное пространство на ее место. Он разделился по центральной линии от макушки головы и вывернулся наизнанку с щелчком, как у переключателя.

Он стал облаком чередующихся ножей, каждый из которых вибрировал и резал, когда двигался. Клинки, все из черного металла, двигались в безупречном порядке, вращаясь и перемещаясь по сложным, синхронизированным узорам, сначала по волнистой восьмерке, затем по более сложным гиперболическим образованиям, до неприличия чуждым Евклидовой геометрии. Гудящие лезвия сверкали на абстрактных конических орбитах вокруг центра из ослепительного желтого неонового света, похожего на миниатюрную звезду.

Гаунт уставился в неверии. Он потянулся к своему болт-пистолету трясущимися руками.

Вэйном Бленнер, шатаясь, попятился с глазами, похожими на блюдца, и тяжело упал.

— Ох, Трон, — выдохнул Баскевиль. — Гол! Гол!

Все еще стоя на коленях, Гол Колеа посмотрел вверх на гудящее облако клинков. Его руки инстинктивно приблизились к его лицу, чтобы защитить его, затем он опустил их. Он уставился прямо в неоновый свет.

— Далин, — произнес он, как будто зовя ребенка домой после темноты. — Я не позволю тебе уйти. Я пойду в ад...

Кружащиеся лезвия замедлились, как будто сбитые с толку. Они остановились, замерев на секунду, затем медленно начали крутиться в противоположном направлении. Их узор изменился, вернувшись к простой, лемнискатной орбите.

Затем восьмерка устремилась вперед, и Гола Колеа не стало.

Баскевиль прокричал имя своего друга, но не осталось ничего, что могло ему ответить, за исключением большого кровавого тумана.

Болт-пистолет Гаунта громыхнул. Взрывные заряды врезались в сияющее облако клинков. Клинки разлетались вдребезги, как стекло, когда заряды детонировали, как солнечные вспышки, вокруг маленького горящего неонового солнца. Свежие лезвия выскальзывали из подпространства, чтобы заменить сломанные, присоединяясь к великолепной, стремительно движущейся синхронности повторяющегося узора.

Машина скорби поднялась, и повернулась к ним. Ее неоновое солнце-сердце пульсировало ненавистью. Ее звуками были свист ударов меча, разрез ножниц, вой стали по камню точильного круга. Ужас излучался от нее, как тепло.

Бленнер трясся и крутился в припадке страха, визжа и обхватив голову.

— Назад, Баск, — предупредил Гаунт.

Машина скорби поплыла к ним. Она удлинилась вертикально, ее стремительно движущаяся восьмерка удлинилась и стала тоньше, ее внутреннее солнце растянулось в овал.

Гаунт смотрел на нее, заставляя накрыть крышкой свой страх. Он не мог сражаться с этим. Бежать было некуда. Ветер, хлещущий из машины, дергал его плащ. Ветер пах горячим металлом и горелой кровью.

Слова Гола, последние слова Гола, заставили машину замешкаться. Что-то человеческое все еще было в ней. Что-то, что было непреднамеренно человеческим слишком долго, что машина не могла отбросить так же легко, как она отбросила маскировку.

— Рядовой Далин! — закричал Гаунт. — Рядовой Далин, вольно!

Скорость вращения замедлилась и стала неравномерной. Узор деформировался, некоторые лезвия снесло с линии. Свет неонового солнца слегка потускнел, колеблясь в интенсивности.

— Это приказ, Рядовой Далин! — рявкнул Гаунт.

Восьмерка нарушилась. Все клинки сформировали простой узор, единственный круг, движущийся по орбите вокруг солнца-сердца. Гаунт мог чувствовать, как машина борется. Волны страха накладывались на волны замешательства и паники. Машина боролась сама с собой. Сама изобретательность ее конструкции, человек, сплавленный с машиной варпа, боролась сама с собой.

— Рядовой Далин! — снова выкрикнул Гаунт.

Круг из вращающихся клинков изменил положение, вращаясь в плоскости вокруг маленького солнца до тех пор, пока все кончики не стали указывать в сторону от трех людей и прямо в потолок. Клинки располагались, как шипастая корона, вокруг их неонового сердца.

Затем скорость их вращения значительно увеличилась. Машина скорби поднялась и вонзилась в потолок, прорезаясь сквозь древний камень так, как будто это был мягкий жир. Воющая машина скорби пробила потолок и исчезла из вида.

Вытесненные блоки посыпались на пол зала. Потолок сводчатого подвала начал раскалываться и рушиться, целостность его древнего погреба нарушилась.

— Уходим! Уходим! — прокричал Гаунт Баскевилю. Путь к выходу и лестница больше не были заблокированы. Они подхватили орущего Бленнера и, спотыкаясь, направились к двери, пока потолок рушился позади них.

Дворец сотрясался. Повсюду, мужчины и женщины кричали от тревоги и паники. Пламя свечей дергалось и трепетало. Что-то взорвалось клубами серого дыма. Лампы дребезжали на своих крючках. Старые картины дрожали в своих рамах. Псайбер-орел пронзительно крикнул, когда пыль посыпалась с дрожащих рогов, на которых он сидел.

Объекты на столах дрожали и смещались. Стаканы разбивались. Медицинские подносы подпрыгивали, перемещались и падали на пол, рассыпая содержимое. Трещины появились на древних напольных плитах.

Харк и Лакшима рванули назад в офицерскую комнату, где их лечили. Кейзонский санитар пялился в высокое окно с удивлением. Они присоединились к нему, пристально смотря вниз на широкий двор Шестиугольного Двора. Территория была освещена – фитили горели на железных подставках. Рота Хеликсидцев загружала ранцы в две Валькирии, которые приземлились в качестве части усилий по эвакуации.

Харк и Лакшима могли слышать крики людей, оглядывающихся вокруг в попытке осмыслить источник тряски.

— Это... это землетрясение? — спросил санитар. — Это вулкан?

— Нет, — сказал Харк. Он мог слышать вой. Высокотональный металлический вой становился громче с каждой секундой.

Машина скорби достигла уровня земли. Ее гудящие лезвия прорезались сквозь каменные плиты Шестиугольного Двора, разбрасывая куски камней во все стороны. Несколько Хеликсидских солдат умерли мгновенно, срезанные проносящимися со свистом обломками.

Другие были пойманы в облако клинков, пока оно поднималось из разломанного каменного пола и расширялось, клинки опустились в горизонтальное положение вокруг горящего сердца. Люди исчезали в кровавых облаках, или падали, как части нарушенного пазла, разрезанные на части.

Высокий хвост одной из Валькирий был чисто срезан, остались обрубки голого металла и искрящие кабели. Отделенные хвостовые стабилизаторы полетели, как сильно брошенная игрушка, по двору, и врезались в стену и окна зала на уровне земли. Другой транспортник, его рампа все еще была опущена, попытался увеличить обороты и подняться. Клинки чисто срезали одну его сторону, оставив Валькирию разрезанной в поперечном сечении. Ее напряженные двигатели загорелись, и она взорвалась в яростном огненном шаре.

Харк сбил Лакшиму в сторону от окон, когда ударная волна вбила их внутрь. Ураган из разбитого стекла пронесся по комнате. Санитар стоял еще почти десять секунд, ослепленный, ободранный до костей вверх от бедер. Он упал на бок, как отброшенный вещевой мешок.

Внизу, машина скорби сформировала новую форму – военную форму, скорбную форму, восьмигранник четырех метров в поперечнике, сделанный из скользящих, движущихся клинков, неоновый свет сиял внутри решетчатой оболочки. Несколько Хеликсидских солдат, которые не погибли и не сбежали, открыли огонь. Машина скорби рванула к ним, лазерные заряды отскакивали от ее клинков, один конец расширился, формируя вращающуюся, всасывающую пасть.

Харк поднялся, разбитое стекло сыпалось с него, и рванул к двери. Позади него, Лакшима пыталась подняться на ноги.

— Уходите! — заорал Харк в коридор. — Уходите, сейчас же! Машина скорби!

Испуганный персонал начал выбираться из комнат по всему коридору. Сам воздух вибрировал. Древние картины один-Трон-знает-чего падали со стен с треском, когда древние веревки рвались. Золоченые рамы разбивались.

Появилась Аурбен, люди проталкивались мимо нее. Она посмотрела на Харка.

— Мы не можем переместить ее, — сказала она. — Мы не можем.

У двери часовни, Мерин прижался к старым деревянным панелям, как будто он желал, чтобы стена дворца поглотила его.

Он мог слышать убийства, пронзительные крики. Он мог чуять кровь.

Собиралась начаться еще одна бойня. И она собиралась сделать первую незначительной в сравнении.

Он начал смеяться, неспособный остановить себя, потому что в мире не осталось ничего смешного.