Арнольд–китолов

За утренним завтраком

Арнольд разлагольствовал:

— Я сидел на главном месте. Рядом с Аги на главном месте всегда сидел я. Она просто не позволила бы никому другому сесть с ней рядом. Да, да, разумеется, ее отец и мать тоже сидели рядом. Я должен сказать, что я сам предупредил ее об этом. «Извини, Агика, но главное место все–таки принадлежит твоим родителям — папе и маме».

— Они сидели друг на друге? — откуда–то с высоты поинтересовалась Йолан Злюка–Пылюка.

— То есть как это друг на друге?

— Вы же сказали: на главном месте!

— Погодите–ка! Если я хочу быть абсолютно точным, на главном месте сидела Агика. Но на втором главном месте…

— Такого не бывает.

— Почему не бывает?

— Главное место всегда одно… Потому оно и главное!

— Но, ладно, одним словом… Ой! Вечно вы все запутаете, Йолан!

— Вас, милый Арнолька, запутать проще простого!

Росита ее перебила:

— Йолан, я прошу вас, вы же знаете, я не люблю, когда с ним так разговаривают.

— Ах, барышня, какие мы чувствительные! Ужасно чувствительные! — Презрительно фыркнув, Йолан Злюка–Пылюка вылетела в сад. — Погляжу, что делает мой друг Крючок.

— У них хорошие отношения? — спросил Арнольд.

— Никогда нельзя знать, с кем Йолан в хороших отношениях.

— Однако это не говорит в пользу мальчишки. Как его? Да, Крючка.

— Не знаю, Арнольд. Но вы, кажется, собирались что–то сказать?

— Пустяки, право, пустяки. Я только хотел сказать, что моя маленькая приятельница была ко мне очень привязана. Она меня так ценила! Главное место, да… Вы не возражаете, если мы все–таки будем называть его главным местом?

— Не возражаю.

— Главное место всегда предназначалось мне. Даже когда устраивали праздник. Именины или день рождения.

— Простите, Арнольд, я, право, не хочу придираться. Вы лучше всех знаете, как я от этого далека. Но что касается дня рождении… По–моему, именно от вас я слыхала рассказ об одном дне рождения.

— Ну, да! Это был не день рождения, а настоящая катастрофа. Самая настоящая катастрофа. После него, правда, пошли всякие объяснения. Впрочем, Петер Панцел через неделю после дня рождения явился к нам с громадной плиткой шоколада. Он прямо ввалился в дверь.

«Аги, — пробормотал он, заикаясь, — послушай, все это — глупое недоразумение. Поверь, я не смог прийти, потому что…»

«А разве я тебя спрашиваю?»

Петер Панцел прикусил язык.

Они стояли в передней. Входная дверь была распахнута настежь.

Аги поверх головы мальчика смотрела на лестницу, выходящую на ганг.

«Кто тебя звал? Тебя кто–нибудь звал?»

«Я просто думал…»

«А ты не думай просто! Вообще не думай!.. — Она обратилась ко мне: — Как ты считаешь, Арнольд Паскаль, впустить Петера Панцела?»

«Если уж он пришел…»

«Арнольд говорит, что если уж ты явился…» — рукой она сделала приглашающий жест.

«Спасибо, ты очень славная!»

«Вовсе я не очень славная, но, раз пришел, входи! Ты еще не забыл, где моя комната? А с Арнольдом ты здоровался? Я что–то не слышала».

«Добрый вечер, Арнольд!»

«Арнольд тебе кивнул. Довольствуйся этим».

Петер Панцел довольствовался моим кивком. В маленькой комнате он протянул Аги шоколад. Не отдал, а вручил.

«Если ты не сердишься…»

«Не сержусь. А Арнольду?»

«Арнольду?» — Вид у Петера Панцела был довольно глупый.

«Ему ты ничего не принес? О нем даже не вспомнил?»

«Не знаю…»

«Ах, не знаешь? Если бы Арнольд в передней сказал, что тебе лучше остаться за дверью или что–нибудь в этом роде, ты бы теперь… Счастье твое, что Арнольд выкурил свою послеобеденную сигару. После сигары он всегда добрей».

«Хорошо, что он успел выкурить свою сигару!»

«Значит, Арнольду ты ничего не принес?»

«Даже не знаю…»

«Но шоколадом я могу его угостить?»

«О, разумеется! Прошу, Арнольд, бери, пожалуйста!»

«С каких пор вы на «ты»?»

«Не помню…»

«Может, ты с ним и не переходил на «ты»? А?»

«Может быть… Вполне возможно».

Петер Панцел испуганно моргал, косясь на меня. А вдруг я накричу на него? Или вышвырну за дверь. Но он застал меня в хорошем расположении духа. Как сказала Аги, я уже выкурил свою послеобеденную сигару. Мы сидели у круглого стола. Петер Панцел, втянув шею, потирал колени.

«Что ты делаешь под столом? — прикрикнула на него Аги. — Арнольд никогда не чешет колени. И я просто не могу поверить, что вы на «ты». Ну, да ладно!»

Шоколад извлекли из серебряной бумаги. Он был густого коричневого цвета. Мы сидели вокруг стола и глядели на шоколад. А Петер Панцел с каким–то тупым ужасом, помаргивая, глазел на меня. Я бы мог его успокоить, сказав: «Дорогой старик! Меня не нужно угощать, если ты этого боишься. Большое спасибо, но от шоколада я отказываюсь. Я не воспользуюсь предложенным угощением».

Теперь Петер Панцел смотрел только на шоколад. Как будто его что–то удивило. Может, размеры плитки? Она была такая огромная.

Или что–то еще… Петер наклонился над шоколадом. Сложил руки на коленях. Глубоко вздохнул. И совершенно позабыл о нас. Он зажмурился, откинулся на стуле, взял шоколад и принялся его грызть.

«Если позволишь… — Аги тоже хотела отломить себе кусочек. Но Петер Панцел отодвинул от нее шоколад. Рука Аги беспомощно повисла над столом. — Что ты на это скажешь, Арнольд?!»

Петер Панцел загородил шоколад руками. И теперь плитка была в его полном распоряжении. Принадлежала ему.

«Послушай, Арнольд, я его выгоню!»

Но выгонять его Аги не стала. С захватывающим интересом она следила, как Петер Панцел, склонившись над столом, поедал свой шоколад.

Открылась дверь. Заглянул доктор киноведения.

«У тебя гость?»

Изумленная Аги обернулась.

«Тише, папа!»

Отец остановился позади Петера. Потом вошла мать и тоже встала позади мальчика. Взгляд ее выражал тревогу и даже ужас.

«Послушай, Иштван, что с ним будет?»

«А что с ним может случиться? Ничего».

Большая Аги не отрываясь смотрела, как Петер Панцел отламывает кусок, разглаживает серебряную бумагу, снова отламывает кусок и снова…

«Ты не отложишь половину?» — замирающий голос большой Аги.

«Мама! По–моему, он уже не сможет этого сделать!»

«Ну, хорошо! По крайней мере, хоть немного передохни!»

«По–моему, он уже не остановится».

«Да, он справляется ловко!» — кивнул отец.

Мать с ужасом:

«Я не могу на это смотреть!»

И родители отступили. Аги тоже.

Она подошла к пианино. Побренчала на нем немножко. Взяла книгу. Почитала немножко. Потом вернулась к Петеру Панцелу.

«Он идет на рекорд. Хочет установить рекорд. — Она потянула носом. — Какой запах!»

Тяжелый, душный запах шоколада. И мебели. Какая–то смесь двух запахов!

Вокруг Петера Панцела набросана смятая серебряная бумага, на скатерти — унылые шоколадные разводы и пятна. А он все сидит, сгорбившись над столом, сидит, словно одурманенный этим запахом.

Аги шлепнула его по плечу:

«Послушай!»

Она наклонилась над ним и окаменела на миг. А потом очень медленно повернулась ко мне. С неописуемым изумлением на лице:

«Он теперь за стол принялся! — Она запнулась. Потом едва слышно: — Послушай, Арнольд, он принялся за стол…»

Я и сам заметил, что Петер Панцел отламывает кусок от столешницы. И отламывает без жадности. О, нет! Без всякой жадности. Скорее, задумчиво.

А Аги? А моя маленькая приятельница?

Она сидела за столом рядом с Петером Панцелом. Казалось, она там сидит очень давно. Уютно устроилась. В состоянии какого–то тихого счастья.

Аги мечтательно отломила кусочек стола. Закрыла глаза. Откинула голову назад. Принялась медленно есть и неожиданно рассмеялась. Странным смехом, почти беззвучно. Потом обратилась к Петеру Панцелу:

«Чего бы только я не дала за шкаф с ящиками! Особенно за верхний ящик шкафа! И за его ручку!»

— Они ели мебель?

Никто не заметил, когда влетела Злюка–Пылюка, но, во всяком случае, она была здесь уже давно.

— Если я хорошо расслышала, вы ели мебель, как шоколад.

Арнольд объяснил с невероятным высокомерием:

— Я уже упоминал, что сам я никогда ничего такого не любил. Но Аги, случалось, отламывала себе кусочек дерева. Знаете, Йолан, когда она проходила мимо шкафа…