Арнольд–китолов

За утренним столом. Арнольда сшивают. Арнольд и Росита. Йолан Злюка–Пылюка.

Скверное это дело, хуже и быть не может. Скрепляют тебя большущей иглой для сшивания мешков, и к тому же на глазах испанской танцовщицы!

Голова Арнольда прижата к маминым коленям, руки где–то спереди болтаются. А сзади жуткая игла над ним колдует. Жуткая игла делает жуткие стежки. Арнольду даже кажется, будто в него саблю вонзают, да еще поворачивают внутри. Однако он ни на миг не отрывает взгляда (измученного, затуманенного взгляда) от испанской танцовщицы Роситы Омлетас. Танцовщица сидит в углу маленького дивана у накрытого к завтраку стола. Не понять, смотрит ли она на Арнольда, слышит ли его прерывающийся голос:

— Умоляю вас, не осуждайте меня! Вас могут смутить некоторые обстоятельства. Обстоятельства действительно ужасные! Мне, правда, пытаются помочь два милых создания. Девочка, которая нашла меня в том самом месте, и ее мама. Эта славная женщина отважно взялась за столь деликатную операцию и, не жалея труда, старается придать мне божеский вид.

Арнольд умолк.

Мать подтолкнула его, и он с головой погрузился в ее колени.

— Стоит ли его сшивать? — подняла голову мать. — И чего ты только не подбираешь!

Чиму, белобрысая лобастая девчонка, сидела за столом и завтракала. Она стучала ложечкой по кружке и жевала бутерброд с маслом, стараясь запихнуть его в рот целиком.

— Не могла же я его там оставить!

— Не понимаю, почему его нельзя было там оставить. — Игла замерла в руке матери. — Для чего нужно подбирать всякий хлам в туалете загородного кафе? И еще в таком подозрительном туалете.

— Да, полотенце там не было безупречно чистым. — Чиму продолжала сражение с бутербродом.

— Безупречно чистым! Мне кажется, там вообще не было полотенца. Терпеть не могу воскресные экскурсии из–за того, что приходится обедать в пригородных кафе с их грязными туалетами. И вообще, где ты его нашла? В умывальнике или…

Чиму положила хлеб на стол. И засмеялась, загудела в кружку, словно в пустую трубу. Устрашающе так загудела, словно подавая тайный знак далеким кружкам, чашкам и ложкам.

В этот момент заговорила Росита Омлетас:

— Все же мне хотелось бы знать, где вас нашли! — И более резким тоном: — Откуда вы вообще взялись?

Арнольд попытался вынырнуть из коленей. Попробовал поднять голову.

— Мой друг, доктор Пал Титкош, отклонил бы ваш вопрос. Но я не доктор Пал Титкош, хотя в некотором смысле Пали считал меня примером для себя. Да, да, он считал меня примером для себя!

Арнольд замолчал. Наверное, ждал, что танцовщица спросит: «В каком смысле?»

Но вопроса не последовало. А игла для сшивания мешков вновь вонзилась в Арнольда.

Некоторое время он слова не мог вымолвить. («У меня мозги лопнут! Ум за разум зайдет! Ой, мне плохо! Эта дама могла бы обращаться со мной помилосерднее!»)

— Если я назову свое положение драматичным, это еще будет мягко сказано. Однажды меня бросили, вернее, потеряли. В том самом туалете. Вероятно, вся беда случилась из–за того, что малютка Аги ни на миг не хотела расстаться со мной.

Тут голос Арнольда прервался. Потом стал каким–то насморочным.

— Вы должны понять, я немного волнуюсь. Коротко не расскажешь, кем была для меня Аги и кем я был для нее!

— Это звучит романтично.

— Вы совершенно правы: это действительно очень романтично, и, возможно, когда–нибудь я опишу свою историю с Аги. Имя ее я, конечно, изменю. Право, я бы не хотел, чтобы из–за меня, если книга попадет в руки ее мужа…

— Вы думаете, он приревнует ее к вам?

— Весьма вероятно, барышня.

Игла для сшивания мешков опять вонзилась в Арнольда, и он снова погрузился в колени матери. А вынырнув, начал рассказывать:

— Однажды отец Аги предложил прогуляться по лесу. Он полагал, что Аги мало бывает на воздухе, мало двигается. Отец Аги человек выдающийся. Он доктор киноведения. Я и сам охотно беседую с ним. Надеюсь, мне еще представится случай…

— Что же случилось во время прогулки в лесу?

— Аги, конечно, не согласилась идти без меня. И я отправился с ней, как обычно, ведь я всегда и всюду ее сопровождал. Мы пошли к горе Хармашхатар. Мать Аги думала, что там будет меньше народу. Мать Аги терпеть не могла суетни и толкотни. Как и я, между прочим. Мы не ошиблись. Кроме нас четверых, на лесных тропинках и лужайках народу почти не было. Мы с Аги побежали вперед. Родители за нами. Отец Аги что–то рассказывал матери, наверное, про кино. Мать слушала его с озабоченным выражением лица. Она всегда выглядела озабоченной, когда выслушивала чьи–нибудь объяснения. Она вообще постоянно чего–то боялась. А тогда был приятный весенний день. Я всегда любил солнце. Воду, солнце…

— По вам не заметно, что вы любите загорать.

— Загар сошел… Да, да, сошел. В таких обстоятельствах… Одно могу сказать совершенно определенно: я воспитывался не в тепличных условиях. Но оставим эту тему. Вернемся к прогулке…

Чиму выскочила из–за стола и приоткрыла большую застекленную дверь, за которой в теплом сыром свете мокнул сад. Из–за дерева показался мальчишка в синей рубашке. Одной рукой он держался за ствол. Мальчишка завертелся вокруг дерева и помахал Чиму.

— Выходи!

Девочка и бровью не повела. Не обратила она внимания и на свою мать, которая, продолжая шить, спросила:

— Ты кончила, наконец, завтракать?

Чиму придвинулась к Арнольду. Может, она хотела послушать его историю?

Арнольд так взмахивал руками, словно плыл по воздуху к танцовщице.

Мать легонько стукнула его по голове:

— Не вертись!

— Пожалуйста, как вам угодно.

Росита Омлетас спросила с некоторым нетерпением:

— Могу я, наконец, дослушать рассказ об этой вашей прогулке?

— Мне нелегко говорить, милая барышня! — Арнольд грустно помолчал. И вдруг почти весело продолжал: — «Прекрасная лавочница Жужи!» Эту пьесу мы смотрели в театре накануне вечером и теперь обсуждали спектакль. Лавка Жужи кишела господами в серых жилетах. Все они толпились вокруг красивой лавочницы. Пели, размахивали шляпами. Некоторые даже забрались на прилавок. В лавке всюду были разбросаны ботинки. Жужи вынимала все новые и новые коробки с обувью. Ей хотелось продать ботинки. Но господа в серых жилетах были поклонниками, а не покупателями. Все они были влюблены в Жужи. Но никто из них даже домашних туфель не купил. Один господин в сером жилете сбросил с ног свои ботинки. Остался в одних полосатых носках и принялся щелкать пальцами.

— Глупая пьеса.

— Да, довольно глупая, но музыка к ней… — Арнольд сделал движение, словно собираясь пуститься в пляс, но опрокинулся на колени матери. — Я, разумеется, никогда бы не поставил ее в своем театре.

— У вас был театр?

Ответить Арнольд не смог. Игла застряла в нем, и мать Чиму нетерпеливо пыталась ее выдернуть.

— Я бы охотно все это бросила, а его попросту выкинула бы!

— Ты собираешься выкинуть директора театра? — Чиму с изумлением взглянула на мать.

— Какого еще директора? Где ты видишь директора театра?

Арнольд оскорбился:

— Вероятно, уважаемая мама никогда не слыхала о ревю Арнольда.

Росита Омлетас с изумлением спросила:

— У вас был театр–ревю?

— Театр–ревю Арнольда был известен даже за рубежом.

— Если бы я еще хоть раз смогла выступить в ревю!

— О барышня, нам следовало встретиться раньше… К сожалению, мой администратор довел театр до разорения. Он злоупотребил моим доверием. Дело в том, что сам я занимался только художественной частью. Тут и удивляться нечего…

Чиму запрыгала вокруг Арнольда:

— Администратор! Администратор!

— Сначала директор, теперь администратор! — Игла опять засновала в Арнольде.

Пришлось ему еще раз нырять матери в колени. Теперь голос его донесся откуда–то из складок юбки:

— В своем нынешнем положении я, конечно, не могу раздавать легкомысленные обещания, но смею вас заверить, барышня Росита, что ваше имя будет напечатано большими буквами на афише! Мы и с Аги уже обсуждали, какую роль она получит в моем ближайшем ревю. Я просил ее сбросить несколько лишних кило. Бесспорно, Агика умеет хорошо держаться, ловко двигаться, и, что еще важнее, ее очарование неотразимо! Но она пухленькая. А это опасно, за фигурой надо следить.

— Я с Агикой не знакома, но что касается меня…

— О, вы совсем другое дело! Мне хотелось бы поручить вам роль в какой–нибудь музыкальной пьесе–фантазии. В мюзикле… как это теперь называют.

— В мюзикле… — мечтательно повторила испанская танцовщица.

Она чуть было не сказала: «Благодарю вас, Арнольд, право, это очень мило с вашей стороны». Но вовремя спохватилась. Даже рассердилась на себя. По–настоящему разгневалась. «Вот глупая гусыня! Принесли сюда этого оборванца, которого нашли при весьма подозрительных обстоятельствах. Он меня всякими подозрительными историями пичкает. А я их проглатываю! Всему на слово верю! Всему, о чем болтает этот проходимец! Даже тому, что у него снова будет театр! Ревю… Ревю Арнольда! И мне дадут роль… Арнольд мне окажет протекцию!»

От возмущения она даже рта не могла открыть. Смотрела поверх стола на сад, пламенеющий в солнечном свете.

«Сейчас скажу ему, пусть немедленно замолчит!»

Однако вместо этого промурлыкала мягким, бархатистым голоском:

— Вы думаете, милый Арнольд, я стану звездой мюзикла?

«Неужели это я? Разве это мой голос?»

— На вас будет держаться вся пьеса.

Росита Омлетас ощутила головокружение.

«На мне будет держаться вся пьеса!»

Большущая игла прилежно сновала, поднимаясь и опускаясь.

Чиму бабочкой порхала по комнате. У окна вновь появился мальчишка. Прижал к стеклу нос. Побарабанил по окну пальцами.

— Крючок! — воскликнула мать, ни на мгновение не прекращая шитье. — Опять он здесь!

Чиму ее не слушала:

— Я мотылек, мотылек! Все мои сестрички спрятались от дождя!

Мать вздохнула и вонзила иглу в Арнольда.

Арнольд застонал:

— Ой, нельзя ли немного понежнее? Эта славная дама и на китобойном судне лицом в грязь не ударила бы!.. — И он снова переключился на рассказ о прогулке. О последней прогулке с Аги: — «Арнольд, — сказала мне Аги, — этого нельзя так оставить! Ты просто не должен допустить, чтобы тот тип вылез сухим из воды. Твой администратор или кто он там… Словом, тот, кто довел твой театр до разорения».

Что я мог ответить этому милому существу? Что темная личность, разорившая меня, исчезла с глаз долой? Кто–то потом говорил, будто он переплыл океан и теперь подвизается в Америке, пытаясь там найти свое счастье. Как уж он пытается его найти, не сказали, да я и не спрашивал. Театр–ревю Арнольда все равно не воскресить, по крайней мере, до поры до времени.

«Вообще–то, милая Аги, мое положение не так просто. У меня были враги в театральном мире. Могущественные враги. Они завидовали моим успехам. Их раздражало, что я ищу что–то новое, не похожее на обычное. У меня в театре шли первые музыкальные пьесы, первые мюзиклы. Мне надоели приторные, тошнотворные оперетки! Нет, друзья мои, их просто нельзя больше показывать! Мне это осточертело! Можешь представить, как меня возненавидели эти отупевшие ископаемые, эти ничтожества, эти престарелые примадонны. Возненавидели? Бесспорно. Но возненавидели они меня намного раньше. Еще в те времена, когда я был театральным критиком и самая влиятельная ежедневная газета предоставляла мне свои страницы. Меня просили писать рецензии на все спектакли. И я писал, писал…»

Малютка Аги поглядела на меня так же, как сейчас смотрите вы, Росита.

«Арнольд, ты был театральным критиком?»

«Да, и для меня существовал лишь один критерий. Я обращал внимание лишь на одно: талант! Меня можно было подкупить только волшебством таланта. И поэтому мое слово имело большой вес. Рецензии о спектаклях я подписывал своим именем: Арнольд. Под мелкими заметками ставил букву «А».

К сожалению, моя критическая деятельность вскоре оборвалась. Я уже говорил, что был неподкупен. Меня нельзя было растрогать хорошеньким личиком. Ха–ха, вот уж нет! И если кто–либо пытался сунуть мне деньги… пытался купить мое перо, я клеймил его на страницах моей газеты. Именно тогда кто–то сказал мне: «Арнольд, ты, видно, коллекционируешь врагов!» Он был прав. Лагерь моих врагов объединился против меня».

— Лагерь ваших врагов! — вздохнула Росита Омлетас.

— Малютка Аги тоже вздыхала, как вы. А потом сказала:

«Арнольд, я разделаюсь с твоими врагами!»

Я не мог не рассмеяться.

«Каким образом, Агика? Ведь они невидимы, к ним просто нельзя подступиться. Они действуют с помощью агентов. У них повсюду свои люди».

Да что вы хотите! Ведь одним из этих людей был заместитель редактора газеты. Да, да, той самой газеты, где появлялись мои рецензии. Но однажды заместитель шепнул несколько словечек главному редактору, и главный редактор выставил меня за дверь, а моих рецензий больше не печатали.

«Арнольд, — сказал главный, — вы не критикуете, а оскорбляете. Это единственное, что вы умеете. Таким статьям, как ваши, нет места в моей газете!»

И меня вышвырнули из редакции.

Когда Аги услыхала об этом, у нее дыхание замерло. Она помчалась со мной к отцу.

«Папа, ты знаешь, что случилось с Арнольдом?»

Отец девочки, доктор киноведения, между прочим, мой близкий друг, читал в этот момент какую–то лекцию матери Аги. Они стояли у дерева.

«Нет, доченька, я понятия не имею о том, что случилось с Арнольдом».

«Главный редактор выгнал его!»

«Что ж, это и с другими случалось».

«Главный редактор так поддал ему коленкой, что Арнольд трижды перекувырнулся в воздухе».

«И я припоминаю подобные случаи».

«Папа! Как ты не понимаешь! Ты должен помочь Арнольду!»

Доктор киноведения удивился. Повернулся к большой Аги, то есть к матери малютки Аги:

«Ты думаешь, я действительно должен помочь Арнольду?»

Большая Аги взглянула на небо:

«Сейчас пойдет дождь».

Унылый, обвиняющий взгляд. («Будет гроза. Заманили меня в лес, зная, что будет гроза. Ловко придумано!»)

«Аги, дорогая!»

Но дождь уже шел. Злые, колючие, пронизывающие капли. С хвойных деревьев сыпались иголки…

Росита Омлетас задумчиво повторила:

— Иголки.

— Иголки с хвойных деревьев. И с неба падали иголки. Мелкие, злые, колючие иглы. Они сыпались на лицо большой Аги, а у нее зубы стучали от страха. Сейчас она сама казалась сырым деревом, мокнущим в лесу. Вдруг она встряхнулась и, спотыкаясь, ничего не видя, бросилась бежать.

«Аги, дорогая!»

Доктор киноведения помчался за ней. На бегу кричал о каком–то методе. Нужно сначала разработать метод, нельзя бежать по лесу просто так.

У большой Аги не было никакого желания разрабатывать метод. Она быстро скрылась из виду. И мы тоже побежали. Малютка Аги поскользнулась на мокрых корнях. Отец схватил ее за руку.

«Лучше смотри себе под ноги!»

«А ты лучше не читал бы лекций!»

«Я и сам чуть носом не шлепнулся».

(«О господи! — подумала Росита Омлетас. — Ведь у него и носа–то нет. А может, тогда еще был?»)

— Как мы бежали! Мчались от одного дерева к другому. Словно играли в какие–то жуткие салки. А этот дождь в лесу! Не захвати он нас, все сложилось бы иначе. Но дождь нас захватил. Ужасно!..

Проникающий из сада солнечный свет прорезал комнату. Стол с остатками завтрака осиротел. Пузатая сахарница из белого прозрачного фарфора. Соковыжималка с выжатым лимоном. Мед в пластмассовой бутылке в форме медведя. Голова у Мишки вдавлена, и он едва держится на ногах, да и меда в нем осталось совсем на донышке. В отчаянии Мишка прислонился к хлебной корзинке. Знает, что, если шлепнется носом, никто его не подымет.

Чиму зябко поежилась:

— Дождик.

— Что ты выдумываешь?

— Я принесу зонтик.

— Ну уж нет, довольно твоих штучек! Ты куда?

Чиму выскочила в переднюю. И влетела обратно с раскрытым голубым зонтом. Подняла его над матерью:

— Ты насморк схватишь!

— Сейчас же сложи зонтик!

— Если ты промокнешь, то сразу получишь насморк. Стоит на тебя капле упасть, и ты уже чихаешь.

Мать смотрела на нее ничего не выражающим взором. Вполне вероятно, что она вместе с зонтом хотела бы сложить и Чиму. Однако она даже не пошевелилась. Игла для сшивания мешков сама засновала в ее руке, продолжая колдовать над Арнольдом.

Чиму застыла возле матери, держа над ней зонт. Мило улыбаясь, шепнула:

— Обо мне не беспокойся, мама! Меня дождь не пугает! Мать что–то пробормотала в ответ. Еще раз взглянула на Чиму. Потом снова склонилась над шитьем, смирившись с раскрытым над ней зонтиком.

А Арнольд все бубнил свое:

— Не знаю, право, как мы добрались до кафе. Если, конечно, этот хлев можно так назвать. Во всяком случае, раньше там определенно был хлев. Насквозь промокшие, мы прислонились к стене, потому что сесть… Насквозь промокшие, мы стояли в промокшей насквозь толпе. Столиков мы даже не увидели. Может, их там и не было. Кто–то из толпы отважился было пройти в середину зала. Но, сделав несколько шагов, поспешил обратно. Я не смел поднять глаза на большую Аги. И доктор киноведения не осмеливался на нее взглянуть.

Да, кафе было не люкс, но ведь и мы не были шикарными посетителями. Иногда откуда–то возникал официант с подносом, облаченный в грязную куртку. Человек пять бросались к нему:

«Вы обещали мне столик!»

«Знаете, с каких пор я жду?!»

«Вон те пришли позже, а уже десерт заканчивают!»

«Когда я получу стол?!»

Маленькая Аги коснулась руки отца:

«Кажется, мне нужно выйти».

«Только этого не хватало!»

«Тебе не нужно идти со мной, папа. Я сама найду. И вообще я не одна, а с Арнольдом».

Чиму сложила зонт.

— Кажется, мне нужно выйти.

— Почему ты объявляешь об этом? Да еще так торжественно?

Чиму покачала зонтом. Она не двигалась с места. Следила, как прилежно, то взлетая, то опускаясь, сновала игла.

— Две обшарпанные желтые двери в конце коридора. На одной — кудрявая голова мальчика, на другой — девочки. Их можно спутать. Но Аги не перепутала и открыла дверь в…

— Арнольд, прошу вас, избавьте меня от этих подробностей!

(«Нет, — подумала Росита Омлетас, — я вовсе не обязана все выслушивать».)

— Опустим детали.

— Я так и собирался сделать. — Голос Арнольда звучал обиженно. — Я только хотел сказать, что ждал ее в умывальнике, склонившись над краном. Раковина была грязная, потрескавшаяся. Один кран вообще не работал, а другой нельзя было закрыть. Из него уныло сочилась вода. Я даже подумать не мог о том, чтобы вымыть руки.

(«Мне кажется, мытье рук не его хобби! — размышляла Росита Омлетас. — Как взглянешь на эти руки… И пальца вроде одного не хватает».)

— Мылом там даже и не пахло. Полотенце… К нему притронуться было нельзя. А зеркало такое мутное, что и лица не различишь.

(«Господи, какого лица?! Или тогда у него еще было лицо?»)

— Оконное стекло было таким же мутным, как зеркало. Да у меня и не было особого желания выглядывать из окна. Дождь все лил. Капли стекали по оконному стеклу. Во дворе смутно виднелись перевернутые садовые стулья.

Мрачное место. Скорее бы вышла Аги! Но вот она и рядом. Крутит краны.

«Безнадежно!»

Аги подержала пальцы под унылой тонкой струйкой воды. Обрызгала меня.

«Получай и ты! А теперь пойдем. Наверное, папа уже нашел столик».

Только мы собрались выйти из туалета, как вдруг послышались звоночки. Трамвайные звонки.

Росита Омлетас изумилась:

— Трамвай? В саду летнего кафе?

Чиму наклонилась к Арнольду.

— Странно, это все же странно.

— Ты что бормочешь? — спросила мама.

Чиму не ответила. Ожидая продолжения, она склонилась над Арнольдом.

Арнольд с кроткой, снисходительной улыбкой:

— Да, действительно немного странно. Как я уже сказал, мы услышали звон трамвая. Но это звонил не кто иной, как Дюри Бенда. Этот толстый мальчишка вбил себе в голову, что он сорок четвертый трамвай. Когда он приходил к нам в гости, то садился на стул и звенел. Звенел и дзинькал. Вообще–то он был тихий мальчик. Любил сандвичи с печеночным паштетом.

«Надо заправиться, — говорил он при виде еды. — Набрать горючего».

Когда у него бывало хорошее настроение, он спрашивал:

«Не поедешь со мной, Арнольд? Я отвезу тебя на конечную остановку. У меня теперь есть новая конечная остановка. Там так хорошо!»

Рассказывали, что у него был специальный маршрут из школы домой. Иногда он менял его, если вдруг движение на улицах ограничивали или вводили объезд. А раньше он был автобусом.

— Автобусом? — прошептала Росита Омлетас.

— Папа был когда–нибудь автобусом? — спросила Чиму у матери.

— Папа — автобусом?!

— Этот Дюри Бенда был уверен, что когда–нибудь снова станет автобусом, синим автобусом с белым верхом, и его долго, очень долго будут ждать на остановках. Но ждать его будут не напрасно. Каждый сможет спокойно сесть в него. И никто его не отправит раньше времени.

Дюри Бенда, бывший автобус, надеявшийся со временем снова им стать, а ныне сорок четвертый трамвай, стоял под дождем на дворе и звенел.

Аги стряхнула с пальцев капли воды.

«Сорок четвертый! Сорок четвертый пришел!»

И выбежала из туалета.

Наступила пауза. Немного погодя Росита Омлетас осмелилась:

— И она села в автобус… то есть трамвай?

Тут раздался стук упавшей шторки из деревянных реек. И послышался резкий трескучий голос:

— Села в трамвай и даже рукой на прощание не махнула!

На мгновение потемнело, будто солнце скрылось за тучу.

Из окна полетела пыль. Голос слышался из этой пыли.

— Вскочила на сорок четвертый и забыла даже, как зовут нашего друга!

— Нет, неправда! — простонал Арнольд. — Не говорите так, Йолан Злюка–Пылюка!

Да, это была она, Йолан Злюка–Пылюка. Она взлетала от падения шторок, вылетала из глубины ящиков, из лоскутьев и обрезков в шкатулках для рукоделия, из вытряхиваемых тряпок, ковров, взметалась от хлопанья дверей, скрипела в ржавых замках, летела, приносимая сквозняками. Летела, летела вместе с пылью. Ибо сама она была пылью. Иногда в облаке пыли вырисовывался ее насмешливый профиль, мелькала линия искривленного рта, вяло повисший локон, сверкал острый взгляд. Или ничего не было видно, только слышался трескучий голос.

— Распрекрасная малютка Аги бросила Арнольку в клозете! В клозете–мазете!

— Не желаю этого слушать! — Росита Омлетас охотно зажала бы уши.

— Но ведь это неправда! В умывальнике… около крана…

— Где я на тебя и наткнулась, — прервала Чиму. — Нашла и принесла домой.

— Главный выигрыш! — казалось, прыснула пыль — это фыркнула Йолан. — Арнолька и в самом деле главный выигрыш! Весь разваливается…

— Послушайте! Не смейте называть меня Арнолькой! — Голос его прервался, в Арнольда вонзилась игла.

Мать всадила иглу в Арнольда. А сама бросилась к окошку.

— Где теперь найдешь человека, который починит нам шторку?! — Она рванула окно на себя. Шторка сползла еще ниже.

В саду под верандой на корточках сидел мальчик.

— Чиму когда выйдет?

— Послушай, Крючок!..

Чиму прошмыгнула мимо матери. Вмиг очутилась на перилах веранды. Прыжок — и она уже в саду.

— Чиму! Тебе кто разрешил?

Далекий смех.

Мама оторвала взгляд от шторки. Повернулась спиной к окну.

— Выброшу, — пробормотала она, покосившись на Арнольда. — Выкину этого…

— Вас выкинут, друг мой! — Йолан Злюка–Пылюка взлетела над Арнольдом. — Вы молиться умеете? Может, молитву китоловов знаете? Ведь вы утверждали, что были китоловом. Или я ошиблась?

Арнольд закрыл глаза. Он не смел пошевельнуться. Да и при всем желании не смог бы из–за этой кошмарной иглы…

Мать постояла у окна. Потом медленно побрела по комнате. Прошла мимо стола. Еще несколько шагов, и в это время…

Кто–то быстро влезает в окно, чуть ли не протискиваясь между рейками шторки.

«Уж не малютка ли Аги? Ну конечно, Аги! Ведь она всегда чувствовала, когда мне грозила опасность! Вообще–то ей давно следовало поискать меня. Теперь мы наконец–то пойдем домой. О, Аги, моя дорогая маленькая подружка!»

— Ты что стонешь? — Чиму с сердитым, оскорбленным видом нагнулась над ним. — О какой еще Аги пищишь?

— Вот этот? — Рядом с Чиму возникло лицо мальчишки. — Ты так и нашла его? С иглой в заду?

— Я попросил бы вас!

— Нет, конечно! Что ты выдумываешь, Крючок?! Это мама взялась его починить. — Схватив Арнольда, она подбежала к окну и встала там на солнышке, подбрасывая его в воздух. — А зовут его Куку.

— Ничего подобного! Меня зовут Арнольдом. А полное имя Арнольд Паскаль.

— Его зовут Куку. Мама обещала скрепить его проволокой.

Чиму высоко подняла озаренного солнцем Арнольда.

Потом отнесла его обратно и небрежно бросила на диван рядом с Роситой Омлетас.

— Целую ручки! — приветствовал Роситу Арнольд, растянувшись на диване.

— Рада вас видеть. Я уж думала, что вы больше никогда не вернетесь.

— Это легко могло случиться, — проговорила из витающей в воздухе комнатной пыли Йолан. — Во всяком случае, на этот раз наш друг выкрутился. — Она умолкла. А потом, посмеиваясь и пофыркивая, насмешливо добавила: — Он неплохо выглядит с этой иглой в заду!

— Послушайте, Йолан! — Арнольд хотел было приподняться с дивана.

— Не обращайте на нее внимания! — сказала испанская танцовщица.

— Вы правы.

Арнольд снова опрокинулся на диван.

А Йолан Злюка–Пылюка все кружилась и кружилась в пыли.

— Я только хочу вас предупредить, милая Росита, что нашего Арнольку теперь зовут Куку.

— Ничего подобного!

— Не дрыгайте ногами, друг мой! Куку, правда, звучит не так аристократично, как Арнольд, но для того, кого бросили в клозете…

— Вовсе не в клозете! И меня не бросили! Допускаю, что меня забыли, но малютка Аги… — Голос его смягчился. — Если бы вы знали, что я для нее значил!

Росита Омлетас хотела что–то сказать, но Злюка–Пылюка перебила:

— Да, это в самом деле интересно! В особенности после того, что произошло!