Арнольд–китолов

Появление жирафа. Почешите мне пятки!

В окно заглянул жираф.

Он опустился в темном саду на колени, согнув передние ноги, и просунул голову в темное окно. Свесил над темным столом шею, похожую на горизонтальную лестницу.

Испанская танцовщица Росита Омлетас прижалась к дивану. «Это сон! Это только сон! Но все–таки, если Арнольд… Да, что скажет на это Арнольд?»

Арнольд молчал. А танцовщица не осмеливалась ни о чем спрашивать.

Жираф настойчиво вытягивал шею к столу. Немного погодя он едва слышно произнес:

— Здесь никого нет.

— Повезло, — проговорил стоящий сзади него мальчик. Он стоял в саду под деревом. Осторожно оглядывался, будто ожидая атаки из–за кустов. Потом мальчик приблизился к окну. Заглянул в него.

— Действительно, здесь никого нет. Останемся тут, передохнем немножко.

Из глубины комнаты донесся голос:

— Можете немного передохнуть. Но сначала следовало бы осмотреться…

Росита в ужасе:

— Ой, Арнольд! Зачем вам это? Теперь придется возиться с этой лестницей… — И замирающим шепотом продолжала: — Я хотела сказать — с жирафом!

Арнольд обиделся:

— Но могу же я поздороваться! Со мной даже слоны здоровались. И вообще хотел бы я знать: откуда тут взялся жираф, да еще ночью?

Жираф не ответил. Охотнее всего он убрал бы отсюда свою шею. Но такую шею просто убрать нельзя. И он, слегка испуганный, продолжал тянуть голову к столу. Но при этом жираф имел совсем домашний вид, словно всегда был принадлежностью этой комнаты, вроде лампы или картины на стене.

Голова мальчика вдруг исчезла из окна. Лучше всего выскользнуть из сада и бросить все как есть! Улизнуть! Исчезнуть! Но так не пойдет! Как оставить друга в беде?

Мальчик встал на цыпочки. Заглянул в окно и сказал:

— Он беглец.

— Вот как? Голос Арнольда прозвучал почти дружелюбно. — Значит, мы имеем дело с беглецом?

— Ум за разум заходит! — вздохнула Росита. — Арнольд беседует с садовым жирафом! С беглецом!

Жираф — с унылым отчаянием:

— Я вовсе не хотел убегать.

Мальчик — быстро:

— Разве он знает, чего хочет? Но как я мог его там оставить?!

Арнольд:

— Вероятно, они говорят о зоопарке. — Он тихо засмеялся: — Да и где еще может жить этот жираф? Разве что в цирке. Хотя должен сказать, это бывает редко. — И задумчиво добавил: — Конечно, я не говорю о тех, кто бегает на воле. О, бег жирафов!

— Арнольд, вы видели, как бегают жирафы?

— Милая Росита, я столько всего навидался! Однако послушаем нашего друга.

Мальчик неожиданно рассердился:

— Чем только они его там не пичкали! Чего только не бросали ему эти посетители, а он… Если хотите знать, его предшественник тоже так кончил!

— Ах, вот оно что! Его предшественник! — воскликнул Арнольд. — Поэтому–то в зоопарке и нет жирафов! Клетка пуста.

— И с ним случилось бы то же самое. Не мог я его там оставить!

— Ты прав. Но это немного рискованно. Сейчас я не спрашиваю, как тебе удалось помочь ему улизнуть. Думаю, что в зоопарке сторожа ротозеи, это вас и спасло. И все–таки… Какие у тебя планы?

Дальнейшие планы?

Мальчик молчал.

Арнольд почувствовал, что задавал ему вопросы напрасно.

А жираф уставился в это время на Роситу, хлопая глазами. Казалось, он лишь сейчас заметил испанскую танцовщицу.

И Росита ему улыбнулась:

— Прошу вас, не бойтесь, я вас не прогоню.

— Благодарю вас, барышня! — Жираф склонил голову. Чуть не коснулся ею столешницы.

«У него красивые глаза, — подумала Росита. — Какой бархатный взгляд! И ресницы длинные! Никогда не думала, что у жирафов такие длинные ресницы!»

Мальчик облокотился о подоконник.

— Его бросили в беде.

— Бывает.

— Его бросили в большой беде.

— Тут не возразишь.

— Я кое на кого рассчитывал. Очень рассчитывал на некое лицо.

— Неслыханное легкомыслие!

Мальчик промолчал. Погладил жирафа по шее. Потом решительно произнес:

— Я рассчитывал на Чутака [4].

— Чутак… — Арнольд задумался. — Как будто я слыхал где–то это имя.

За деревьями поднялся ветер. Злой, взъерошенный ветер обиды. Того и гляди, кусты расступятся. И выйдет из них тот самый Чутак. «Так вот оно как, Арнольд! Значит, вы слыхали мое имя?!.»

— Только ему все это безразлично. — Рука мальчика замерла над шеей жирафа. — Чутак сказал мне: «Послушай, Ноябрь Шомло! Это твое дело. Ты его и улаживай».

— Извини, я плохо расслышал. Как ты сказал? Ноябрь?

— Вы расслышали правильно. Ноябрь. Ноябрь Шомло. Пожалуйста, смейтесь. Можете спокойно смеяться. Ха–ха!

— Никаких ха–ха. Итак, тебя зовут Ноябрь.

— И вам не хочется смеяться?

— Не хочется.

— Значит, вы второй. Второй, который не смеется над моим именем. Надо сказать, Чутак тоже не смеялся. Зато в моем классе! «Ноябрь! Иди сюда, Ноябрь! Ты самый гадкий месяц в году! Терпеть не могу ноябрь!» А кое–кто называл меня Августом. Или Февралем.

«Какая шея! — размышляла Росита. — Ни у кого нет такой изящной шеи, как у этого жирафа. В ней даже сейчас ощущается гордость. Достоинство. Она — как воздушный мост. Хорошо бы на нее повесить фонарики. А внизу чтоб играла музыка. Раздавались бы аплодисменты. И я появлялась бы с ярким зонтиком. Грациозно пробегала бы по мосту, перепрыгивая через фонарики».

Ноябрь Шомло с отчаянием воскликнул:

— Он мог спрятать жирафа! Этот Чутак! Но предпочел лечь спать! Просто взял да лег спать. Забрался в постель и натянул на уши одеяло. — Голос Ноября прервался. — Вот мы и скитаемся теперь.

Мальчик за окном замолчал. Рука его снова скользнула на шею жирафа. Обняла ее.

Некоторое время стояла тишина. Первой заговорила Росита:

— Арнольд! Нельзя сидеть сложа руки и спокойно смотреть на это!

— Что вы имеете в виду?

— Ну, что этот жираф… Нельзя же бросить его на произвол судьбы! Вы этого не сделаете!

Жираф чуть приподнял голову. И во взгляде Ноября блеснуло что–то вроде надежды.

Арнольд Паскаль не ответил. Он погрузился в глубокое молчание.

— Арнольд! Вы так ничего и не скажете?

— Росита… Ну, пожалуйста! — Голос его звучал отчаянно, почти умоляюще. — Если бы вы знали, что я переживаю! Но мое нынешнее положение, обстоятельства… Да, в последнее время обстоятельства сильно изменились, и — увы! — не к лучшему. Если бы хоть у меня оставались мои театры! Театр–ревю Арнольда! Я предложил бы блестящий договор славному жирафу и нашему юному другу Ноябрю Шомло. (Пауза.) Или если б у меня был свой дом! Уютный семейный дом. Я широко распахнул бы дверь и сказал: «Друзья мои! Надеюсь, вы не пройдете мимо моего дома?»

Мальчик — из–за окна:

— Разве не вы хозяин этого дома, дядя Арнольд?

Арнольд — с дивана:

— Нет, хозяин этого дома не дядя Арнольд. Впрочем, дядю можно отбросить. Я никогда не стремился к тому, чтобы меня называли дядей.

Воцарилась тишина.

Потом Арнольд глухо сказал:

— Если бы я жил у Аги, и тогда было бы не страшно. Моя маленькая приятельница сразу разобралась бы в положении дел. «Арнольд, — сказала бы она, — спроси у жирафа, что он будет есть за завтраком и что подать ему на обед. Только ни в коем случае не спрашивай, долго ли он собирается у нас пробыть». Правда, с мамой Аги было бы не так просто.

— Она бы нас выгнала?

— Ну, не совсем так. Просто она чересчур осторожна. Все–таки жираф — и вдруг на улице Ипар! Но отец Аги, доктор киноведения, между прочим, мой старинный друг, в один миг рассеял бы все ее опасения. «Моя дорогая! Почему бы жирафу не поселиться на улице Ипар? Ты думаешь, кто–нибудь это заметит? Полно тебе! Пойми, наконец, что никто никогда ничего не замечает!»

Ноябрь был потрясен:

— Неужели не заметили бы даже жирафа?

Жираф тоже был оскорблен:

— Не заметили бы меня?

— Доктор киноведения считает так: никто давно уже ничего не замечает.

— Но все–таки жираф!

— Ну да, жираф. Что в этом такого? Впрочем, я только хотел, чтобы вы поняли, насколько когда–то мое положение отличалось от нынешнего. Правда, Чиму создание милое, она меня приютила. Вместо прежнего дома предоставила новый, но все же… Не будем ничего приукрашивать. Здесь я лицо, которое едва терпят и называют Куку. А на что способен какой–то Куку?

— Да, Арнольд звучит совсем по–иному.

С этим никто не спорил.

Ноябрь Шомло потрепал жирафа по шее.

— Пора нам трогаться в путь.

Жираф согласился:

— Бежим!

Он погрустнел.

Казалось, он повесил на шею обшарпанное ведро. И опустил это ржавое ведро в темный колодец.

— Но когда–нибудь Арнольд вновь станет прежним! — воскликнула Росита Омлетас. — И театр–ревю Арнольда распахнет свои двери.

— Несомненно, милая Росита. Я и сам рассматриваю все это как временное положение. Переходный период. Хотелось бы только добавить, что в своем ревю я намерен дать крупную роль Ноябрю Шомло и его жирафу.

— Благодарим вас, — сказал Ноябрь Шомло.

— Благодарим, — сказал жираф Ноября Шомло.

Росита чувствовала, что недалек и миг прощания. Хлопая ресницами, она с надеждой поглядывала на Арнольда. А вдруг он что–нибудь придумает? Вдруг что–то измыслит в последний момент?

Но Арнольд только продолжал бормотать:

— Вынужденное положение… Стесненное положение…

Лишь когда Ноябрь Шомло стал прощаться, он поднял голову.

— До свидания, Арнольд!

Жираф начал вытягивать шею из комнаты. Он тянул ее медленно, осторожно, словно боялся смахнуть вазу. Втягивая шею в сад, он терся носом о стену. Вероятно, пасся на обоях.

— До свидания, барышня!

— О, господин жираф, мы еще встретимся!

— Надеюсь, барышня!

Это донеслось уже из–за окна.

Две тени двигались по саду. Невероятно высоко разросшееся растение (иногда оно стукалось о луну). И карликовый куст. Жираф и мальчик.

Две тени медленно удалялись.

А другие двое продолжали сидеть в комнате на диване. О сне теперь и речи не было. Они сидели друг подле друга, впиваясь глазами в сад. Росита Омлетас вздохнула:

— Куда податься жирафу в ночную пору?

Из спальни донесся голос:

— Пятки! Почешите мне пятки!

Родители проснулись одновременно. Словно их выдернули шнурком из глубины сна. И вот они лежат вышвырнутые, выброшенные на берег. Отец и мать. Прижавшись к подушке, приникнув к простыне. Будто в укрытии; однако вскоре укрытие будет разбито снарядами.

Все же они пока не двигались.

Но вот мать вздохнула. А вдруг еще удастся погрузиться в сон? Ведь голоса они не слышали. Никто их не окликал. Во всяком случае, лучше притаиться. Сохранять неподвижность. Тишину.

Мать лежала, закрыв глаза. О нет, ей не удалось погрузиться в сон. Пожалуй, она и не смогла бы больше уснуть. Даже с закрытыми глазами она ощущала на себе взгляд отца. Чего он хочет? Чтобы она поднялась? Вылезла из постели и отправилась в темноте к Чиму? Но ведь та не звала ее. Никто никого не звал.

И тогда снова послышалось:

— Почешите мне пятки!

Скрипнула кровать.

(Кто это? Под кем скрипит кровать? Кто не может лежать спокойно?)

Тень приподнялась на постели. И тотчас опрокинулась навзничь.

— Что она хочет? (Голос отца.)

— Молчи! Молчи! (Голос матери.)

Некоторое время оба лежали безмолвно. Неожиданно отец сказал:

— Пойду и задам ей хорошую трепку!..

— Никуда ты не пойдешь! И вообще мы ничего не слышали!

— Подумать только — пятки! В такое время — и вдруг пятки!

— Мы ничего не слышали.

Оба перевернулись на другой бок. Из–под головы отца выскользнула думка. И исчезла. Отец потянулся за ней в темноте, словно желая поймать ее.

— Раньше ей тоже приходилось чесать пятки. — Это заговорила мать. — Но тогда она была маленькой.

— По ночам… когда ей снились плохие сны.

— А вдруг и сейчас…

— Она не спала. И не могла спать. Голос ее был абсолютно ясным. И вообще, когда она спит? Когда ложится? Вечно она что–то выдумывает…

— Оставим это сейчас!

— Конечно, оставим.

Казалось, фронт начал разлагаться. В окопах передрались.

Но вдруг все смолкло. Родители вытянулись на постели и притаились.

— Раньше, по крайней мере, в носках… (Голос отца.)

— Что ты хочешь сказать этим «по крайней мере, в носках»?

— Она любила, чтобы я чесал ей пятки. Носилась по комнате, потом останавливалась и смотрела на меня. «Папа, развяжи мне ботинки и почеши пятки!»

— А ты, конечно, чесал.

— Не всегда. Но ведь это совсем другое дело… днем и в носках. Ночью она цирка не устраивала.

— И сейчас не устраивает. И вообще мы спим. И ничего не слышали.

Отец перевернулся. И очутился нос к носу с матерью. Они лежали рядом, но встреча все же оказалась неожиданной. Словно двое прохожих столкнулись на улице.

— Мог бы сводить ее куда–нибудь и угостить мороженым!

Упрекающий взгляд мамы прорезал темноту.

— Мороженым? Сейчас?

— Просто сейчас это пришло мне в голову. Раньше мы иногда заходили куда–нибудь. В прессо [5], кондитерскую. И заказывали мороженое. Ванильное, лимонное… — шептала она, будто перед ней уже стоял вафельный стаканчик.

— Клубничное с малиновым.

— Шоколадное с пуншевым.

Тихий, мягкий шепот в ночной тишине. В воздухе порхают стаканчики с мороженым. Ванильное с лимонным, клубничное с малиновым, шоколадное с пуншевым.

Отец лежал на животе, вдавив лицо в подушку. К утру лицо у него будет как подушка. Смятая подушка. Он ждал, что голос раздастся снова. Ни звука. Тишина. Заснула она? Может, Чиму уснула?

А теперь будто из сада послышалось…

Да, это смех Чиму.

Или еще чей–то? Мальчишечий? Не Крючка ли? Неужели он и ночью в саду? Сидит на верхушке дерева и наблюдает за домом. За окнами.

Затрещала ветка. Не свалился ли он? Нет, тогда бы он закричал. Впрочем, Крючок никогда не падает. Но в такое позднее время, ночью!.. Наверное, он не один. Вероятно, их там целая компания. Они смеются, шушукаются.

Что же это такое?

Устроили в саду веселое сборище? Ночные развлечения? Как ни говори, а это смех Чиму! А мать ее, разумеется, спит как ни в чем не бывало!

— Мать ее, разумеется, не спит!

Оскорбленный голос глухо звучал из подушек и одеял. Мать привстала на колени. Уставилась на отца:

— Думаешь, я не слышу, что ты там бормочешь?

Отец тоже встал в постели на колени. Длинные руки его повисли вдоль тела: похоже, он готовился взять старт. Старт в каком–то ночном состязании по бегу.

— Слышишь? Там, в саду!..

— Что там, в саду?

Отец махнул рукой: тише, мол, тише!

Из сада не доносилось ни звука.

— Праздник в саду окончен.

— Что ты опять бормочешь?

Отец не ответил. Он улыбался с закрытыми глазами. И продолжал улыбаться, когда из маленькой комнатки снова послышалось:

— Пятки! Мои пятки!

Мать шевельнулась не тотчас. Но потом вдруг сразу поднялась с кровати. Нерешительно встала возле нее в темноте.

— Не ходи туда! — Отец сел. — И не вздумай!

Мать потрясла головой. Слепо нащупывая дорогу, двинулась во тьму. За ее спиной слышалось раздраженное сопение отца.

— Конечно, если ее мама…

— Что ее мама?

Мать замерла и обернулась. Но отца нигде не было. Растворился он в темноте, что ли?

А мать все стояла неподвижно. Может, собиралась головой биться о стену? Или уцепиться за что–то?

Но и стена исчезла. Не за что было цепляться. И мать, спотыкаясь, заковыляла дальше.

Колыхалось размытое белое пятно.

Издевательски колыхалась пятка, пяточка, указывающая дорогу.

Иногда она была совсем близко. Казалось, вот–вот схватишь маленькие пальчики.

Но пятка отдергивалась. Снова вытягивалась. Будто вырастала из стены, чтобы тотчас исчезнуть.

Мать сама не знала, как добралась до кровати Чиму. Там остановилась. И увидела фигуру в пижаме.

Отец сидел на краю постели. Медленно поглаживал небрежно свисающие пятки.

На мгновение поднял взгляд на мать. Но не увидел ее. Ничего не увидел.

Отец и мать на краю постели. Один чесал правую пятку, другая левую. Иногда — кто знает, зачем? — они менялись пятками. Терли их, массировали, гладили. И вдруг одновременно выпустили пятки из рук.

Чиму приподнялась с подушки. Смотрела, долго смотрела на склоненные друг к другу фигуры родителей.

— Уснули!