Арнольд–китолов

О это лето!

Утром Арнольд оглядывал сидящую за столом компанию:

— Мне только очень любопытно, как бы все сложилось, если б в то лето с ними был он! Тот обитатель горки.

О это лето на Балатоне [6]!

Кружка с настоем ромашки — Балатон. Из–за кружки поднимаются воспаленные глаза, промокшее лицо. Это Агика. Она прикладывает к веку компрессы из слипшихся кусков марли. Ячмень. Да, уже два дня у нее на глазу ячмень.

Росита Омлетас не удержалась, чтобы не перебить:

— Не сердитесь, Арнольд, но у меня никогда не бывало ячменей. Я вообще о них впервые слышу!

Фарфоровая сахарница — с некой таинственностью:

— Не могу сказать, что и мне об этом неизвестно. Я читала о ячмене в медицинской газете. Точнее, слышала, как кто–то за столом читал вслух о том, что ячмень довольно неприятная штука. Ячмень! Ячмень! Есть у него и латинское название, такое очень медицинское…

— Право, не могу сейчас припомнить! — перебил Арнольд. — Во всяком случае, ячмень — это воспаление.

— И что–то очень безобразное! — заметила Росита Омлетас. — Ваша Агика вечно что–нибудь подцепит. И не удивительно, если у нее всегда насморк!

— Милая Росита, одно дело ячмень, другое — насморк. Аги, нагнувшись над кружкой, даже сказала: «Лучше бы у меня был насморк! Тогда я, по крайней мере, могла бы выйти на берег». Она сидела в жаркой от солнца комнате. Перед ней — кружка с настоем ромашки. Аги макала в кружку кусочки марли. С ее лица текло. Со стола текло. Отовсюду текло.

— А с вас текло, Арнольд?

— Я тоже свое получил. Аги всего меня забрызгала. Но я от нее не отходил. Ведь если бы и я бросил ее одну…

— А куда же девались ее уважаемые папа с мамой?

— Ах, да! Они тоже были там. — Арнольд, казалось, видел уважаемого папу и уважаемую маму в душной, пропахшей ромашкой маленькой комнате. Они, казалось, плавали за спиной Аги, как спустившиеся шарики, воздушные шарики. Доктор киноведения в расползающейся рубашке с короткими рукавами и в еще более потрепанных брюках. — Аги, не отрываясь от кружки, сказала:

«Папа, ты снова маскируешься под рыболова!»

«Доченька!» — развел руками папа.

«Папа, ты никогда не поймал ни одной рыбки. Сидишь на берегу у воды и беседуешь с рыбами. Знать бы, о чем!»

«Ну, о том о сем. Зато они никогда меня ни о чем не просят. Ни с какими делами не обращаются».

Аги выжала кусок марли. Приложила его к глазу, словно монокль.

«Я помню, как ты мочил зонтик в Балатоне».

Монокль сполз с века, с него капала и капала вода.

«Зонтик! Скажешь тоже — зонтик!»

«Ты сидел со старым зонтиком, когда мы с мамой подошли к тебе. Правда, мама?»

Мать не ответила. Не слышала, что ли? С безграничной тревогой она смотрела на мужа.

«Иштван! Все–таки стоит пригласить доктора Терека!»

«Мы уже приглашали доктора Терека. Он прекрасно у нас поужинал. Умял все, что нашел на столе».

«Но рыбы он там не нашел, папа, хотя и сказал, что очень на это надеялся. И напрасно! Ведь ты в Балатоне только зонтик мочишь».

«Не нравится мне глаз ребенка», — продолжала мать.

«А доктору Тереку нравится, — возразил отец. — Он сказал что редко встречал такой зрелый ячмень. Блестящий экземпляр!»

«Блестящий экземпляр! — эхом откликнулась Аги. И засмеялась в кружку. По настою ромашки пробежали волны, как по морю. — Блестящий экземпляр! В самом деле, блестящий экземпляр!»

Отец стоял позади нее в своей разлезающейся рубашке. Он улыбался.

Тихо, испуганно мать прошептала:

«Это твоя работа, Иштван!»

«Моя работа?»

«Сквозняки! Твои вечные сквозняки! Сядешь почитать или побеседовать, ничего не подозревая, и вдруг оказываешься на самом сквозняке. Ты умеешь незаметно и каверзно устраивать сквозняки».

Отец хотел что–то возразить, но лишь вздохнул:

«Пойду посмотрю на рыб!»

«Привет рыбкам!» послышалось из кружки.

Отец исчез. Из окна еще было видно, как он сел в лодку. И лодка поплыла.

Мать кружила вокруг Аги. Заботливо собирала мокрые куски марли. Доставала откуда–то новые.

«Почитать тебе?»

Аги замотала головой:

«Нет, нет, мама!»

Мать немного постояла за спиной Аги. Потом тихонько, незаметно вышла.

Мы остались вдвоем.

Моя маленькая приятельница обмакнула в кружку новый кусочек марли. С раздражением выжала его. Унылая коричневато–желтая жидкость полилась обратно в кружку.

«Сделать тебе компресс, Арнольд Паскаль?»

«Нет, благодарю».

«Ты уверен, что у тебя нет ячменя?»

«Надеюсь».

«А у меня есть и никогда не пройдет! Я теперь всегда буду такой».

«Ну–ну…»

«Никаких ну–ну! — Она сердито прижала марлю к веку. Потом схватила и бросила ее в кружку. — Хочу домой!» «Домой! С Балатона?»

«Ах, с Балатона? Но тебе–то ведь известно, Арнольд Паскаль, что я даже в глаза не видела озера!»

«Вот оно, перед тобой».

«Это?..» — Аги уставилась в кружку.

Кусочек марли плавал там, словно размокшая ничейная лодка.

«Гляди–ка, и лодка тут. Немного, правда, старовата и ветха. А в общем, такая, какой и полагается быть настоящей лодке. Садись и во всем положись на меня».

Перед нами раскинулся бесконечный Балатон. На нем крохотная лодочка. Я вскочил в нее первым. Протянул руку Аги.

«Прыгайте, барышня!»

Мгновение — и она в лодке. Присела на корточки возле сложенных на корме рыболовных сетей. Задела за что–то рукой.

«Смотри! Гарпун! Арнольд Паскаль, настоящий гарпун!»

Я погрузил весла в воду.

«В моей лодке всегда найдется настоящий гарпун. Можешь не сомневаться!»

«Гарпун для охоты на китов?»

«Да, китобойный гарпун».

Лодка крутилась волчком, не желая отрываться от берега.

А на берегу собралась маленькая группа. Внуки старого железнодорожника, которые жили рядом с нашей хибаркой в старом вагоне. Мороженщик, всякий раз утром и днем появлявшийся со своей тележкой на берегу. Продавец блинчиков, продавец газет. И приятели Аги.

«Как они на нас уставились! — Аги откинулась назад. Повернула лицо к солнцу. — Это они на твою китобойную лодку таращатся».

«Еще бы, такой они еще не видали!»

А лодка между тем медленно удалялась от берега.

«Не столкнемся ли мы с китом? Помнишь своего старого врага? Из времен, когда ты был китоловом. Ну, как его звали?»

«Геза Великий».

«Да! Геза Великий. Забавно было бы с ним столкнуться!»

«Довольно забавно. Хотя в Балатоне редко встречаются киты, но… Кто знает, не исключено, что Геза Великий теперь уже только балатонский кит».

«Как это понимать?»

«Знаешь, я очень давно не видел Гезу Великого. Время и его не пощадило. Быть может, его забраковали для плавания по морям и перевели сюда, на Балатон».

Аги прикрыла глаза. Улыбаясь, тихо сказала:

«Старый кит… Старый балатонский кит».

Когда она подняла голову, то увидела перед собой отца.

Посреди Балатона на раскрытом и перевернутом зонте плыл доктор киноведения. Он держал ручку зонта, словно руль. И в благодушном настроении колыхался на воде. Похоже, он давно прислушивался к нашему разговору.

«Да, доченька, киты получают удостоверение. Их снабжают справками. Надо все же знать, кто откуда явился. С Ледовитого океана или…»

«Какое еще удостоверение, папа?»

Отец не ответил. Вокруг него появились рыбы. Они весело сновали в воде. Раскрывали рты. Будто прилежные школьники.

«Наверное, они отвечают папе уроки. Как ты думаешь?»

«Скорее, просто беседуют. Сейчас начнется разговор. Большой озерный разговор».

Мы оставили папу с зонтом в кольце рыб. Наша лодка заскользила дальше.

«Можем мы встретиться с семьей У?»

«Весьма вероятно».

С семьей У и в самом деле всегда можно было встретиться. Правда, только летом и только на озере Балатон. Никто никогда не видел на берегу белокурого, уже с сединой, но сохранившего мальчишескую улыбку папу У. Он никогда не появлялся на аллее среди дачников. Бронзово–коричневая мама У тоже загорала на борту «Аквилона II». А оба их сына, должно быть, даже в школу никогда не ходили. Впрочем, Карчи У вечно читал на корабле (пусть никто не посмеет назвать «Аквилон II» лодкой или парусником!). По мнению Карчи У, нигде так хорошо не читается, как на корабле. Он не обращал внимания на девочек, которые иногда там появлялись. На девочек обращал внимание Лаци У. Он вылавливал их из Балатона. Иначе откуда бы им взяться на корабле? Девочки загорали, готовили обед, пели, мазали кремом для загара спину мамы У, растирали плечи и ноги Карчи У. Карчи У никогда не поднимал головы от книги, никогда не знал, кто трет ему плечи и ноги. Потом девочки вдруг исчезали с корабля. Бросались в воду и исчезали. Однажды папа У сам сбросил одну девочку в Балатон. Во время завтрака она раздавила помидор. И помидорным соком безобразно забрызгала всю палубу. Папа У, благодушно улыбаясь, подошел к девочке.

«Барышня, мне бы следовало привязать вас к стеньге. Но я не люблю применять столь жестокие меры».

Он схватил девочку и бросил ее в воду.

Катаясь на лодке с моей маленькой приятельницей, мы обо всем этом вспоминали. О семье У, об «Аквилоне II». Гадали о том, что произошло бы, если однажды зимой мальчики У позвонили бы в дверь на улице Ипар. Карчи У и Лаци У.

«Я просто лопнула бы от изумления! — Аги рассмеялась. Потом стала серьезной. — Знать бы, где на них папа наткнулся?»

«Здесь, на Балатоне. А может, еще раньше и вовсе не на Балатоне».

«Что ты имеешь в виду, Арнольд Паскаль?»

Мне был хорошо знаком этот подозрительный взгляд: «Ты что опять придумал, Арнольд Паскаль? Думаешь, я не знаю, какой ты отчаянный проказник?»

А я ведь никогда ничего не придумываю. Правда, правда! Я еще никогда ничего не выдумал.

«Разве ты не знаешь, что твой отец когда–то был моряком?»

«Мой папа? Моряком?»

«Он мог бы дослужиться и до старшего помощника капитана. Он хорошо знал море, изучил направления всех ветров, прекрасно знал своих людей. Да, я думаю, никто так не знал свой экипаж, как твой отец».

«А ты откуда знаешь? Он рассказывал? Тебе рассказывал?»

«Мне и рассказывать не нужно. Мы с ним никогда не служили на одном судне, но все же кое–что о нем я знал. Мы, моряки, народ такой — все друг о друге знаем».

«Вы, моряки?»

«Твой отец, я и капитан У. Теперь могу признаться, что мы трое знакомы еще со времен службы на море. Капитан У почему–то вечно попадал в шторм. Он был отважен, но действовал необдуманно. Принимал решения в один миг. Иногда ему везло, а порой… С твоим отцом дело обстояло иначе. Твой отец — воплощение надежности. Он был старшим офицером, с ним всегда советовались, его мнением интересовались. Твой отец умел оценивать положение. Если бы в том порту он не закатился в кино…»

«Закатился в кино?»

«Да, закатился в кино и там застрял. Он, олицетворение надежности, просто–напросто позабыл о своем корабле! Сидел в темной дыре, уставившись на экран. Знаешь, потом твоего отца привлекли к ответственности и он не смог избежать военного трибунала».

«Что ты говоришь, Арнольд!» — Аги вскочила. И чуть не плюхнулась в Балатон.

«Сядь, сядь! В конце концов твоего отца не приговорили к расстрелу. Даже не стали публично лишать офицерских регалий. Ограничились тем, что он сам подал в отставку. Должен признаться, это беспримерная мягкость! Даже если учитывать бесспорные заслуги твоего отца. — Я наклонился ближе к Аги. — И здесь не обошлось без капитана У. Он выступил в защиту твоего отца. И это сыграло большую роль в вынесении мягкого приговора».

«Очень благородно со стороны капитана У!»

«Благородно? Мало сказать, благородно! Капитан У рисковал своей офицерской честью!»

Аги задумчиво протянула:

«Капитан У… Капитан У… Интересно, где он сейчас, капитан У? Арнольд, гляди–ка!»

В саду загорала Ютка Кадар. Рядом с ней стояла блестящая, бархатистая, черная лошадь.

«Цыганочка, — сказала Аги. — На ней Ютка учится ездить верхом. Но она никогда не научится, потому что Цыганочка постоянно ее сбрасывает. Однажды Ютка даже руку себе сломала. А теперь они вместе отдыхают. Ютка никогда не могла расстаться с Цыганочкой, но все–таки отдыхать вместе с лошадью…»

Да, они отдыхали вместе. Ютка Кадар и Цыганочка. Ютка загорала в шезлонге возле каменных ступенек веранды. На ступеньке — масло и крем для загара. Пустая бутылка из–под кока–колы, стакан. На земле разбросаны открытки с видами.

Цыганочка с кротким упреком качала головой. Как можно так комкать открытки! Кстати, я и сам бы охотно посмотрел их. Но разве кто–нибудь об этом подумал?!

Ютка Кадар вообще ни о чем не думала. Она загорала.

Сад раскинулся на самом берегу Балатона, почти сползая в воду. И всюду в зеркале Балатона отражались сады. Маленькие домики, казалось, поднимались из глубины озера.

В соседнем саду, возле изгороди, — Петер Панцел. Он сонно моргал глазами. Зевал.

«Петер! Петер Панцел!» Аги помахала ему рукой.

Петер не ответил. Уставился, правда, на нашу лодку, но так, будто никогда прежде не был с нами знаком.

«А с ним что случилось?»

«Что на него внимание обращать!»

Из ворот одной виллы вышли беловолосые тетя и дядя. На тете было темное платье и шляпа с широкими полями. Дядя в светло–коричневом пиджаке и соломенной шляпе. Он тщательно запер калитку. Положил ключ в карман. Подал тете руку. И они направились к озеру.

«Дядя Бикич и тетя Бикич, — сказала Аги. — Раньше мы у них снимали дачу».

Дядя Бикич и тетя Бикич медленно, не спеша вошли в Балатон. Сначала исчез невысокий дядя Бикич. Тетя Бикич в своей шляпе с широкими полями была похожа на шаткий торшер. Она огляделась слегка удивленно. Поправила браслет. И тоже погрузилась в воду. Две шляпы на водах озера. Две весело колышущиеся шляпы.

Аги обратилась ко мне:

«Арнольд, что с ними?»

«А, ничего особенного! Просто переселились на дно озера».

«Аквилон–второй!» — воскликнула Аги. — Смотри, вот «Аквилон–второй»!»

«Аквилон II» с белыми парусами, слегка накрененными набок, приближался к нам. Он не боялся погрузиться в воду. В крайнем случае вода вымоет палубу. Накроет стоящего у мачты капитана У, загорающую маму У, Карчи У и Лаци У. Не исключено, что вся семья У на мгновение погрузится под воду. Но этого никто не увидит. Не говоря уж о том, что это никого не испугает.

Лаци У сидел на корточках на носу корабля. Заметив нашу лодку, он встал, помахал рукой:

«Аги! Арнольд! Я набираю новый экипаж!»

Я не совсем понял, для чего нужно набирать новый экипаж. Разве на корабле поднялся бунт? Кто же тогда взбунтовался? Мама У? Но почему? Почему она взбунтовалась? Или Карчи У вдруг выбросил в воду книгу? «На этой ветхой лодчонке и читать стало нельзя!»

Нет, это немыслимо! В чем же тогда дело?

Одно совершенно ясно: «Аквилон» может на нас рассчитывать. Без нас просто невозможно заново набрать экипаж.

Аги махала рукой, кричала. А я греб.

Мимо нас промчался зонт. Перевернутый зонт пронесся по воде мимо нас. За ручку зонта цеплялся доктор киноведения.

«Ау! Я тут! Капитан У, старина!»

На нас он не посмотрел, даже взглядом не удостоил, стремительно скользя к «Аквилону II».

Заметив его, капитан У замахал бескозыркой, и с корабля сбросили веревочную лестницу.

Доктор киноведения в мгновение ока оказался на палубе. Нужно отдать ему должное, он взобрался на палубу с кошачьей ловкостью. Пожал руку капитану У. Помог подняться Аги. А вслед за моей маленькой приятельницей ступил на борт «Аквилона» и я. И отдал рапорт:

«Капитан У! Экипаж в полной готовности!»

С берега донесся голос:

«Иштван! Это невозможно! Ты же сам знаешь, это совершенно невозможно!»

Мы замерли на палубе. Окаменев, смотрели, как с берега летит к нам в белом платье большая Аги, похожая на тревожное облако…

Йолан Злюка–Пылюка, проносясь над Арнольдом, уронила:

— Слушаю да диву даюсь, чего тут болтает без умолку этот завсегдатай канав! Вульгарный завсегдатай сточных труб!