Арнольд–китолов

Папа, ты сегодня дежурный!

«Разобрать постель куда ни шло, но вот застелить ее!»

Отец совсем запутался в сугробах из подушек, думок, одеял.

Двери квартиры широко распахнуты. Отца бросили на произвол судьбы, оставили одного с этими подушками и простынями. А сами где–то здесь. Должны быть где–то рядом. Чиму в углу притаилась. Наблюдает, прижавшись к стене. Кажется, даже слышен ее насмешливый шепот:

— Давай, давай, папа! Сначала сложи как следует одеяло…

А мать Чиму, вероятно, в саду. Она хотела было зайти, чтобы освободить его от одеял, но вмешалась Чиму. Да, да, просто–напросто не пустила мать!

— Оставь его, мама! Сегодня он дежурный. Это его день!

— Мой день!

Отец заглянул в раскрытую тахту. Похожа на какую–то гнусную пещеру. Злобную расщелину. В ней и погибнуть можно ни за грош! В глубине пещеры старые смятые простыни, их уже никогда оттуда не вынут. Пододеяльники. Ждут, пока приберут постель. Отец явится с подушками, думками, облаченными в свежие наволочки. А потом, глядь, они и закрутятся вокруг его шеи, рук. И никогда больше не отпустят. Давай, папа! Это твой день!

А в отдаленной маленькой комнате — столик. Стоит и манит.

Рука отца скользнула на подушку, а глаз он не сводил со столика. На нем разбросаны записки, книги, листы бумаги. Далекий остров. Остров мира и тишины.

«Давно мне следовало сидеть за этим столом. Если я не сдам на этой неделе рукопись… По крайней мере, первые пятьдесят страниц…»

Первые пятьдесят страниц…

Машинальным движением он поднял подушку. Прижал к себе.

И с подушкой двинулся в путь. Не к тахте. Просто отправился в путешествие по комнате. По квартире.

С дивана на него уставилось размытое, темное лицо. Даже не лицо. Пятно какое–то. Новый друг Чиму. «Куку… Вроде так его зовут. Знать бы, где она его подобрала? Мать, правда, как–то раз объясняла. Но что это? Он со мной здоровается? Куку здоровается?»

— Добрый день!

(«На мое приветствие он не отозвался, — рассказывал впоследствии Арнольд. — Да я и не ожидал этого. Он был слишком поражен, а тут еще постель стелить надо… Хотя, собственно говоря, не знаю, чему он так удивился. Вы не думаете, милая Росита, что каждый вежливый человек должен здороваться? Существует такой обычай. Я сам об этом слышал. Ну, ладно, все равно!»)

— Я его выкину! — Отец все еще стоял, повернувшись к дивану. Потом враскачку отправился с подушкой дальше. Время от времени останавливался и ударял по подушке кулаком. Раз, еще раз, еще.

Колотил по дороге ни в чем не повинную подушку.

А что, если они выйдут из квартиры? Отец и подушка. По дороге поссорятся и помирятся.

Отец зарылся лицом в подушку. Услышал песню. Кто–то подпрыгивал вокруг него на цыпочках и распевал:

— Чиму!

Нет, это не Чиму. С дивана глазеет темноликое существо. Облокотилось о диван, хотя и локтей у него, по сути дела, нет.

(«Он все шел да шел с подушкой, — рассказывал потом Арнольд. — Расхаживал взад и вперед по квартире, распевал. Вдруг остановился передо мной и спросил: «Далеко ли, недалечко — по рукам идет колечко?» А мне откуда знать? На всем белом свете «не скажет ни словца тот, кто знает путь кольца!».)

Отец неожиданно остановился. Встал у тахты. Как он сюда попал? Казалось, проделал с подушкой такой долгий путь и вдруг…

Ну, что ж! Раз так, то — взялись!

Он наклонился, держа подушку. Запихнул в тахту. Сейчас вожмет в раскрытое дупло! Вдавит! Вобьет!

Он и сам туда сполз.

Убрал самого себя, как подушку.

И вдруг голос с другого конца квартиры:

— Папа! Начинать надо не с подушки. Сперва положи одеяло!

Отец замер в своей берлоге. Прижал к себе подушку. К самому лицу.

— Сначала нужно сложить одеяло, папа!

Берлога в тахте взорвалась от отцовского гнева. Потом, как одичавший бильярдный шар, он толкнул одно из кресел. Кресло было бродячее — ножки с колесиками. Оскорбившись, кресло покатилось и стукнулось о другое такое же. Они немного покружились друг возле друга. Словно на роликах катались.

Внезапно первое кресло опомнилось.

— Да ведь меня толкнули! Здесь толкаются! Все, что угодно, но толкотни не терплю! Благодарю покорно, обойдусь без этого!

И мимо второго кресла прокатилось в следующую комнату.

Немного поколебавшись, второе кресло устремилось за ним вслед. Никто им не помешал. Никто не попытался задержать.

Так они прикатили в переднюю.

Дверь передней распахнулась перед ними. А они, с гордо выпрямленными спинками, высокомерные и оскорбленные, покинули квартиру. Удалились. Одно за другим.