Арнольд–китолов

За утренним столом. День рождения.

Тишина за стеклами кухонного буфета. Молчат сахарница и соковыжималка. В ящике кухонного стола затихли ложки, ножи, вилки.

Но кто там ходит по саду? Кто стоит под окном?

Вокруг дома — застывшие в камне следы ног. Ночью дом окружают шаги, застывшие в камне…

По комнатам, погруженным в сон, пронесся голос:

— Куку, ты спишь?

Все повернулись в сторону голоса.

Маленькая семья у накрытого к завтраку стола. Пузатая сахарница из белого фарфора, славный старый недотепа Медовый Мишка, хлебница, чашки, блюдца. За одной чашкой сидела Чиму, наполовину сползшая под стол. На диване — испанская танцовщица Росита Омлетас. Все смотрели, как Арнольд поднимался в воздух. Пассажир воздушного корабля, каким–то образом выпавший из него и теперь плывущий в воздухе. Он плыл хотя и нерешительно, неуверенно, но все же плыл…

— Мужество, — бормотал Арнольд. — Сейчас для меня это самое главное.

— Ишь ты, да он настоящий воздушный гимнаст! — Йолан Злюка–Пылюка сделала двойное сальто. — Радуйтесь этому, радуйтесь. Теперь–то уж вы скоро полетите! Могу вас заверить!

— Ой, нет!

— Дорогие дамы! — Злюка–Пылюка проскользнула мимо Роситы Омлетас. — Сохраняйте спокойствие и не визжите! Нашего милого Арнольку скоро вышвырнут. Вынут из него иглу, как единственно ценную вещь, а потом…

Мать потрясла Арнольда:

— Не думаю, что можно было бы сшить лучше.

— И не надо! — болтал ногами в воздухе Арнольд. — Меня это совершенно устраивает. Только, пожалуйста, не трясите меня так! Что вы мной машете, будто я флаг или знамя!

— Флаг! — захлопала в ладоши Чиму. — Вывесим его из окна!

— Этот скелет в лохмотьях?

— Но–но! — запротестовал Арнольд. — Вы, пожалуй, употребили слишком сильное выражение. Несомненно, сударыня, я вам благодарен, но все же называть меня скелетом в лохмотьях…

Мать раскачивала Арнольда, держа его вверх тормашками. Она улыбалась, словно неожиданно наткнулась на старую игрушку.

— Очень мил. И раз уж я с ним столько возилась…

— И даже слишком много, — вмешалась Йолан Злюка–Пылюка.

— …то пусть он посидит немного на диване.

И она усадила его рядом с Роситой Омлетас.

— Арнольд, — шепнула танцовщица. — Мне кажется, вы родились под счастливой звездой! Теперь я верю даже в театр–ревю!

— Я залатала его вполне прилично. — Улыбка исчезла с маминого лица. — Разумеется, постольку–поскольку…

Йолан Злюка–Пылюка повторила:

— Постольку–поскольку! Арнольку постольку–поскольку скрепили. Постольку–поскольку его можно посадить к столу. Но хвастаться тут нечем. Его лучше спрятать под диванную подушку. Арнолька ведь постольку–поскольку Арнолька…

Арнольд оборвал ее болтовню с небрежным высокомерием:

— Знаете что, Йолан? Я ведь вас не слушаю. У меня в одно ухо вошло, из другого вышло.

— Скажите пожалуйста! Мне бы только хотелось узнать, где у вас вообще уши? По–моему, у вас их и не было, либо они от времени…

— Ну, полно, оставьте! — умоляла Росита Омлетас. — Прошу вас, прекратите! — И — после паузы — очень тихим, просительным голоском: — Расскажите что–нибудь, Арнольд!

— Да, это не помешает, — кивнула Чиму с другой стороны стола.

— Что ты сказала? — спросила мама. — И вообще, с кем ты разговариваешь?

— «С кем»! «С кем»! — отмахнулась Чиму.

У окна появился Крючок. Подал какой–то знак, крикнул:

— Чиму! Чиму!

Чиму через стол наклонилась к Арнольду.

А он, казалось, собирался закурить сигару. Да, да, сначала ароматная сигара после хорошего завтрака, а потом можно и начинать.

— День рождения!

— Хорошее название!

— Хорошее название? Вы сказали, милая Росита, что это хорошее название?

— Для музыкальной пьесы. Которую покажут в театре–ревю Арнольда. Какие роли! Ну, а главную женскую роль…

— Она будет принадлежать Аги. Малютке Аги.

— Аги… Малютке Аги! — Голос Роситы прозвучал глухо, разочарованно. — Опять эта Аги! Вечно эта Аги!

Росита Омлетас чувствовала, что снова попала в ловушку. «Если Арнольд когда–нибудь и встанет на ноги (постольку–поскольку!), то снова появится эта Аги! Вечно только она, только малютка Аги. Кажется, мне придется попытать счастья в другом месте. Так я никогда не попаду на сцену!»

— День рождения, — продолжал Арнольд. — Это был день рождения Аги. Ей исполнилось восемь лет. Восемь свечей на торте. И эти свечи нельзя было зажечь. Вы спрашиваете, милая Росита, почему?

— Кажется, я вообще ни о чем не спрашивала. (Подавитесь вы вашим тортом с восемью свечами!)

— Мы сидели вокруг стола с тортом. Аги, ее родители и ваш покорный слуга. Узкий семейный круг. Мы ждали, когда раздастся звонок. Но звонка не было. Где же гости? Куда запропастились гости?

Аги составила длинный список гостей: Ютка Кадар, Панни Флиц, Янчи Франк, Петер Панцел, Симат. Не забыла она и о сорок четвертом трамвае, который раньше был автобусом и, вероятно, когда–нибудь снова им станет… Но где они запропастились?

«Не прилип ли сорок четвертый к остановке?» — смеялась Аги.

Я сказал, что она смеялась. А между тем я понимал, что скоро… О, как я хорошо знал свою маленькую приятельницу! Не говоря уже о том, что, если она чего–то не могла добиться, у нее сразу начинался насморк и ужасно разбаливалась голова.

(«Хоть бы у нее голова лопнула! Лопнула и шлепнулась в торт! В самую середину, между свечками!»)

«Уж не случилось ли с ними чего?» — спросила большая Аги.

Доктор киноведения кивнул головой:

«Массовое бедствие. Все они сели на сорок четвертый, а в него врезался автобус».

Аги мечтательно произнесла:

«Такой же автобус, каким он хотел быть».

Мы стояли в передней. Да, да, мы вдруг очутились в передней.

Наверное, сейчас в подъезд заходят Ютка Кадар, Панни Флиц, Франк и остальные. Вот они бегут по лестнице. Сворачивают на ганг. Кто позвонит первым? И вот раздается звонок!

Но звонок не раздавался.

Мы переминались с ноги на ногу в передней, но звонок не звонил.

Доктор киноведения, заложив руки за спину, начал прогуливаться по ковру. Будто по садовой дорожке. Было даже боязно, казалось, он вот–вот скроется из наших глаз. Большая Аги спросила у него:

«Ты не думаешь, что надо позвонить по телефону?»

«Не думаю».

«Но, Иштван, все–таки…»

«Я звонить не буду».

На мгновение он повернулся к двери с таким гневом… Если бы в этот момент вошел кто–нибудь из званых гостей, он смазал бы ему как следует. Доктор киноведения пожал плечами. И продолжал прогулку по ковру.

Снова мы сидели в комнате вокруг торта.

Отец решительно сказал:

«Зажжем свечи!»

Мать со вздохом согласилась:

«Да, лучше сделать так!»

Аги опустила голову, казалось, хотела сама забраться в именинный торт, спрятаться между свечами.

Звонок.

«Вот и они!» — вскочила Аги.

В комнату впорхнула Ютка Кадар. Высокая девочка с блестящим каштановым шлемом волос. Ее лицо, глаза сияли. Она покружилась по комнате. Удивленно оглянулась:

«А где остальные?»

Ответа она не ждала. Подскочила к торту. Кончиком пальца коснулась одной свечи.

«Я пришла тебе сказать, что прийти не смогу».

Чиму вскочила. Перепрыгнула через перила балкона. И оказалась в саду. Подбежала к тому самому дереву, к тем самым ногам.

Загорелые, пыльные ноги, похожие на коричневые корни.

В ветвях мрачно ухмылялось лицо. Но ухмылка сразу исчезла, как только снизу послышалось:

— Вот что, Крючок! — Чиму подергала его за свисающие ноги в поношенных сандалиях. — Мне неважно, что ты не принесешь мне в подарок на день рождения вишню в шоколаде. И бананы мне не нужны, а апельсины еще меньше. Но если ты когда–нибудь пообещаешь прийти, а сам позабудешь об этом!..

А в комнате голос Роситы Омлетас:

— Милый Арнольд! Не продолжите ли свой рассказ? Раз уж вы начали…

— Милая Росита! Лучше я сделаю это, когда мы снова соберемся все вместе за столом.

В саду Крючок соскользнул с дерева. Шлепнулся на землю, как спелый плод. Прислонился к стволу дерева. Пораженно уставился на фигурку в белом платье, которая прыгала перед ним и сердито кричала:

— Тогда я и видеть тебя больше не пожелаю, Крючок! Даже носа в сад не показывай! — Чиму подскочила к мальчишке. Дернула его за нос. — Это тебе аванс!

Она вспрыгнула на решетчатые перильца и снова очутилась в комнате.

— А если бы ты упала с перил? — Мать сидела у стола выпрямившись, в странном оцепенении. — Что будет, если ты когда–нибудь свалишься с перил?

Чиму перелезла через стол. Тронула Арнольда за плечо.

— Ах. да! Я могу продолжать?

— Раз уж мы снова все вместе. (Росита Омлетас.)

— Я сгораю от любопытства! (Йолан Злюка–Пылюка.)

Арнольд подождал еще немножко. Сделал эффектную паузу.

— Ютка Кадар стояла посреди комнаты и говорила:

«Я пришла тебе сказать, что прийти не смогу».

В изумлении все молчали.

Палец Ютки витал над тортом, словно она хотела обмакнуть его в какую–то миску. Она то опускала палец совсем низко, то отдергивала его. А сама певуче говорила:

«Приехала Бежи из Дьёра. Мамина сестра, которая вышла замуж за почтальона из Дьёра. Я бы никогда не смогла выйти замуж за почтальона. А ты?»

Аги съежилась над тортом. Она не могла выдавить из себя ни слова. Ее отец, откинувшись на стуле, обеими руками массировал себе затылок. Мне это было хорошо знакомо. Когда у него начиналась головная боль, он всегда откидывался на стуле и начинал массаж. А теперь у него отчаянно болела голова.

Словно издалека донесся удивленный голос матери:

«Какой почтальон? При чем тут почтальон из Дьёра?»

«Бежи приехала из Дьёра неожиданно и накупила здесь уйму всяких вещей. Знаешь, Аги, я ее любимица, и ты должна понять…»

«Ты уходишь? — встряхнулась Аги. — Сейчас уйдешь?»

«Почему ты не позвонила по телефону? — спросила большая Аги. — О приезде этой тети… и вообще…»

«Почему не позвонила? — Ютка нахмурилась. — Не сердитесь, пожалуйста, но это не мой стиль».

«Не твой стиль?»

Ютка Кадар стояла посреди комнаты с таким видом, словно ее глубоко оскорбили. Она учтиво поклонилась:

«Пока! До свиданья!»

И исчезла.

Мы снова остались одни. Чуть погодя свечи все же зажгли.

«Ну что ж, доченька!» — Доктор киноведения поднялся со стула. Попытался улыбнуться. Даже речь какую–то произнес. Даже обо мне упомянул, как о верном друге семьи.

— Поэтому–то вас и оставили в клозете? — Йолан Злюка–Пылюка сделала в воздухе сальто.

«Ляжем–ка пораньше спать!»

Это было предложение большой Аги.

«В постель, в постель!»

«Ты права, моя милая! В последнее время я просто не в состоянии поздно ложиться. Нет ничего лучше, чем лечь пораньше».

Это сказал отец, однако вид у него при этом был не очень счастливым.

Не выглядела счастливой и Аги.

В синей ночной рубашке она стояла у окна, уставившись на темную улицу. Я сидел сзади нее на стуле. Через дверную щель из другой комнаты пробивалась тоненькая полоска света. Слышался шепот. Чьи–то шаги. В той комнате передвигали стулья. Словно хотели стереть всякие следы застолья. Следы праздничной, именинной комнаты.

«…Резкий, временами с сильными ураганными толчками северный, северо–западный ветер, — донесся сквозь стены голос. — Ожидается необычно прохладная погода».

«Необычно прохладная погода», — произнес я, сидя на стуле.

Аги повторила:

«Необычно прохладная погода».

Снизу послышались звоночки. Тихие звоночки, дребезжание.

Сорок четвертый! Это сорок четвертый!

Моя маленькая приятельница распахнула окно, изо всех сил рванув его на себя. Свесилась из него. (Надо заметить, что жили мы на втором этаже.)

«Я знала, что ты придешь!»

Она схватила меня, подтащила к окну.

«Смотри… Вот он!»

Да, он стоял внизу. Сорок четвертый. Тренькал и звенел. Лицо его — словно освещенная табличка с номером. Он подал немного назад. Позвонил, сигналя невнимательному ночному пешеходу. Повернул вправо и остановился.

«Поднимайся к нам! — крикнула из окна Аги. — Почему ты не подымаешься?»

А он даже не слушал. Хотя мог проскользнуть в дверь. Дворник с улицы Ипар всегда с опозданием закрывал парадную дверь. Но сорок четвертый не двигался. Прилип к остановке.

Потом он снова зазвонил — раз, другой. Развернулся у дома. Медленно, неторопливо двинулся по темной улице. И исчез за углом.

Мы свесились из окна. Ведь он непременно вернется. Раздастся странное треньканье, звоночки… Но этого не произошло. Сорок четвертый исчез.

«Его угнали…» — Аги перестала выглядывать из окна.

«Пробка, наверное, или еще что–нибудь случилось».

Я и сам чувствовал: звучит это глупо, неубедительно, но сказать что–то надо было.

«Ну что ж…»

Аги закрыла окно. Направилась к кровати. Скользнула было под одеяло, но тут я заговорил:

«Ты спать собралась?»

«А что мне делать?» — Она сидела на краю постели, поджав колени.

«Но ведь сегодня твой день рождения!»

«Послушай, Арнольд Паскаль!»

Мы сидели друг против друга на краю кровати. Вокруг была тишина. Полоска света над дверью пропала. Родители легли спать. С улицы не доносилось никакого шума. Ну, конечно, последний трамвай ушел, последний сорок четвертый.

Аги словно догадалась, о чем я думаю.

«Все вагоны спят в трамвайном депо».

Мне показалось, будто я вижу нашего друга, сорок четвертый трамвай, вижу, как он стоит в темном депо рядом с двумя другими вагонами.

Аги, поджав колени, лежала на боку.

«Все вагоны спят».

Я подождал немного и снова повторил:

«Сегодня твой день рождения».

Аги тотчас села в постели.

«Послушай, Арнольд Паскаль!»

«В твою честь устроен праздник».

«В мою честь? А кто устроил праздник в мою честь?»

«Сейчас узнаешь. Пошли же, наконец! Тебя давно ждут».

«А где меня ждут?»

«Давай заглянем в переднюю!»

Это «заглянем» плохо прозвучало. Я даже в темноте заметил, как лицо Аги омрачилось. Я испугался, что она выкинет меня из окна. Возьмет да вышвырнет. Но она вздохнула и сползла с кровати.

«Что ж, давай заглянем, Арнольд Паскаль».

В передней нас встретил голубь. Он сидел посреди ковра слегка склонив голову набок. Из–под крыла голубь вынул старинные карманные часы:

«Скоро полночь».

«Разве нам нужно спешить?» — спросила Аги.

Голубь исчез.

А мы остались в передней на ковре. С ганга второго этажа в переднюю проникал бархатистый синеватый свет. Аги сжала мне руку.

«Ну, Арнольд Паскаль?»

«Идем!»

И мы пошли по ковру передней. Аги ступала довольно нерешительно. Вдруг она воскликнула:

«Да ведь здесь деревья! Деревья и кусты!»

Дорога пролегала меж кустов и деревьев. В листве сияли огни световых реклам. Синие, красные, лиловые, оранжевые световые рекламы: кафе «Ореховая скорлупа», «Конфетка», «Кабачок тетушки Тери», танцы «У Шаци»!

«Ну, куда мы пойдем? Тебя всюду ждут».

Мимо нас, катя обручи, пробежали девочки в белых чулках. Увидев Аги, они остановились и зашептались:

«Это она! Пришла все–таки!»

В шатре из листьев распахнулась дверь. Толстенький человечек в красном жилете высоко поднял руки.

«Аги, дорогая!»

Аги покосилась на меня.

«Послушай, Арнольд! Откуда он меня знает?»

«Не обращай внимания! А вообще–то кто тебя не знает?»

«Держу пари, что ты хочешь мороженого! — сказал человек в красном жилете. — Если не ошибаюсь, клубничного пополам с малиновым».

«Вы не ошиблись».

Мы сидели в кондитерской. Человек в красном жилете откинулся на стуле.

«Я уже заказал».

Аги подали клубничное мороженое пополам с малиновым. А мне кофе. И к кофе, разумеется, калач с изюмом.

«Барышня, сегодня вы моя гостья!» — поклонился морской капитан с белыми бакенбардами, стоявший у соседнего стола.

«Милочка, — обратилась к Аги пожилая женщина, — вы обязательно должны нас навестить! Вы просто обязаны к нам прийти!»

«Непременно».

Аги погрузилась в мороженое. На миг подняла нос.

«Знать бы, кто они!»

«А не все ли равно?»

Я обратился к человеку в красном жилете:

«Вообще–то я не обижусь, если вы предложите мне сигару».

«Прошу вас! Пожалуйста!»

Он сунул мне в рот сигару величиной с торпеду. Услужливо дал прикурить.

Моя маленькая приятельница поедала мороженое, я удовлетворенно попыхивал сигарой. Вдруг прозвучал резкий, жалобный голос:

«В чем дело? Разве здесь не обслуживают?»

Аги положила ложечку.

«Да ведь это Ютка Кадар!»

У одного из столиков стояла Ютка Кадар. Ее тонкий, острый нос оскорбленно врезался в воздух. Неряшливыми прядями свисали тусклые, выгоревшие волосы. Одна пуговица кофточки болталась на длинной нитке. Можно было подумать, что Ютка только кончила бегать по магазинам и ворвалась в кафе хоть немного отдышаться, но…

«Полчаса назад мы заказали кофе и бриоши!»

«Заказали!» — Аги ткнула меня в бок.

«А ты не видишь, что Ютка не одна?»

«Почтальон! Да ведь это почтальон!»

За столиком Ютки Кадар сидел почтальон с тоненькими усиками. Неловко так сидел, бочком. На коленях он держал форменную поношенную фуражку и тревожно моргал.

«Дорогая! Зачем устраивать сцены? Барышня сейчас к нам подойдет. Почему бы ей не подойти?»

«Потому что она наглая особа! Но она очень ошибается, если думает, что со мной этот номер пройдет!»

«Твоя подруга, пожалуй, криклива», — заметил я.

«А что ты скажешь о почтальоне?! Неужели она все–таки вышла замуж за почтальона?» — воскликнула Аги.

Перед Юткой Кадар появилась официантка в белом передничке с подносом в руках.

«Ну и обслуживание у вас!.. Должна вам сказать…» — набросилась на нее Ютка.

«Самое безукоризненное».

«Это вам так кажется!»

«Нет, все так считают!»

«Все так считают! Плевать мне на то, что все так считают! Если через две минуты мне не подадут кофе…»

«Ютка, успокойся!»

«А я не желаю! И не нужен мне больше их кофе, ничего мне от них не нужно! Адье!» — Она рванула почтальона за руку и умчалась.

«Ох эта Ютка!»

«Она вечно у нас шум подымает, — кивнул человек в красном жилете. — Гроза наших официанток».

«Она всегда приходит с почтальоном?»

«Да. И порой она его даже поколачивает. В особенности когда он крепко выпьет и растеряет письма. Я велю их больше не пускать».

Он так прямо и сказал: «Я велю их больше не пускать». И мы поняли, что толстяк в красном жилете — здешний директор.

Когда Аги съела мороженое, человек в красном жилете встал.

«А теперь пройдемся по ковровой лужайке!»

О эта ковровая лужайка! Казалось, она была усыпана звездами!

Казалось? Я произнес слово «казалось»? Никаких «казалось»! Лужайка на самом деле была усыпана звездами! И звезды мерцали над ней.

Правда, эти звезды были лодочками карусели. На каждой красовалось имя. И ярче всех сияло имя Аги. Над ним надпись:

НАШУ МИЛУЮ ГОСТЬЮ

а под ним:

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!

Слово «поздравляем» было пропущено. Просто взяли да пропустили.

Под лодочкой Аги стояла маленькая группа ожидающих. Девочки в белых чулках с висящими на шее обручами. Одна из них, в соломенной шляпке, сделала шаг вперед:

«Мы уже думали, ты надолго застряла в кондитерской!»

«Панни Фильц!»

«Я боялась, что ты меня не узнаешь!»

Аги чопорно кивнула.

«Я тебя узнала! Я тебя очень хорошо узнала!»

Вперед вышел мальчик с букетом цветов:

«Разреши по случаю твоего дня рождения…»

Аги взяла цветы. Залитая серебристым светом, она стояла внизу под каруселью. Где–то в темноте звучала музыка. Директор в красном жилете протянул Аги руку:

«Прошу садиться!»

«А я? — Панни Фильц снова протиснулась вперед. — Ведь я ее первая подруга».

«Это было раньше, — отмахнулся я от нее. — Теперь другой счет, барышня Фильц!»

Мы сидели вверху на карусели. Аги свесилась из лодочки и помахала рукой. На миг она нахмурилась.

«Смотри, и Франк нахально сюда пролез. Франк, Симат и Денеш Поважаи».

«Не стоит их замечать».

«В чем дело? Разве нас не будут катать?» — закричал Франк.

«Вполне возможно, — чуть наклонила голову моя маленькая приятельница. — Явились все–таки! — шепнула она мне. — Ишь, явились! Но теперь…»

Карусель начала крутиться. Медленно, важно, плавно. С соседних лодочек замахали руками. Словно зовя Аги к себе.

В каждой лодочке был накрыт столик. На нем обильный ужин — жаркое, пирожные. Бутылка вина, бутылка шампанского. Я не очень люблю шампанское, но ради такого случая…

Раздавался смех, хлопали пробки. А внизу звучала музыка.

Аги опять свесилась из лодочки:

«Арнольд, гляди–ка!»

По темной лужайке бежали двое. Ютка Кадар и почтальон.

«Мы опоздали! — кричала Ютка Кадар. — Ну конечно, мы опоздали!»

Тяжело дыша, она остановилась. И набросилась на почтальона:

«С тобой просто нельзя никуда ходить!»

«Но, дорогая! Ведь это ты долго одевалась!»

«Я? Ты смеешь говорить, что я долго одевалась!»

Ютка Кадар задохнулась от гнева. Она стояла внизу в темноте и не спускала глаз с карусели.

А карусель крутилась все быстрее. Аги уцепилась за меня.

«Это все же слишком!»

Человек в красном жилете встал. Ветер развевал его седую гриву, а он торжественно поднимал бокал с шампанским:

«Не боится ли кто–нибудь из вас? Кто здесь боится?»

С этими словами он вылетел из карусели. Реял, удаляясь все дальше, его красный жилет. Поблескивал на солнце крошечный бокал с шампанским.

«Наконец мы снова вдвоем! — кивнула Аги. — Но давай все–таки помашем ему, попрощаемся, ведь это он все устроил».

«О том, кто все устроил, сейчас говорить не будем. Я вполне понимаю, что устроитель хочет остаться в тени. Остаться неизвестным».

«Арнольд, неужели ты хочешь сказать, что это…»

«Я ничего не хочу сказать. Но если тебе стало немного веселее…»

«Немного? Какое там немного!»

Аги бросилась мне на шею. Карусель качнулась. Мы вылетели из лодочки. И полетели вслед за директором в красном жилете.

Ничего страшного.

Внизу стоял сорок четвертый трамвай. Словно именно нас дожидался.

Аги с восторгом воскликнула:

«Арнольд Паскаль! Если ты скажешь, что и это устроил ты…»

Арнольд сжал губы. Снова сделал эффектную паузу.

— Арнольд Паскаль! — прошептала Росита Омлетас. — Значит, и это устроили вы?

— Я ничего не говорил, барышня! Даже слова не сказал.

В этот момент мать поднялась. Встала и уставилась на Арнольда Паскаля.

— Нет! Не могу больше видеть эту физиономию! — Она взяла Арнольда и повернула его лицом к стене. — Никто не имеет права требовать от меня, чтобы я любовалась этой образиной во время завтрака!

— Как прикажете! — бурчал Арнольд, повернутый к стене. Скрепленные штанишки его почти разлезлись. — Право, не знаю, с кем вы до сих пор сидели за одним столом и какими физиономиями любовались. Но как вам будет угодно.

— А ведь к вашей физиономии можно привыкнуть. (Это снова Йолан Злюка–Пылюка.) Один бог знает, почему она не желает вас видеть.