Айседора: Портрет женщины и актрисы

РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ 1904

В декабре, приблизительно в период открытия школы, Айседора повстречала молодого человека, которому было суждено сыграть в ее жизни весьма значительную роль. Эдвард Гордон Крэг был в то время высоким, внушительным тридцатидвухлетним мужчиной с прямым носом и чувственным ртом, унаследованным от матери, актрисы Элен Терри. Он обладал и ее магнетизмом, быстрыми и гибкими движениями, красивым поставленным голосом профессионального актера.

Как и Айседора, Крэг был революционером, поставившим своей целью реформацию театра. Эта идея созревала у него постепенно и не без выхода за привычные рамки размеренной жизни.

Женившись в двадцать один год на Мэй Гибсон¹, он в разгар своей успешной актерской карьеры (его репертуар включал Макбета, Ромео и Гамлета)² бросил сцену, для которой, казалось, был рожден. В эмоциональных поисках самого себя он завел роман с молодой актрисой Джесс Дорин³, которая родила ему дочь Китти. Этот роман окончательно разрушил его и без того распадающийся брак, и в результате он лишился права видеть своих четверых детей от первого брака⁴. Тем временем он отчаянно пытался заработать себе на жизнь, основав журнал «Пейдж» и продавая свои скетчи и рисунки в газеты. В конце 1899 года он решил вместе с другом, дирижером Мартином Шоу, поставить «Дидо и Энея» Пурцелла. И тут-то Крэг понял, что нашел свое призвание. За первой постановкой со все возрастающим успехом последовали «Маска любви» Пурцелла, «Аксис и Галатея» Генделя и Джона Гэя, которые утвердили репутацию Гордона Крэга в качестве создателя оригинальных, захватывающих и красивых сценических постановок.

Но пока Крэг боролся за самоутверждение, он все больше отдалялся от Джесс Дорин. Он стал беспочвенно подозревать ее в том, что она хочет вернуть его на сцену в качестве актера, и вскоре оставил ее.

В том же году он встретил молодую скрипачку Елену Мео и влюбился в нее. Она ответила ему взаимностью, но вдруг, к своему ужасу, узнала от его друга Мартина Шоу, что Крэг женат. И хотя он уверял ее, что ждет развода, это дела не меняло, поскольку Мео была ярой католичкой. Однако после жестокой внутренней борьбы она все же решила, что Тед значит для нее больше, чем все остальное, и что она посвятит ему всю свою жизнь. От этого союза родилось трое детей: Нелли (1903–1904), Эллен Мэри Гордон (Нелли, 1904—?) и Эдвард Энтони Крэг (Тедди, 1905—?)⁵.

Но, несмотря на любовь к Елене, Крэг, видимо, еще не был готов к семейной жизни. Возможно, воспоминания о его первом неудачном браке и потеря возможности общаться с четырьмя детьми были еще очень свежи. Возможно, он хотел оставаться независимым, пока окончательно не утвердит себя профессионально и материально, потому что, хотя его репутация и крепла, доходы оставались весьма ненадежными. Вильям Ротенштейн, Макс Беербом, Артур Симонс и Грэм Робертсон⁶ восхищались его постановками, но Элен Терри потеряла много денег на спектаклях «Викинги» и «Много шума из ничего», которые он сделал для нее. Такое положение вещей убедило продюсеров, что он слишком дорого стоил. И это несмотря на то, что Крэг не имел никакого отношения к денежной стороне спектаклей Терри⁷. Очень быстро он оказался с высокой художественной репутацией, но без работы. По счастью, немецкий граф Гарри Кесслер увидел его работу и убедил доктора Отто Брама пригласить его в театр «Лессинг» в Берлине⁸. Так Гордон Крэг приехал в Германию и в самом конце 1904 года встретил там Айседору.

Подробности их встречи излагаются по-разному. Айседора в «Моей жизни» говорит, что Крэг пришел на одно из ее выступлений, а после него появился за кулисами «в диком возбуждении», полушутливо обвиняя ее в том, что она «украла его идеи»⁹. Крэг же в своей неоконченной автобиографии «Указатель к истории моей жизни» писал, что их встреча произошла при большом стечении народа и только потом он увидел ее танец¹⁰. Он добавляет, что, посмотрев ее выступление и придя после этого к ней за кулисы, он хранил молчание, поскольку прекрасно понимал, как она утомлена и что лишняя болтовня утомит ее еще больше. Позднее он описал их первую встречу более подробно в письме:

«Меня привела познакомиться с ней в ее квартиру на Гарденбергштрассе мисс Элиза де Брушер… Я вошел в комнату, где стоял большой рояль, и столкнулся с маленькой сестрой Элизабет Д., которую принял за А. Д. (Ха-ха!) Гус Д. тоже был там, кажется, со своей дорогой Сарой, матерью его дочери — Темпл Дункан. Потом, повернувшись, я увидел Айседору, и мы немного поговорили — не помню о чем. Выступление же, на которое я пошел, было через один-два-три или более дней, я забыл. Поэтому неправда, что я впервые встретил ее после концерта»¹¹.

Крэг не верил тому, что книгу «Моя жизнь» Айседора написала самостоятельно. Поскольку она умерла до того, как книга была опубликована, а рукопись с ее собственными правками исчезла, то невозможно установить, сама она или ее редактор сочинил этот отрывок. Хотя тот же эпизод в «Моей жизни» описан по-другому (приход Крэга за кулисы, где он выразил свое восхищение Айседорой, а потом обвинил ее в краже своих идей), я склонна думать, что она сама написала его. Это абсолютно не значит, что именно так все и было. Айседора иногда выдумывала некоторые вещи, чтобы подчеркнуть важную для нее мысль. В данном случае — неожиданное сходство между ее идеями и идеями Гордона Крэга.

Но Крэг увидел в этом эпизоде желание подчеркнуть тот факт, что якобы он обвинил Айседору в том, что она украла его идеи. Поскольку он на самом деле очень болезненно относился к заимствованию его идей, описание такого случая в «Моей жизни», естественно, привело его в ярость.

Более пространное описание первой встречи дается в дневниках Гордона Крэга, которые Эдвард Крэг использовал в биографии своего отца¹².

В декабре Гордон Крэг случайно встретился в Берлине с Элизой де Брушер, чью сестру Жанну он знал во время постановки «Маски любви» в Лондоне. Во время ленча в квартире Элизы он рассказал ей о своих идеях по поводу театральной школы и о том, каким движениям он будет там учить. Элиза спросила, видел ли он когда-нибудь Айседору Дункан. То, как она движется под музыку, полностью совпадает с его идеями. Крэг ответил, что никогда не видел, и тогда Элиза убедила его пойти с ней к Дункан домой на Гарденбергштрассе, 11.

По словам Крэга, там находились миссис Дункан, Августин, его жена Сара и Элизабет. Некая миссис Мэдисон играла на рояле, и Крэг смотрел на лицо Айседоры. Когда она слушала музыку, выражение ее лица напомнило ему одну из его прежних возлюбленных, потом другую. Айседоре тот факт, что он был сыном Элен Терри — «мой идеал женщины», — похоже, не казался важным¹³. Они были так захвачены чувством восторга и узнавания, что никого, кроме них, в комнате как бы не существовало. «Мы стали друзьями и любовниками с той самой минуты, когда стояли у рояля», — писал Крэг позже в своем дневнике¹⁴.

На следующий день Айседора появилась на показе работ Крэга в галерее «Фридман и Вебер». Ее живой интерес зажег его, он начал увлеченно рассказывать о своих рисунках и идеях по поводу театра. Она, в свою очередь, пригласила его посмотреть ее выступление. Позже в этот же день он написал ей письмо, оставив его у нее на квартире. «Я помню, что это было письмо о любви, если только письмо способно вместить в себя любовь»¹⁵.

Концерт, который он посетил по приглашению Дункан, был вечером Шопена. Крэг сохранил программку с пометкой «первое, что я видел». Вот фрагмент из нее:

«Мазурка, опус 17, номер 4» — рядом его комментарий: «безошибочно».

«Мазурка, опус 33, номер 4» — и пометка: «потрясающе — это так красиво»¹⁶.

В своей автобиографии он позже написал:

«Я никогда не забуду, как впервые увидел ее, выходящую на пустую сцену, чтобы начать танцевать. Берлин, год 1904, месяц декабрь. Это выступление происходило не на театральной сцене, а в концертном зале, и вы можете себе представить, что собой представляла площадка концертного зала в 1904 году.

Она появилась из-за небольших занавесок, которые были едва ли выше, чем она сама. Она вышла и направилась к тому месту, где за огромным роялем, спиной к нам, сидел музыкант — он только что сыграл короткую прелюдию Шопена, под звуки которой она и появилась. Она остановилась в пяти-шести шагах от рояля, очень спокойная, — и на счет пять или восемь опять зазвучал Шопен, вторая прелюдия или этюд; он исполнялся очень тихо, и до самого конца она не шевелилась. Потом один шаг назад или в сторону, и музыка зазвучала вновь, а она начала двигаться. Только движения — никаких пируэтов или тех штучек, которые обязательно сделали бы Тальони или Фанни Эсслер. Она говорила на собственном языке, ни в коем случае не копируя балетных мастеров, и ее движения были невиданными доселе.

Танец закончился, и она снова остановилась. Ни поклонов, ничего подобного. А потом снова музыка, и она убегает от нее, а музыка преследует ее, потому что она оказалась далеко впереди…

Откуда мы знали, что она говорит на своем языке? Мы знаем это, потому что видим ее голову, ее руки, нежные и сильные, ее ноги, всю ее фигуру.

А если она говорит, то о чем? Никто и никогда не мог сказать этого точно, но в том, что она говорит с нами, не возникало ни малейших сомнений. Можно сказать определенно лишь одно — она говорила о том, что мы давно хотели услышать, но даже в мечтах своих не могли представить, что такое когда-нибудь произойдет. А теперь мы слышим это, что погружает нас в состояние безотчетной радости. И я — я сидел неподвижен и безмолвен…

Я помню, что, когда все закончилось, я быстро прошел к ней в гримуборную, чтобы увидеть ее, — и там некоторое время сидел, не произнося ни единого слова. Она прекрасно поняла мое молчание — никакие разговоры были не нужны. К ней больше никто не пришел, насколько я помню и насколько помнит она, хотя вдалеке мы слышали нескончаемые аплодисменты. Она надела пальто, и мы вышли на улицы Берлина, где приветливо сверкал снег и в ярко освещенных витринах играли огнями рождественские елки. Мы шли и увлеченно беседовали. Магазины — рождественские елки — толпа — всем им было не до нас»¹⁷.

После посещения ее школы и еще одного ее выступления¹⁸ — на этот раз «Ифигении»¹⁹ — он снова пришел к Дункан домой, где вновь миссис Мэдисон играла на рояле. Когда она уходила, Айседора и Крэг проводили ее до дверей, надеясь тайно уйти следом, но были остановлены Августином. Ускользнуть им удалось позже, когда Карл федерн и его сестра отправились домой на машине, где нашлось место и для них. Возбужденные, они решили ехать в Потсдам. По дороге Айседора и Крэг сказали друг другу все, что чувствовали, на что надеялись и о чем мечтали. «Наш разговор напоминал трехслойную фанеру, если вы представляете, о чем я говорю»²⁰. На рассвете они выпили кофе в маленьком отеле на окраине города, потом вернулись в Берлин. Было уже восемь утра, и они решили навестить Элизу де Брушер, которая жила на Спинхернштрассе, 7.

«У нас был прелестный завтрак с шампанским на четверых: Айседора, очаровательная бельгийка (сестра сенатора де Брушера), Гордон Крэг и я, — писал позже Карл Федерн²¹. — Именно тогда началась ее дружба с Крэгом, в отличие от того что написано в ее мемуарах».

После завтрака Айседора стала беспокоиться о том, как она появится дома. Элиза позвонила Дунканам и выяснила, что Айседору ждет холодный прием. Так что танцовщица сочла за лучшее остаться ночевать у Элизы. Пока с ними еще оставался Крэг, Элиза сделала четыре фотографии Айседоры, из них две — с Крэгом. На одной из них Крэг написал: «1904. В Берлине под Рождество мы нашли приют у Элизы де Брушер…» — и потом специально для семьи Дунканов: «Два негодяя, дек. 16. 1904 г.». На остальных фотографиях Айседора шутливо молит о прощении. Подпись гласит: «1904 г. Дек. 16. Топси». Крэг называл Айседору Топси, она звала его Тед.

На следующий день Айседора пришла в студию Крэга, расположенную на Зигмундсхофф, 11, к вечернему чаю. Студия представляла собой огромную холодную комнату с балконом. На черном натертом полу были рассыпаны лепестки искусственной розы. К несчастью, там не было ни печки, ни обогревателя — газ был отключен. Не было там и кушетки. Крэг жил в маленькой комнатке на Зигмундсхофф, 6. Они устроили как смогли себе кровать на балконе из нескольких пледов и шубы Айседоры, постелив сверху простыню и накрывшись парой пледов. Она уже знала, что он был ее любовью, ее второй половиной, ее «родственной душой»²². И если это казалось слишком поспешным выводом, то у них было много времени, чтобы получше узнать друг друга, как позже объяснял Крэг. «В 1904 году в Пруссии час состоял из 700 минут, если это хороший час»²³.

В ту ночь они много говорили, иногда несли возвышенную чушь, иногда затрагивали серьезные проблемы. Крэг сказал ей, что собирается через четыре месяца жениться на Елене Мео. Айседора ответила, что не верит в брак²⁴. И если она не принимала всерьез его брачные планы, то ее вряд ли можно винить за это. Письмо Крэга к ней, его пылкие взгляды и прочие проявления любви позволяли утверждать, что все его помыслы — только о ней.

Похоже, Крэг и не собирался убеждать Айседору в том, что он принадлежит другой. Он был не слишком щепетилен в отношениях с женщинами, часто из-за того, что сам не знал, чего хочет. (Елена Мео влюбилась в него до того, как узнала, причем не от него, а от его друга Мартина Шоу, что Крэг женат. Потом Крэг сказал ей, что ждет развода, но поскольку она была католичкой, то посвятить свою жизнь Крэгу Елена решилась только после жестокой внутренней борьбы.)²⁵

На следующий день, 18 декабря, Айседора должна была появиться на приеме в собственном доме. Крэг, видимо, настаивал, чтобы она не ходила туда, поскольку Айседора прислала ему потом записку: «Дорогой, ты был абсолютно прав. Было просто богохульством находиться среди такого количества людей, из которых только дорогая фрау Бегас, устраивавшая прием в мою честь, хоть как-то скрашивала мое пребывание там». Айседора нарочно опоздала к началу приема, чтобы избежать нотаций со стороны родных. А едва прием закончился, она снова ускользнула в студию к Крэгу²⁶.

Айседора и Крэг влюбились друг в друга слишком поспешно, но надо помнить, что и он и она были натурами чувственными, импульсивными и упрямыми. Крэг писал, что он «чрезмерно увлекался женщинами… Когда меня стали одолевать любовные чувства, я совершенно растерялся и не представлял себе, что делать, — в нашем доме не было мужчины, который помог бы мне решить эту проблему. [Его родители разошлись, когда ему было три года.] Если я видел красивую девушку, которая мне нравилась, я мог просто подойти и попытаться поцеловать ее… Я ужасно страдал — эти внезапные приступы очень смущали меня, — и только значительно позже я установил связь между сексом и моими творческими потенциями»²⁷.

Его сын Эдвард Крэг писал позже о том стимуле, которым являлся секс для творческого импульса его отца:

«Если кто-нибудь начинал интересовать его и это помогало ему в творчестве, то он до конца использовал этого человека, а потом отбрасывал его, оставляя разочарованным, — так же как другие творцы расходуют свое вдохновение и выбрасывают пустую бутылку в мусорный ящик. И в этом смысле он был особенно жесток с женщинами.

Внутренне он, конечно, тешил свое самолюбие и, подобно своему отцу, всегда искал возможности для саморекламы — отсюда его постоянные излияния чувств в письмах и почти лихорадочное состояние, в котором он ожидал ответов на них. Он особенно любил писать любовные письма. Женщины обычно легко подпадали под его обаяние, и он был всегда уверен в том, какой ответ получит, что придавало ему уверенность в собственных силах.

У него не было времени на людей невыразительных. Он любил тех, кто общался с ним на равных и кто уважал его единственную любовь — театр.

Когда он работал над какой-то идеей, то все, что не касалось ее, его не интересовало: «Избавьтесь от этой болтливой дуры, она мешает мне думать…»

Однако под маской самоуверенности скрывался другой человек, которого мало кто знал: настоящий, трагический, отчаявшийся, сомневающийся художник, борющийся с перспективой и наложением теней в своих работах, пытающийся научиться рисовать и писать»²⁸.

Наверное, именно из-за этих его качеств так много значил для Крэга талант Айседоры наряду с ее очаровательной внешностью. Они были настолько духовно близки, что часто высказывали одинаковые суждения, словно близнецы. И ей, и ему были свойственны искрящийся юмор и широкий кругозор. Они могли быть серьезными, энергичными и в то же время легкомысленными. В творчестве им все давалось легко. (Как известно, в искусстве все либо легко, либо невозможно.) И он, и она были реформаторами, поставившими своей целью докопаться до самой сути их любимого вида искусства. В Гордоне Крэге Айседора сразу же угадала родную кровь. Как безответная любовь к Розалине предопределила страсть Ромео к Джульетте, так и неудовлетворенное желание Тоде подготовило Айседору к встрече с Крэгом.

У этих двоих было еще нечто общее, что обнаружилось с удивлением и сочувствием. И он, и она были воспитаны энергичными и преданными матерями без отцов. Айседора и Крэг признали, что тайна вокруг их отсутствующих отцов — их постыдное отличие от других детей — очень омрачило их детство.

Родители Крэга не состояли в законном браке. В то время, когда Элен Терри сбежала с архитектором Эдвардом Вильямом Годвином, она все еще официально была замужем за художником Дж. Ф. Уоттсом. Элен было шестнадцать, когда она вышла за Уоттса, которому в то время было сорок семь. Как и следовало ожидать, при такой разнице в возрасте их брак столкнулся с определенными трудностями. В женитьбе Уоттса присутствовал мотив покровительства: «защитить юную, импульсивную девушку от опасностей и превратностей сцены»²⁹. До женитьбы Уоттс жил в доме, принадлежавшем мистеру и миссис Принсепам и двум сестрам миссис Принсеп, леди Сомерс и миссис Камерон. Женившись, Уоттс не нашел причин для изменения установленного домашнего порядка. После церемонии бракосочетания миссис Принсеп продолжила выполнять свои обязанности хозяйки дома, а юная и неопытная Элен была отодвинута на задний план, игнорируемая этим женским триумвиратом. Как и следовало ожидать, брак распался, и Элен пришлось вернуться домой к родителям. Она возвратилась на сцену и через некоторое время возобновила дружбу с Эдвардом Годвином, давним знакомым ее родителей. Вскоре они полюбили друг друга и сбежали. Элен тогда был двадцать один год. Впоследствии у них родилось двое детей: Эдит и Эдвард. Но альянс распался, когда мальчику исполнилось три года. Как и Айседора, Эдвард очень переживал потерю отца. («У каждого мальчика, которого я знал, были папа и мама. А у меня папы не было, я ничего о нем не слышал — и это растущее ощущение чего-то неправильного наконец превратилось в ужас».)³⁰ Сходство обстоятельств жизни Айседоры и его собственных, видимо, утвердило его в ощущение, что он нашел свою половину. В его экземпляре автобиографической книги Айседоры он написал на полях «точно» после такого абзаца: «Все мое детство прошло под тенью этого таинственного отца, о котором никто не хотел говорить, и ужасное слово «развод» было отчеканено в моем мозгу»³¹. Еще раньше, когда Айседора приводит замечание своей тетки: «Твой отец был демоном, который разрушил жизнь твоей матери», он написал на полях: «Так моя сестра говорила мне о моем отце»³².

Во вступлении к своей автобиографии Крэг написал: «Мы виделись с Айседорой ежедневно. Больше мы никого не хотели видеть. Мы действительно обожали друг друга. Удивительно, но я говорил ей: «Это, конечно, не может быть настоящим»³³. Тот факт, что его родители расстались, а его собственный брак закончился разводом, а также его высокая сексуальная возбудимость не позволяли ему признаться даже самому себе в том, что он любит ее. В той же книге есть такой абзац:

«…Ублажение женщины стало для меня истинным наслаждением, хотя часто я ловил себя на том, что все это — игра, нереальность, а реальностью были отец и мать, и посмотрите, куда меня завела эта реальность… Только однажды в жизни я столкнулся с настоящей женщиной. Она победила… Такой смелостью я не обладаю; я хочу понять это, увидеть это, но у меня нет такой смелости. Смелость перед лицом любви, вот что было у той другой, когда мы кричали, смеялись и говорили, что это ненастоящее; она не верила этому — самой себе она говорила, что это настоящее, — и это привело ее к будущим страданиям»³⁴. (Здесь «настоящая женщина» — это Елена, а «та другая» — Айседора.) Если с самого начала Крэг говорил себе, что его чувства ненастоящие, то лишь потому, что не мог их соотнести со своими чувствами к Елене Мео. 3 марта он написал в дневнике:

«Я влюблен только в одну женщину, и, хотя другие привлекают меня, как это может вычеркнуть из моего сердца и души то, что принадлежит ей, или как может это изменить мое сердце и мою любовь к ней. Но я очень увлечен другой женщиной, которая может быть колдуньей или прелестным ребенком (и не важно кем), и мне очень трудно находиться вдалеке от нее. Она не только привлекает, но и отталкивает меня…

Когда она говорит сама о себе без перерыва в течение четверти часа, когда она пьет вина больше, чем хочет или может, когда она обнимается с другими мужчинами или женщинами, родственниками или нет, все это она делает так, что я вижу — они увлечены ею так же, как и я. Я не хочу быть на кого-то похожим в таких делах.

И я признаю, что презираю ее, и не хочу этого, потому что я считаю ее такой прекрасной и восхитительной.

И тем не менее я не могу доверять ей, а ведь даже дружба, не говоря уж о любви, требует абсолютного доверия.

Я не люблю ее — невозможно любить двоих. И здесь наступает ужасная путаница, ведь, хотя я не люблю ее, я говорю себе и ей, что люблю, — и тут же добавляю, что не могу сформулировать, что такое любовь»³⁵.

В то же время он написал своему другу, дирижеру Мартину Шоу, об Айседоре:

«Актриса или нет — это удивительное существо — красота, природа и ум.

Я не люблю умных женщин, но ум и интеллигентность вещи редкие и очень привлекательные.

Если бы ты видел хоть один танец, ты бы понял, как это прекрасно. Красота и Поэзия — это искусство, когда их творит, неважно в какой форме, живое существо, — меня редко что-то так трогало. Это огромный, редкий, редкий дар, доведенный до совершенства постоянным восемнадцатилетним трудом, — мы все едины в том, что подобные вещи вызывают восхищение.

Вдохновение исходит из мисс Д. с силой тысячи вольт в секунду. И я снова живу (как художник через нее — ты знаешь, как один художник может давать жизнь другому или отбирать ее у него, — иногда мы ошеломляюще вдохновляем друг друга)»³⁶.

С самого начала Айседору, казалось, не трогали сомнения в том, настоящая у них любовь или нет и чем закончится их роман. Она написала Крэгу вскоре после начала их связи:

«Спасибо, спасибо за то, что ты сделал меня счастливой, наполненной. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя и надеюсь, что у нас будет прелестный маленький ребенок, и я счастлива навсегда.

Твоя Айседора»³¹.

Однако ей необходимо было переключить свое внимание на поездку в Россию, чтобы выполнить условия очередного контракта. В разгар приготовлений она нашла время и написала ему:

«Я пакую вещи. Все призывают меня поспешить. Дорогой, до скорой встречи. До моего возвращения к сердцу, в котором я родилась… Я люблю тебя как сочетание всего хорошего и благородного, что создано Творцом. И я за это все тебе Благодарна — Благодарна — Благодарна… И я твоя любовь, если ты этого захочешь. А если нет — все равно я твоя. Айседора»³⁸.

Она уехала от него ночью, и когда поезд пересекал темную речку, лежащую между сверкающими в лунном свете сугробами, она чувствовала себя душой, переправляющейся через Стикс в «мир теней». Колеса поезда, казалось, выстукивали: «Как я люблю тебя — как я люблю тебя — как я люблю тебя!» Она ощущала страшную горечь разлуки с ним. «Прошлой ночью я плакала настоящими слезами… Я очень рада, что могу чувствовать себя так плохо. То, что происходит внутри меня, невероятно — и я рада этому»³⁹.

В Берлине Крэг вернулся в свою опустевшую студию на Зигмундсхофф, 11⁴⁰, и поразился царившей там атмосфере одиночества. На листке бумаги он написал:

«Пришел домой в пять часов и поймал себя на том, что сказал: «Если бы она была здесь!» А ее нет. Она несется прочь от меня — о дорогая!»⁴¹

Потом (вспомнив вдруг, видимо, что-то, что, он чувствовал, было ненастоящим) он вычеркнул последнюю фразу, но слова можно было без труда прочесть.

Тем временем Айседора с каждой станции посылала ему открытки и записки. Незапланированная долгая стоянка на границе с Россией дала ей возможность написать ему пространное письмо. Между приступами тоски по Крэгу мысль о выступлении в Санкт-Петербурге перед самой сведущей в Европе балетной публикой будоражила ей кровь. Она была в России! В Германии балет был ее врагом, теперь она вступала в сражение на вражеской территории. На маленьком полустанке она написала: «Я ходила туда-сюда, осматривая поле боя, и чувствовала себя Наполеоном»⁴²-