Айседора: Портрет женщины и актрисы

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН 1921–1922

Я сын крестьянина. Родился в 1895 году 21 сентября, — писал Сергей Есенин в своей биографии. — С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери…» Дед его был мельником. Бабушка и дедушка любили внука и заботились о его будущем: дедушка научил его драться, а бабушка баловала и заставляла ходить в церковь. Семья хотела, чтобы Сергей стал сельским учителем, и поэтому его отдали в закрытую церковно-учительскую школу. Но, окончив ее в шестнадцать лет, он объявил о своем намерении стать поэтом. На следующий год Есенин уехал в Москву, где стал посещать вечерние курсы при университете и вступил в литературно-революционное общество, подрабатывая на жизнь в различных местах². Работая корректором в издательстве Сытина, он влюбился в Анну Изряднову, коллегу по работе, которая родила ему сына, Юрия Изряднова, в конце 1914 или в начале 1915 года. Через два месяца после этого их связь прекратилась, и Есенин уехал в Санкт-Петербург в поисках литературного счастья. Правда, он на короткое время приезжал в Москву в 1915 и 1916 годах, чтобы навестить Анну и сына³.

«Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно нагрянул в Петербург⁴. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта». Городецкий познакомил его с Клюевым, крестьянским поэтом, который стал другом Есенина и его литературным патроном.

Другой его друг, Рюрик Ивнев, описывает Есенина в тот момент, когда он впервые появился в Санкт-Петербурге. Ивнев пошел на поэтический вечер.

«Во время перерыва ко мне подошел молодой человек, почти мальчик, весьма скромно одетый…

Я взглянул на этого молодого человека: он был худым, даже хрупким. Да, он показался мне хрупким с самого первого мгновения. «Я Есенин, — сказал он. — Я тоже пишу стихи».

С неохотой я попросил его прочесть что-нибудь… Возможно потому, что я ожидал услышать скучные, слабые, неумелые строки, я был просто потрясен, в полном смысле этого слова, тем свежим запахом травы, который я словно ощутил в этом душном зале…

Я стал внимательно наблюдать за Есениным. Я хотел понять, знал ли он, каким огромным талантом обладал. У него был очень спокойный, скромный вид… Было похоже, что он не знал себе истинную цену. Но это только так казалось, пока вы не видели его глаз. Стоило лишь встретиться с ним взглядом, его секрет выплывал наружу: в его глазах плясали чертики. Ноздри его раздувались. Он уже почувствовал запах славы и уже рвался вперед. Его скромность служила неким покровом, под которым был жаждущий, ненасытный, рвущийся к славе человек, желающий всех завоевать своими стихами, покорить, подавить»⁵.

Ивнев также вспоминает обезоруживающую, невинную улыбку Есенина, которая просто не позволяла его друзьям сохранять серьезность, когда они упрекали его за громкое пение неприличных песен. («Хорошо, а можно, я спою то же самое потише?») Другие друзья поэта отмечали его приятную мальчишескую внешность и голубые, «васильковые» глаза. Мало кто оставался равнодушным к молодости, очарованию и могучему таланту, так счастливо сочетавшимся в нем.

Ему был двадцать один год, когда появился его первый стихотворный сборник «Радуница». С этого момента спираль его жизни начала стремительно раскручиваться. В тот же год он был призван на военную службу, и там на него обратила внимание царица, для которой ему случилось читать свои стихи. Несмотря на такую честь, он ненавидел армейскую жизнь и дезертировал, как только представилась возможность, был пойман и отправлен на фронт в составе штрафного батальона. Во время революции 1917 года он вновь дезертировал и примкнул к революционерам. Вскоре после этого, в том же 1917 году, он женился на Зинаиде Райх, ушел от нее в марте 1918 года, а спустя два месяца они развелись официально⁶. В конце 1918 года он вместе с поэтом Мариенгофом организовал движение имажинистов в поэзии. Для пропаганды своих идей они открыли издательство и книжный магазин, где соответственно печатали и продавали свои собственные произведения, а также произведения других имажинистов, Шершене-вича и Кусикова.

Годы войны и революции наложили на Есенина определенный отпечаток. В семнадцать лет он по религиозным соображениям стал вегетарианцем и трезвенником. В армии Есенин пристрастился к выпивке и, хотя бросил пить во время своего недолгого брака, после развода снова вернулся к прежнему⁷.

Запои Есенина совпадали с периодами его депрессии. Он был очень тщеславным человеком, переполненным идеями и жизненной энергией, но временами все начинало казаться ему бесполезным и бессмысленным. Он достиг своей мечты стать известным поэтом, но ценой этому стала разлука с родителями и сестрами, которых он любил, и с деревенской жизнью, к которой тянулась его душа. В пьянстве он находил временную отдушину, спасавшую его от отчаяния, которое сопровождало поэта всю жизнь.

Внешне его финансовые дела шли неплохо. Издательство давало определенный доход, и он разыгрывал перед окружающими роль удачливого дельца. И хотя его литературная репутация в России была весьма высока, Есенин стал очень ревниво относиться к другим поэтам. Он, которого прошиб пот при первой встрече с «живым поэтом», не мог слышать, как при нем хвалили кого-нибудь другого. Можно было подумать, что похвала другому поэту умаляла его собственную значимость.

Рюрик Ивнев, увидевший Есенина спустя полтора года, в 1920 году, почувствовал, что тот сильно изменился:

«Мы бросились друг к другу, обнялись… но в тот же момент я почувствовал, что прежнего Есенина не существует. Некое тонкое стекло отделяло нас друг от друга.

И потом, при последующих встречах, это первое впечатление подтвердилось. Он был слишком занят собой, своими делами, планами, это был период наибольшей заботы о своем творческом «я»…

Передо мной стоял сильный, деловой, процветающий человек, внешне почти не изменившийся, но внутренне — абсолютно другой. Даже его манера одеваться изменилась. В то время всем жилось очень трудно, каждый одевался как мог и влачил жалкое существование. На фоне этой бедности его отличные костюмы и позерский дендизм выглядели неуместными и вызывающими. Все это, конечно, было мальчишеством, но он просто обожал щеголять в костюмах от лучших портных и каких-то необыкновенных ботинках, купленных Бог знает где»⁸.

Этой зимой 1920/21 года Ивнев, хотя и не был имажинистом, присоединился к есенинскому кружку поэтов. Несмотря на то что теперь они виделись часто, его впечатление о том, что Сергей изменился, оставалось прежним. Внешняя теплота их отношений сохранилась, однако Ивнев писал: «наши отношения были совершенно лишены каких-либо чувств. Я не понимал Есенина. Между нами была дистанция».

Хотя Есенин и изменился, этот период был одним из самых плодотворных в его творческой жизни, и «как только он заканчивал стихотворение, то тут же печатал его».

Вот такой была жизнь и карьера уже известного молодого поэта к тому моменту, когда Айседора встретилась с ним.

Она была тронута его красотой, его ранимым видом и гордостью в том, что касалось его работы. Соотечественники Есенина убеждали Айседору в его гениальности, и она сама видела ее признаки. Его облик молодого безоружного Давида, бесстрашно бросающегося на битву с Голиафом, возможно, напоминал танцовщице саму себя на заре карьеры. Как старый боец, на долю которого выпало множество ударов, она всем сердцем хотела быть рядом с ним.

Он, в свою очередь, несмотря на ее полную фигуру и разницу в возрасте, тоже был сильно увлечен Айседорой. Тот факт, что она была знаменита, лишь усиливал его интерес к ней. «Он, ревниво относящийся к любому мужчине, который казался ему в чем-то его превосходящим, совершенно не переживал, что рядом с ним находилась столь известная женщина, поскольку у него всегда оставалось еще и мужское превосходство», — тонко замечала Франциска де Грааф. Так или иначе, но, встретившись с ним, Айседора с восхищением и симпатией отнеслась к его творчеству, так что это не могло пробудить в нем никакого духа соперничества. Поскольку они не знали никакого общего языка, Айседора решила выучить русский.

(«Он просто читает мне свои стихи, — говорила Айседора Шнейдеру. — Я ничего не понимаю, но слушаю: это музыка!»)⁹ Во время второго занятия она заявила пожилой женщине, которая преподавала ей русский язык, что она не видит необходимости учить фразы типа «красный карандаш лежит на парте». Вместо этого она потребовала: «Вы бы лучше научили меня, что я должна сказать красивому молодому человеку, если я хочу поцеловать его, и тому подобным вещам»¹⁰.

Некоторые из друзей поэта, хотя и были изрядно удивлены столь сильными чувствами Есенина к Айседоре, все же могли найти им объяснение. Рюрик Ивнев, навещавший Есенина на Пречистенке, рассказывал, «она была умная и исключительная женщина. Она была необыкновенно привлекательна. Даже вне своего искусства она оставалась удивительно талантливой»¹¹. А. М. Бабенчиков писал: «Дункан понимала поэта и по-своему… пыталась развеять… его отчаяние»¹² Кроме того, Есенин чувствовал себя обделенным в связи с недавней женитьбой своего близкого друга Мариенгофа. Посвящая свое время и внимание Айседоре, он не только получал удовольствие, поскольку был увлечен ею, но и вызывал ревность у Мариенгофа¹³.

Однако чувства Есенина к Айседоре были подвержены частым переменам. «Временами он, казалось, любил ее изо всех сил, не оставляя ни на минуту одну, — замечал еще один друг Есенина, Иван Старцев¹⁴. — А иногда он держался сам по себе, обращаясь к ней лишь изредка, жестоко, грубо, порой даже бил ее и ругал последними уличными словами. В такие моменты Айседора была особенно терпелива и нежна, пытаясь успокоить Есенина любыми способами».

Однажды, когда Есенин отсутствовал на Пречистенке три дня, не известив Айседору, где он, танцовщица послала Старцеву записку, переведенную на русский Шнейдером, в которой писала, как сильно она волнуется, и заключала: «Не думайте, что вам пишет влюбленная девчонка, нет, это материнская забота и естественное волнение»¹⁵. Временами сознание того, что он окутан заботой, видимо, раздражало Есенина, который всегда был независимым и одиноким по натуре.

Кроме того, частые смены его настроений были вызваны не только защитной реакцией, но и его запоями. Друзья Есенина тоже испытывали на себе внезапные перемены его настроений. Валентин Вольпин¹⁶, еще один его друг, писал:

«Его взаимоотношения с людьми, когда он был трезв, оставались теплыми, радушными, он целовал при встрече своих близких друзей, крепко жал им руки и подтверждал свою любовь к ним улыбкой, чистой, как у детей… С другой стороны, когда он был пьян, в него вселялось зло, неутолимый жар, и в этом состоянии он разговаривал грубо, был совершенно невыносим, бесконечно нахваливал собственный талант и не терпел никаких возражений. Иногда такое настроение сменялось длительным периодом меланхолии и сентиментальности, сопровождаемыми жалобами на судьбу и неудачу, которая, по его мнению, преследовала его».

Однако все это не мешало людям иметь о нем хорошее мнение.

«Он… прощал все обиды, материальные убытки, оскорбления, даже преступления, если знал, что тот, кто совершил это, в глубине души заботится о нем»¹⁷.

Хотя Есенин и был революционером, коммунистом он не был никогда. В первом из своих автобиографических очерков он писал: «Я никогда не вступал в Российскую коммунистическую партию, потому что был гораздо левее». На самом же деле он был слишком индивидуалистом, чтобы вступать в какую-либо партию. В то же время он чувствовал, что существовал конфликт между индустриализацией, которая проводилась в новой России, и традиционным деревенским укладом, который, как он боялся, может быть уничтожен новой Россией. Этот конфликт он выразил в своем стихотворении «Сорокоуст» (1920), в трогательном образе маленького жеребенка, напрасно пытающегося обогнать поезд. Он написал своему другу о случае, в результате которого родилось это стихотворение:

«Во время этой поездки видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-то незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок стал для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни… Она и в революции нашей страшно походит на этого жеребенка тягательством живой силы с железной… Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности, как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и мечтаний. Тесно в нем живому…»¹⁹

Не всем друзьям Есенина пришлась по душе его связь с Айседорой. Возможно, им не нравилось, что она была намного старше его и почти не говорила по-русски, а возможно, они просто боялись, что она вмешается в их веселую жизнь с Сергеем, поэтому некоторые из них всеми силами старались отвлечь его от танцовщицы. Однажды, желая разлучить их, они подбили Есенина на неожиданную поездку в Ростов-на-Дону с его другом Кобаловым. Однако вскоре Сергей заскучал и через несколько дней вернулся в Москву¹⁹.

Теперь, когда он жил на Пречистенке, 20, его друзья, поэты и артисты, стали приходить туда в любое время дня и ночи, иногда врываясь в те моменты, когда Айседора и Ирма танцевали. Эти визиты порождали у Есенина противоречивые чувства. Ему нравилось принимать гостей в доме Айседоры, пользоваться ее необыкновенным гостеприимством, но это мешало ему работать. В одном из писем он писал:

«Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища, потому что домой стали ходить и беспокоить разные бездельники… Я не знаю даже, как и отделаться от такого головотяпства, а прожигать себя стало совестно и жалко»²⁰.

В то же время он скучал по мужской компании и свободе своей холостяцкой жизни. Мариенгоф вспоминает: «Часто он приходил к нам домой с маленьким свертком (с одеждой) в руках. Он говорил: «На этот раз это окончательно. Я сказал ей: Айседора, до свидания». Через несколько часов появлялась нежно улыбающаяся Айседора, в ее голубых глазах блестели слезы. Она ласково говорила с ним, и Есенин возвращался к ней. И такие любовные, трогательные сцены обычно сопровождались пьяным разгулом и бездельем на Пречистенке»²¹.

Однажды вечером, когда Есенин был где-то с друзьями, Айседора, чтобы скоротать время, вздумала заняться спиритизмом. На дощечке выпали буквы, сложившиеся в имя Дора, и у нее появилось тревожное предчувствие, что ее мать Дора Грей-Дункан, которая последнее время болела в доме Раймонда в Париже, умерла. Танцовщица провела бессонную ночь, и Ирма вспоминает, что на следующее утро пришла телеграмма, подтвердившая худшие опасения Айседоры.

После смерти матери Айседорой овладело все нарастающее беспокойство, ей все больше хотелось поездить по миру. Теперь, когда перед ней встала необходимость содержать школу в России, она надеялась заработать деньги, давая концерты за границей. Кроме того, она надеялась найти богатых любителей искусства, которые могли бы стать ее спонсорами. Танцовщица связалась с Солом Юроком, своим американским менеджером, и попросила организовать для нее турне. Это турне дало бы возможность и Есенину посмотреть другие страны, что она считала крайне важным для развития поэта. Еще более важной она считала представляющуюся возможность проконсультироваться с зарубежными специалистами по поводу его здоровья. Тяготы войны и революции, безалаберная послевоенная жизнь не прошли бесследно для некогда крепкого здоровья Сергея. Кроме тех разрушений, которые приносил ему алкоголь, он еще, по всей вероятности, страдал эпилепсией. Гордон Маквэй утверждает²², что Сергей рассказывал своему другу Вениамину Левину, что унаследовал эпилепсию от деда. И в 1923 году, когда он был арестован в Париже за дебош, его определили «как страдающего эпилептическими припадками на почве чрезмерного употребления алкоголя». Однако Маквэй оговаривается, что точность заболевания Есенина эпилепсией может быть поставлена под сомнение. Ни в одном из советских источников не упоминается об этом заболевании, как нет о нем ни единого слова и в медицинском заключении от 5 декабря (по старому стилю) 1925 года о смерти поэта.

Проживание в отелях в Соединенных Штатах вместе с Есениным, который не был ее мужем, представляло для Айседоры определенные трудности. Айседора не забыла (как она писала в «Моей жизни»), что «бедный Горький и его любовница, жившая с ним семнадцать лет, были вынуждены переезжать с места на место, и их существование превратилось в настоящую пытку». Правда, Айседора сама путешествовала по Америке с Парисом Зингером, но, как она грустно замечала, это было не одно и то же: «Конечно, когда ты так богат, то любые трудности легко преодолимы». Если она не собиралась оставлять Есенина в России, ей было необходимо поступиться своими принципами и стать его женой. По счастью, советский брак того периода не отличался от ее представлений о браке: он не предполагал никаких взаимных финансовых обязательств обеих сторон и мог быть ликвидирован цо их взаимному требованию. «Такой брак всего лишь соглашение, на которое может пойти любая свободолюбивая женщина, и это единственная форма брака, под которой я готова подписаться».

Однако, как впоследствии Айседора рассказывала Виктору Серову, которому очень доверяла, это не было основной причиной их брака с Есениным. По словам Серова, комиссар Луначарский выразил свою озабоченность в связи с отъездом такого знаменитого поэта, как Есенин, на антисоветски настроенный Запад. «Кто защитит его там?.. Нас еще не признали многие страны, включая Америку: у нас там нет посольств». Он предложил ей выйти замуж за Есенина. «Вы всемирно известная актриса. Ваше имя послужит ему защитой, если он будет мужем Айседоры Дункан»²³

У Айседоры не было иллюзий по поводу состояния Есенина или того счастья, которое оставалось у нее в запасе, но она любила Сергея, и этого было достаточно.

Есенин, похоже, испытывал к ней более противоречивые чувства. Часто, тронутый ее отношением к себе, он становился нежным и страстным. Однако опасность задохнуться от ее забот приводила его в ярость. Боясь оказаться несвободным, сам он хотел владеть ею. Для него не меньше, чем ее очарование, значило удовлетворение собственного тщеславия: он завоевал любовь известной женщины, великой любовницы, как он считал. Он сказал одному из своих друзей, Георгию Устинову, который не одобрял его женитьбу: «Ты не понимаешь. У нее была тысяча мужей, а я буду последним!»²⁴

Итак, они решили пожениться. 2 мая 1922 года они стали мужем и женой, зарегистрировавшись в московском загсе. И он, и она взяли двойную фамилию: Дункан-Есенин²⁵.

Рано утром на следующий день они отправились в Троицкий аэропорт, где их ждал нанятый «фоккер», на котором они должны были отправиться в Берлин, что было первым этапом их поездки в Соединенные Штаты.

Аэрослужба была организована лишь незадолго до этого, их путешествие было первым пассажирским перелетом между Москвой и Германией. Друзья убедили Айседору, что она должна написать завещание. Танцовщица попросила у Шнейдера записную книжку и написала²⁶:

«Это моя последняя воля и мое завещание. В случае моей смерти я оставляю все свое имущество моему мужу, Сергею Есенину. В случае нашей одновременной смерти имущество отходит моему брату, Августину Дункану.

Написано в здравом уме.

Айседора Есенина-Дункан.

Засвидетельствовано: И. И. Шнейдер,

Ирма Дункан».

Около девяти часов утра оба пассажира заняли свои места. Двери самолета закрыли. Взревел мотор, и Айседора прощально махала своим ученицам, пока самолет выруливал на взлетную полосу. Внезапно он остановился. Кто-то открыл дверь и крикнул, чтобы принесли забытую корзинку с завтраком. Приняв корзинку на борт, самолет вновь взревел. Вскоре друзья и ученицы Айседоры увидели лишь крохотную птичку, исчезающую вдали.