Айседора: Портрет женщины и актрисы

ЗИНГЕР, СТАНИСЛАВСКИЙ И КРЭГ 1909

В Париже Айседору встретили Элизабет, ее ученицы и ее дочь, почти уже двухлетняя. Айседора не удержалась от упоминания о Дидре американским ре-портерам, хотя ребенок всегда осмотрительно именовался как «наша самая маленькая ученица, дочь Гордона Крэга».

Крэг, похоже, выпал из ее жизни в этот период. Перед отплытием из Европы в августе она просила его телеграфировать: приедет ли он проводить ее, но адреса своего не дала, боясь, видимо, получить отказ. Когда она вернулась в Париж, Крэг все еще жил во Флоренции и работал над своим журналом «Маска».

Новый менеджер Айседоры Люне-По, который был менеджером и Дузе, а также другом обеих женщин, организовал для Айседоры и ее учениц ряд выступлений в театре «Лирик де ла Гэтэ» с оркестром Колонна. Эти выступления имели огромный успех. «Она — сама природа, — писал «Гид мюзикл». — У нее очень выстроенное искусство, но достигшее таких вершин, когда мастерство абсолютно не ощущается, а все кажется спонтанным и естественным… Она движется в бесконечной, обворожительной гармонии, с легкостью необыкновенно податливой и изящной… Ее маленькие ученицы обладают удивительной легкостью и очарованием»¹.

Однажды днем, когда Айседора сидела в своей театральной гримуборной, ее служанка принесла ей визитную карточку, на которой было написано: «Парис Юджин Зингер». Она вспоминала: «Вдруг в моем мозгу пронеслось: вот он, мой миллионер».

Вошел импозантный мужчина шести футов и шести дюймов ростом, с вьющимися светлыми волосами и бородой. Айседора подумала про себя: «Лоэнгрин». Он говорил с ней весьма любезно, а ее мучило чувство, что она где-то встречала его раньше. Потом она вспомнила, что он был на похоронах князя де Полиньяка, одного из ее ранних покровителей в Париже, в чьем салоне Айседора частенько выступала. Княгиня де Полиньяк была одной из сестер Зингера, так же как и герцогиня Деказе, еще одна покровительница Айседоры. В результате этой встречи Зингер, наследник огромного состояния и производитель швейных машинок, предложил взять на себя расходы по содержанию школы, чтобы Айседора могла спокойно вести преподавательскую работу и создавать новые танцы. С присущим ему благородством он предложил переместить школу в Болье около Ниццы, где танцовщица и ее юные ученицы могли бы отдыхать и работать под солнцем французской Ривьеры.

Парис Зингер был тогда мужчиной внушительного вида, с аристократическими манерами, шармом и умением держать себя. Ему был сорок один год. Его отец, Исаак Меррит Зингер, один из изобретателей швейной машинки², умер, когда сын был еще ребенком, и мальчик воспитывался под опекой британского двора. Его воспитание и материальное положение позволили ему вращаться в высших кругах английского общества. Он был, в сущности, другом королевы Александры³, а замужества его сестер связали Зингера и с французской аристократией. Он женился в Англии, где получил образование, и был отцом пятерых детей. На первый взгляд его воспитание было прямо противоположным богемной жизни молодых Дунканов. Но на самом деле их детство имело одну важную общую черту. И у Дунканов, и у Зингеров был свой «скелет в шкафу», старые скандалы, которые разрушили их семьи. И если у Дунканов это было разорение их отца и развод родителей, то детство Зингера было омрачено сенсационным судебным процессом.

Исаак Меррит Зингер умер, когда его сыну Парису было восемь лет, оставив «состояние, оценивающееся от 13 до 15 миллионов долларов»⁴. По завещанию единственной наследницей являлась Изабелла, мать мальчика, которая была второй женой Исаака. Его первая жена, Кэтрин Хэлей Зингер, и одна из его любовниц, Мэри Энн Спонслер, мать его десятерых детей, оспорили завещание. Началось судебное разбирательство, и, хотя оно закончилось победой второй миссис Зингер, оно выявило многие черты личности Исаака Зингера, а также подробности его семейной жизни, что было весьма болезненно для всех членов семьи. «В то чопорное время его личная жизнь распространялась на два континента. Он был дважды женат, содержал трех любовниц и имел вне брака двадцать четыре ребенка»⁵.

Изобретатель жил на широкую ногу. Его экипажи были изготовлены по специальному заказу. «В одном из них, например, была женская туалетная комната. В другом мог поместиться тридцать один пассажир и сзади находилась небольшая эстрада. В этот экипаж запрягали от шести до девяти лошадей»⁶. Когда ему было за пятьдесят, он женился на 21-летней Изабелле Юджин Боер Саммервиль, очаровательной разведенной женщине из англо-французской семьи⁷, которая была прямой противоположностью своему шумному мужу. Один писатель охарактеризовал Зингера как «тщеславного и весьма вздорного. Он яростно спорил абсолютно со всеми, кто пытался возражать ему, и часто угрожал физической расправой»⁸. Так что последствия судебных процессов, ставших широким достоянием публики, очень тяжело отразились на вдове и детях.

Вот такова была подноготная человека, который изъявил желание помочь Айседоре. Парис Зингер любил «поддерживать» искусство, как и подобало человеку его общественного положения. И сам он был не без художественного дарования, свидетельством чего являлась табличка «П. Ю. Зингер, архитектор», которая красовалась на двери его дома на площади Кэдоген⁹. Кроме того, он был весьма импульсивным и великодушным человеком, всегда разделявшим радость Айседоры от осуществления грандиозных проектов.

Он быстро перевел школу Айседоры и ее очаровательную основательницу в Болье. Сам он жил возле Ниццы, но постоянно наведывался на виллу, где расположилась школа, следя за тем, чтобы у юных учениц было все необходимое для полного комфорта. Его доброта и благородство завоевали признательность и дружбу Айседоры. Эта забота о детях пробудила в ней теплые чувства к Зингеру. Более того, она ощутила, что увлечена им.

Вскоре после переезда в Болье Зингер предложил Айседоре вместе с ребенком провести с ним отпуск. Но что ей было делать в это время со своими ученицами? Для Айседоры настал подходящий момент разрешить маленьким девочкам, которые четыре года не были дома¹⁰, провести каникулы с родителями. Впоследствии можно было рассчитывать, что Элизабет и воспитательница школы возьмут на себя заботу о девочках, пока Айседора завершит все необходимые формальности по организации школы в Париже. Так получилось, что Айседора была вынуждена перепоручить своих маленьких учениц заботам сестры, а также нового, в некоторой степени конкурирующего учебного заведения, которое основала Элизабет в Дармштадте. Ей, конечно, не пришло в голову, что Элизабет и ее музыкальный руководитель Макс Мерц будут препятствовать возвращению ее лучших учениц¹¹.

Итак, девочки отправились на радостное свидание со своими семьями, а Айседора, Дидра и Зингер отплыли на яхте к побережью Италии.

Айседора писала, что во время этого путешествия произошла их первая ссора с Зингером. Она читала ему свое любимое стихотворение Уитмена.

«Увлекшись, я не заметила, какое это производит впечатление, и когда подняла голову, то с удивлением увидела, что симпатичное лицо Зингера искажено яростью.

«Какой вздор! — воскликнул он. — Этот человек не мог прокормить сам себя!»

«Ты что, не понимаешь, — крикнула я, — он мечтал о свободной Америке!»

«Черт бы побрал такие мечты!»

И вдруг я поняла, что его мечты об Америке сводились к десяткам заводов, которые приумножали бы его богатство»¹².

Правильно или нет истолковала Айседора мысли Зингера, но было очевидно, что его аристократическое воспитание и влияние высшего общества, к которому он принадлежал, были постоянным источником разногласий между ними. Несмотря на объективно существующую разницу между ними, было похоже, что Айседора время от времени чувствовала острую необходимость поддеть Зингера, чтобы показать, что ее нельзя купить подарками. Возможно, более всего ее беспокоило его отношение к деньгам как к некой награде за достижения. И тем не менее ему никогда не приходилось зарабатывать их. Он родился богатым, в то время как ей приходилось самой прокладывать в жизни путь в постоянной борьбе. Но если ее нельзя было купить, то можно было завоевать ее любовь, так что их ссоры заканчивались примирением.

Айседоре и Зингеру пришлось прервать свое путешествие, потому что ей нужно было вновь выступить в театре «Лирик де ла Гэтэ» перед короткой поездкой в Россию. Зингер поехал с ней в Париж, а потом, боясь трудностей с паспортом¹³, он остался. Айседора же отправилась в Россию.

Там ее пути пересеклись с Крэгом, оказавшимся в России благодаря ее же усилиям. Во время своего предыдущего визита она с энтузиазмом рассказала о работе Крэга своему другу Станиславскому, который в результате пригласил Крэга поставить Гамлета в Московском Художественном театре. Эта постановка, увидевшая свет лишь в 1912 году, была эпохальной в истории современного театра. Айседора, которая никогда не переставала любить Крэга, на короткий миг «была готова поверить, что ничто не имело значения — ни школа, ни Лоэнгрин, ни что другое, а лишь счастье увидеть Крэга вновь»¹⁴. Но, поскольку сейчас она была рядом с Зингером, она постаралась не позволить своим чувствам разрушить их взаимоотношения.

Их встреча в России закончилась весьма бурно. Айседора рассказывает: «В последний вечер, перед отъездом в Киев, я давала небольшой ужин в честь Станиславского, Крэга и своей секретарши. В середине ужина Крэг спросил меня, останусь я с ним или нет. Поскольку я не могла ничего ответить, он впал в свою обычную ярость, поднял секретаршу со стула, отвел ее в другую комнату и запер дверь».

Крэг рассказывает это по-другому. По его версии, Айседора «…пыталась вызвать его ревность, флиртуя в стиле «Кафе де Пари» с бедным, испуганным Станиславским…»¹⁵. И в его экземпляре автобиографической книги Айседоры «Моя жизнь» он пометил: «Все время она… целовала бедного Станиславского. Я мог бы этого не стерпеть, но решил отреагировать иначе. Взяв единственную присутствующую даму, я увлек ее за собой и закрыл дверь. Мы оказались в темной комнате, и никто не может сказать, а менее всего я сам, что произошло. Повесьте меня, если я скажу, что мы чопорно сидели, молчали и рассматривали картинки в книге».

О том, что случилось, более подробно Крэг говорит в книге «Топси»¹⁶. После того как он с секретаршей скрылся за дверями спальни номера Айседоры, они слышали, как хозяйка пыталась открыть дверь, потом они прокрались через другую дверь, покатались на автомобиле, вернулись, зарегистрировались в отеле Айседоры и провели там вместе ночь. На следующее утро секретарша, боясь потерять работу или быть оставленной в Санкт-Петербурге, быстро оделась и ушла разыскивать танцовщицу. Крэг позавтракал в одиночестве и, памятуя о том, что обе женщины должны были уезжать, встретил их в холле, когда они уже собирались выходить к ожидавшему их автомобилю. «Уложив их чемоданы в машину, я не смог не выразить Айседоре с вежливой улыбкой свою надежду, что она вчера тем не менее (!) провела приятный вечер. На это она не сказала ни «да», ни «нет», потому что в таких случаях обычно предпочитала хорошую проповедь. Она изрекла: «Не пытайся умалить добродетелей очень, очень хорошего человека, с которым мы вчера ужинали» — и, подав знак шоферу, уехала… Тем не менее она уехала на поезде к Парису Зингеру, своему миллионеру, в чьи миллионы она так свято верила и чьи миллионы она когда-нибудь проклянет».

Весьма вероятно, что именно мысль об ожидавшем ее Зингере и его деньгах, а не нарочитый флирт Айседоры со Станиславским так разъярила Крэга и вызвала такую реакцию. То, что Айседора мечтала увидеть Теда впервые за полтора года разлуки, что она рассчитывала на счастливую встречу, что, наконец, именно она организовала приглашение Крэга Станиславским, им в расчет не принималось.

Он вскользь заметил, что Айседора чрезвычайно возбуждена, но причина ее переживаний и ее флирта со Станиславским никогда сознательно не называлась Крэгом.

Поэтому после выступления в Киеве Айседора вернулась не в Москву к Крэгу, а во французскую столицу. Здесь она жила с Зингером в его квартире на пляс де Вож, пока не пришло время уезжать в Соединенные Штаты на ее вторые гастроли с Уолтером Дэмрошем.

Эти гастроли подтвердили и даже усилили то благоприятное впечатление, которое произвела здесь Айседора год назад. «Когда говорят «танец», то имеют в виду не только танец ног… но и всего тела, — писала «Филадельфия Норс Америкэн», — Мисс Дункан танцует как своими изящными руками в японской манере, так и всем своим рассудком». А критики, которые раньше задавались вопросом о пристойности ее костюмов, теперь выступали на ее стороне против мещанства. «Музыкальная Америка» выразила возмущение в связи с визитом «стаи протестующих женщин, представляющих воскресные школы Питсбурга» в Общество искусств, под чьей эгидой Айседора выступала в Питсбурге, которые желали знать: «станцует ли мисс Дункан босиком» (босые ноги были, видимо, эвфемизмом безнравственного одеяния). «Широко распространенное пуританство — огромное препятствие для артистического роста в Америке»¹⁷. И все же первые примеры Айседоры и другой молодой танцовщицы, Рут Сент-Денис, наконец положили начало борьбы против принятых норм приличия в искусстве вообще и в танце в частности.

В сентябре Айседора обнаружила, что снова беременна. Тем не менее она решила завершить свое турне. Так и не было выяснено, сопровождал ли ее Зингер в Америке. В частенько неточной «Моей жизни» она пишет, что он сопровождал ее и что был страшно рад перспективе увидеть Соединенные Штаты, где он раньше не бывал. Макдуголл же в биографии танцовщицы пишет, что Зингер остался во Франции¹⁸, но не приводит по этому поводу ни одного доказательства или документа. А поскольку список пассажиров парохода «Джордж Вашингтон», на котором плыла Айседора¹⁹ и список постояльцев отеля «Плаза» в Нью-Йорке²⁰, где она жила, не сохранились, то разрешить этот спор невозможно.

По крайней мере, нам известно, что Айседора начала свое турне 10 октября в Кливленде, а далее отправилась на Средний Запад. В Сент-Луисе, где у нее был благотворительный бенефис, она столкнулась с проблемами. «Преподобный доктор Фэйет Л. Томпсон, пастор методистской епископальной церкви… подверг Айседору Дункан жестоким обвинениям… Доктор Томпсон, не выбирая выражений, поставил ее в один ряд с уличными танцовщицами, сказал, что ее выступления носят карикатурный характер, и потребовал вмешательства полиции. После этой проповеди он поведал репортеру, что на ее выступлении он не был»²¹. Его позиция была немедленно подвергнута резкой критике со стороны Женского общества Сент-Луиса, одна из активисток которого, миссис Е. Р. Хайт, заявила: «Только очень ограниченный человек может увидеть нечто вульгарное в танце Айседоры Дункан». Это было с ликованием напечатано в «Канзас-Сити пост»²², которая была рада найти столь очевидные признаки провинциализма и внутреннего раздора в городе-конкуренте.

Если доктор Томпсон позднее потрудился прочитать отзывы о выступлении Айседоры, то он с удивлением отметил, что музыку в «Ифигении» посчитали «идеально подходящей» в ее «благородстве и чувственности для сопровождения настроения и поз, которые создает мисс Дункан в своем танце»²³. Это высказывание появилось в Нью-Йорке, где Айседора танцевала «Ифигению в Авлиде» 9 ноября в «Метрополитен-опера». Другой репортер, пришедший на это же выступление, писал: «Увидев мисс Дункан через какое-то время, особенно уже в знакомых танцах, понимаешь… что некоторые вещи… которые впервые смотрятся как сиюминутные находки, на самом деле результат упорной, сознательной работы художника, знающего, чего он хочет достичь»²⁴.

Короче говоря, при всей кажущейся спонтанности ее танцев они были тщательно выстроены и исполнялись с безупречной техникой. И хотя это очевидно, все же об этом следует сказать, потому что существует мнение, что Айседора была талантливой любительницей и что ее танец был не что иное, как «самовыражение с длинным шарфом из шифона». Если это правда, то как можно объяснить тот факт, что только те из ее подражательниц, кто получил определенную танцевальную подготовку, смогли добиться какого-то успеха, который нельзя даже сравнить с успехом Айседоры, в то время как средства, которые она использовала, включая шифон, были доступны абсолютно всем? Что же касается ее профессионального статуса, то, если основание ею школы и преподавание в ней, выступления с детства перед публикой, а также постоянные выступления для поддержания формы — это признаки любительства, значит, она была любительницей.

Во время второго выступления в «Метрополитен», когда Айседора танцевала Седьмую симфонию Бетховена, присутствовал Карл Ван Вехтен, тогда музыкальный критик «Нью-Йорк тайме». Он написал со смешанными чувствами:

«Конечно, можно протестовать против такого извращенного использования Седьмой симфонии… Однако если допустить, что у мисс Дункан есть право использовать любую угодную ей музыку, то нет сомнения в том, что достигаемый ею эффект чрезвычайно велик. Редко, когда она была столь поэтична, столь живо выражала радость, была так пластична в своих позах, более ритмична, чем вчера… Как обычно, ей больше удавались танцы, требующие решительных движений. В одном из них она закрывается руками и откидывает голову назад так, что она становится не видна, и перед нами обезглавленная Ника Самофракийская»²⁵.

Айседора настояла на продолжении гастролей до начала 1910 года. Однако на одном из выступлений женщина из публики упрекнула танцовщицу в том, что ее беременность стала слишком заметна. Леди «вошла ко мне и воскликнула: «Дорогая мисс Дункан, это так заметно из первых рядов. Так не может продолжаться». А я ответила: «О моя дорогая миссис Икс, ведь именно это я хочу выразить в своем танце — Любовь — Женщина — Рождение — Весна. Картина Боттичелли, вы знаете. Плодородная земля — три танцующие Грации. Все шелестит, обещает Новую Жизнь. Вот что означает мой танец».

Все это миссис Икс выслушала насмешливо»²⁶.

Через несколько дней, 8 декабря, Айседора отплыла в Европу²⁷. С ней поехали Августин, который только что расстался со своей женой²⁸, его дочь Темпл — ученица школы Айседоры. Айседора чувствовала себя обескураженной: не только потому, что Лу Фуллер выступила с очень хорошо принятой программой, которая, как казалось Айседоре, копировала ее стиль, но и потому, что опера «Метрополитен», не обращая внимания на тот факт, что музыка Глюка уже давно была в репертуаре Айседоры, пригласила ее последовательницу из России для постановки танцев в «Орфее», премьере будущего сезона. Обращаясь к репортерам, которые пришли проводить ее, Айседора заявила о своих сомнениях по поводу возвращения в Америку в будущем году, а возможно, и когда-либо вообще²⁹.

Но это была лишь временная депрессия. Турне Айседоры по Америке было успешным. Она была влюблена. Она возвращалась во Францию, чтобы увидеть свою обожаемую Дидру. Они с Зингером планировали взять ее с собой в путешествие по Нилу, где хотели провести оставшееся до рождения ребенка время. Августин и Темпл тоже собирались поехать с ними. Наконец ее пароход вошел во внутренние воды, и перед ней открылись яркие, спокойные дни.