Айседора: Портрет женщины и актрисы

НА ДРУГОЙ БЕРЕГ РЕКИ 1907

Айседора приехала в Амстердам в пасхальную ночь 31 марта 1907 года. Утомленная поездкой, она написала коротенькую записку Крэгу и свалилась в постель.

На следующее утро, едва проснувшись, она обнаружила письма от Крэга. Они были доставлены в ее комнату в отеле «Горокс Долен» из офиса Стампфа. Растроганная этим знаком любви Теда, она написала ему счастливое письмо:

«Дорогой, ты спрашиваешь, что ты даешь мне, но ты знаешь, что ты дал мне — жизнь… что вообще дает Земля… Моя душа ничто иное как отражение лучей твоей любви. Я чувствую, что мое тело и душа становятся божественными — через тебя. Я хотела бы отдавать себя тебе тысячу тысяч раз, пока все не сгорит в пламени…

Спасибо, что ты написал мне о Н. [Нелли¹, Елене Мео]. Я давно собиралась поговорить с тобой о ней. Я знаю, что у нее доброе сердце, полное любви к тебе, и я часто думала о ней, и я снова благодарю тебя за то, что, написав о ней, ты простил мне мою глупую ревность, за которую мне было стыдно много раз. Я клянусь тебе, что от нее не осталось и следа. Может быть, рождение ребенка уничтожило все, осталась только любовь, и я так благодарна тебе за то, что ты пишешь о своих болях, и так горда, что ты можешь писать об этом мне. Не мог бы ты найти для нее какое-нибудь местечко в Италии или на юге Франции, чтобы она могла погреться на солнышке и поправиться? Скажи мне, что ты об этом думаешь, и позволь мне помочь тебе в осуществлении любого плана. Ведь существует так много ненужной боли, которой быть не должно…

Скажи мне, что я могу сделать, чтобы помочь тебе с Н. То, о чем я написала тебе в Лондон², я действительно чувствую, чувствую всем сердцем. Это Любовь, Любовь, Любовь — Бог Любви — Царство Любви. Мы войдем в него, и все, кто любит тебя, войдут вместе с нами.

Твоя Айседора»³.

Хотя она и писала, что больше не испытывает ревности к Елене, могло ли в действительности случиться так, чтобы Айседора сумела преодолеть собственную ранимость и столь естественное для нее чувство ярости? Почему вдруг она ощутила необходимость извиняться за «глупую ревность, за которую мне было стыдно много раз»? Почему ее больше не приводил в бешенство тот факт, что у Крэга было несколько семей?

Айседора считала естественным, что мужчина мог влюбляться неоднократно и иметь детей от женщин, которых он любил. У ее собственного отца было несколько семей, и, когда он имел для этого достаточно средств, он пытался помочь всем детям. Айседора считала нормой, что разведенный мужчина оставался в хороших отношениях с бывшей женой. Надежда на встречу с отцом, незнакомым «демоном», о котором никто не хотел говорить, и открытие, что он оказался очень любящим, стали таким большим потрясением для Айседоры, что она не смогла поверить в то, что люди, которые любили друг друга, стали врагами и, еще ужаснее, совершенно чужими⁴.

Что касается ее и Елены, Айседора видела схожесть их жизненных ситуаций, и сознание этого помогло ей побороть ревность. (Даже в последние одинокие месяцы после рождения Дидры Айседора видела Крэга чаще, чем Елена. Факт, который, возможно, несколько успокаивал ее.)

Она избегала ярости Крэга не из-за того, что страшилась самой борьбы, а просто мысль о потере его любви была невыносима для нее. Несмотря на преданность матери, молодые Дунканы выросли в обстановке социальной неопределенности и материальной нестабильности из-за бегства их отца. Единственную передышку они получили, живя в доме, который он для них купил, да и тот они потеряли, когда Джозеф Дункан разорился в очередной раз.

А для маленького Тедди и его сестры Эдит отсутствие отца, хотя и явилось моральной травмой, никак не отразилось на их материальном благополучии. Напротив, Годвин не мог содержать семью, и их семейное состояние значительно возросло лишь после того, как растущие счета заставили Эллен Терри вернуться на сцену⁵.

Это нисколько не уменьшило любовь матери к детям. Хотя их положение и делало их статус неопределенным с точки зрения общества в целом, в театре, который был истинным миром для Эллен Терри, ее выдающийся талант и исключительная сила ее личности сделали ее детей же-данными. Так что Крэг, непоколебимо уверенный в любви матери и ее способности защитить его, нисколько не боялся потерять любовь женщины, а, напротив, боялся ее слишком сильного проявления. Он чувствовал, что женщины относятся к нему как к своему ребенку, нанося урон его мужскому «я» и угрожая его работе. Особенно он боялся творческого состязания с женщинами. Он нуждался в женской любви, но время от времени ощущал себя попавшим в ловушку семейных отношений, и тогда он уединялся в своей студии, где в более свободной обстановке мог полностью посвятить себя работе. Поэтому в безопасном отдалении во Флоренции он и ждал вестей из Голландии.

Первое выступление Айседоры состоялось в Амстердаме 3 апреля, и на следующее утро она написала Крэгу из Гааги, где остановилась:

«Вчера все прошло хорошо. Ноги у меня еще слабые и дрожат, но я получила огромное удовольствие от танца, думала о тебе и танцевала во славу гармонии любви… Я получила твою телеграмму перед самым выходом на сцену и от этого словно воспарила… Ты заставил мою душу взлететь… Я вся состою из твоей любви и твоих мыслей, и больше ни из чего. Без тебя я не продвинулась бы дальше закрытой двери. Ты открыл ее мне — я чувствую себя такой богатой благодаря тебе, но что я могу дать тебе взамен! Может ли созданное существо дать что-нибудь своему Создателю? Ты глубоко вспахал и засеял мое тело и душу, и теперь они цветут и плодоносят. Что же я могу дать тебе взамен?.. Когда-то мне приходилось общаться с ужасными людьми и говорить с ними о контрактах и датах, ты снял этот груз с моих плеч, и теперь я парю в танце — только в танце, — все время чувствую твою поддержку, которой я окружена, точно могучей стеной… Как бы я хотела быть Богом, чтобы сделать для тебя то же, что и ты для меня»⁶.

Она выступила в Гааге 4 апреля, в Утрехте 6 апреля, снова в Гааге 8 апреля, в Лейдене 10 апреля и в Харлеме 12 апреля⁷, что принесло ей значительный доход. Но Стампф, ее менеджер в Голландии, неожиданно сообщил, что оплата нанятого оркестра должна производиться из ее денег®. Она написала Крэгу:

«Пусть Стампф упивается своими гульденами. Я вернусь в Берлин, потому что этот отель чистой воды грабеж. Я сегодня же переведу тебе через банк то, что осталось в результате нашей схватки, и пошлю тебе перечень своих расходов и т. д. У меня нет новых долгов, но остались старые — отель, доктор, сиделки и так далее, и так далее»⁹.

Вернувшись в Берлин, Айседора наконец-то воссоединилась со своим ребенком. Крэг должен был вскоре приехать к ним, чтобы вместе отправиться в «Гранд-отель» в Стокгольм, где она собиралась выступать с 4 по 15 мая. После короткого совместного пребывания в Швеции они расстались, и Крэг отправился во Флоренцию, а Айседора — в Берлин. Встретиться им удалось лишь много месяцев спустя. Айседора стала вынашивать планы концертов в Германии, но необходимые приготовления требовали времени. На 4 и 7 июня у нее были запланированы выступления в Баден-Бадене. 5 июня она написала Крэгу из Бадена:

«…небольшой зал — всего 2019 мест, и более половины выручки уходит на расходы — только отель стоит около 700!.. поселилась в самом дешевом… В Бадене выступаю 7 июня, в Люцерне 13 июня, в Цюрихе (?) 15 июня и в Берлине 28 июня. Также собираюсь выступить в июле в Мангейме на открытом воздухе и жду ответа из Висбадена и некоторых других мест — все идет не так быстро, как мне бы этого хотелось, и я схожу с ума от нетерпения»¹⁰.

К ее раздражению прибавился еще и тот факт, что полицейское управление «опять завело старую песню о запрещении ученицам появляться на сцене»¹¹ в берлинском концерте 28 июня. «Глава управления назначил специальную репетицию этим утром. Мы заставили наших маленьких девочек одеться в длинные платья, и он напрасно пытался высмотреть хоть одну голую ногу… Он создавал ужасную атмосферу… Так как этого ему показалось мало, он опять назначил рассмотрение дела с судебным исполнителем на 9 часов утра и пригрозил послать за мной полицейских, если я не явлюсь. Как я могу танцевать вечером, если утром мне предстоит такое?»¹² Тем временем студию Крэга в Берлине вскрыли и описали его имущество в счет уплаты ренты. Для того чтобы разобраться с этим делом, Айседора наняла адвоката.

«Берлин просто невозможное место из-за всех этих вещей. В твоей студии словно выпал снег, все оклеено белыми бумажками [опечатано судебным исполнителем]. Но не волнуйся, мы с этим справимся. Как Элизабет справляется со всем этим адом, я не знаю. Она борется просто с удивительной смелостью. Они стали приставать ко мне даже с уплатой налогов… Дорогой, прости меня за это глупое письмо. Меня привели здесь в такое настроение, которое невозможно вынести ни человеку, ни зверю, — как будто все время бьют головой о каменную стену. Я не пишу тебе в деталях обо всех наших неприятностях. На завтра уже продали 1600, так что все, похоже, будет хорошо»¹³.

К счастью, детям разрешили выступать, и 29 июня Айседора написала Крэгу:

«Дорогой, какой прекрасный зал был вчера. Они кричали, начиная с первого номера, и устраивали овацию весь вечер. Мы повторим выступление в следующую пятницу… В зале было более 4000. Наш чистый доход 1500. Хорошо, если бы так было трижды в неделю, но и один раз — это прекрасно. Газеты пишут… «Ее искусство роптало…»

Между Берлином и Мангеймом организовать выступления не удалось, хотя Гус заработал воспаление мозга, пытаясь что-то сделать, но, видимо, такое невозможно в это время года… Дорогой, не смог бы ты приехать в Мангейм двенадцатого, потому что я, правда, думаю, что больше не смогу не видеть тебя.

Гус содержит все дела в совершенном порядке, но ему не удалось организовать достаточно выступлений, и, увы, огромные расходы пожирают буквально все. Сейчас он предпринимает все возможное, чтобы организовать выступления в течение всего августа, трижды в неделю»⁴.

Через некоторое время после выступления Айседоры в Мангейме 12 июля Крэг написал в ответ на одно из ее писем:

«Моя дорогая — небольшая лекция, сопровождаемая постоянными поцелуями.

Ты говоришь, что мое письмо (поцелуй) недостаточно сочувственное (поцелуй) и что никто не может по-настоящему оценить трудности (поцелуй), если они не касаются его впрямую (поцелуй). Но ведь не сочувствие заставило ружья стрелять в 1792 году в Альпах! В такие моменты сочувствие сидит глубоко и выпускает вперед свою сестру Дисциплину (поцелуй). А насколько я вижу, именно сочувствие заставило тебя потратить несколько тысяч марок, вместо того чтобы скопить их (поцелуй). Не очень-то дисциплинированно говорить: «Боюсь, что финансовые проблемы не разрешатся до начала сезона», когда у тебя такие счета:

Мангейм — 4000 и т. д.»¹⁵.

В другом письме к Айседоре, написанном, по-видимому, до 12 июля, Крэг дает советы, как скопить деньги.

«…во-первых, ты должна вызвать к себе своего кассира и сказать ему следующее:

«Цель этих гастролей состоит в том, чтобы получать регулярный доход в каждом городе, а не просто покрывать расходы, а тем более быть в убытке. Если расходы в общей сложности за неделю превышают доходы, вы должны сократить расходы. Я рассчитываю на то, что вы будете отдавать мне не менее 500 марок прибыли, после того как все издержки будут покрыты». И еще ты должна сказать ему: «Если вы хотите узнать, как сократить расходы, — возьмите их перечень и сократите каждый пункт на 5 процентов. Не сокращайте такие пункты:

печатные расходы,

транспортные расходы,

но сократите все остальные — отели, питание, затраты по аренде залов и театров, зарплату — так вы остановите утечку…» Если ты не последуешь этому правилу, то к октябрю у тебя останется на руках только 3000 марок…

Моя дорогая, как я говорил тебе, мой строгий распорядок — это выбранный образ жизни — и все мои дела идут хорошо.

Я думал, что не буду прерываться, по крайней мере, еще месяц, ведь я вошел в колею с громадными трудностями…

Никогда еще… моя работа не была столь целенаправленна и продуктивна… Я только собьюсь с ритма, если прервусь и скажу: «У меня больше нет масла для мотора». Так что будем полагаться на твоего лейтенанта, который удерживает форт со случайными 2000 марок.»¹⁶

Из Гамбурга Айседора написала около 20 июля: «Дорогой, после огромных усилий, после уплаты всех расходов на детей, на капельмейстера и прочее у меня осталось немногим более 2000 марок! Я посылаю тебе 1000, а 1000 оставляю на текущие расходы. Я буду танцевать здесь двадцать четвертого… Я была в отчаянье из-за невозможности заработать деньги этим летом. Единственное, что остается, это как «следует отдохнуть и с новыми силами начать сезон с октября»¹⁷.

В течение лета финансовое положение Айседоры не улучшилось. Она выступила в августе в Цюрихе (где жила в дорогом отеле), танцевала в Мюнхене 20 и 22 августа и должна была выступать в Баден-Бадене 24 августа. Крэгу она написала:

«Я ненавижу писать тебе огорчительные письма, но не могу написать ничего другого… У меня кончаются деньги. Мне придется отправиться в Берлин, где, по крайней мере, смогу перебиваться. Фрейлейн Кист уехала домой, и мне пришлось послать деньги на новую няню… Гус улетел в Америку, твердо пообещав мне поехать только пароходом… Я все время чувствовала, что это лето ужасное… Мне так бы хотелось сесть в поезд и приехать к тебе, но это только ухудшит положение, потому что тогда у меня не хватит денег, чтобы вернуться в Баден 24 августа.

Это так ужасно, что я провожу лето подобным образом, и я чувствую, что совершенно разбита»¹⁸.

К этому времени и Крэг остро ощутил нехватку денег. В паническом письме он просил Айседору взять денег взаймы у кого-нибудь из Друзей.

«Пожалуйста, ответь мне, Айседора, по поводу 6000 марок. Если корабль пойдет ко дну еще раз, то я утону вместе с ним, и тогда прощай вся моя напряженная работа. Ты всегда делаешь то, что говорит тебе Элизабет? Или это еще чье-нибудь побочное влияние? Что сделало все эти гастроли столь непродуктивными? Я пытался объяснить тебе это. Ты, похоже, не понимаешь, насколько это все серьезно. Как ты можешь писать мне обо всем, кроме того, ради чего, как мы все думаем, ты работаешь?

Через несколько дней мне нужно заплатить 2000 марок или закрыть все дело. Это будет означать 3 или 4 процесса [судебных], поскольку у меня контракт с моими рабочими. Я лежу с воспаленной ногой и читаю по ночам, вместо того чтобы спать. Мешочки со льдом изредка уменьшают боль. Я лежу уже 14 дней. Мне было бы легче, если бы денежный вопрос не висел надо мной как дамоклов меч…

Я ждал, что ты приедешь сразу после выступления в Мангейме, но, видимо, ты потеряла карту, или голову, или еще какую-нибудь мелочь…

Работа продвигается вперед с пугающей, божественной энергией, и весьма успешно, пугающей меня потому, что я все время вижу перед собой слова: «бесполезно — ведь Айседора забыла»¹⁹.

Несправедливость этого письма говорит сама за себя. Из Берлина Айседора написала:

«Ты и я — люди непрактичные, но этим летом наша непрактичность достигла предела. Ты должен сказать своим людям, чтобы они подождали до зимы [имеется в виду оплата]. Другого выхода нет… Мой банк здесь не выдаст мне ничего, даже если я буду умирать! В твоей студии все описано. Я попросила мистера Магнуса [Морис Магнус — менеджер Айседоры и Крэга] помочь мне запаковать твои картины, чтобы их не могли тоже описать. Я должна заплатить сегодня 100 марок, чтобы продлить опись, иначе все будет продано.

Гус уехал в Америку, потому что получил хорошее предложение. Фрейлейн Кист одолжила ему денег на билет.

Я так ужасно переживаю из-за тебя. Я попытаюсь послать тебе завтра, по крайней мере, 2000 марок, если смогу их достать… Мне нужно пройти курс лечения, иначе, как утверждает доктор, я не смогу танцевать следующей зимой. Не можешь ли ты настоять на том, чтобы что-нибудь предпринял мистер Лузер?²⁰ Доктор не позволяет мне танцевать, поэтому я не могу продолжать работу над своей новой программой… Как бы мне хотелось чем-нибудь порадовать тебя…

Я совершила чудовищную ошибку, решив, что смогу заработать деньги летом, — мне никогда не удавалось этого раньше…

Дорогой мечтатель, это такой глупый мир, и я боюсь, что нужен кто-нибудь посильнее твоей бедной Топси, чтобы помочь тебе. [Здесь Крэг приписал: «Все это влияние Элизабет».]

Вся моя любовь — тебе, хотя она не может принести тебе много хорошего или нет?

Твоя Айседора»²¹.

Письмо Айседоры, в котором она называла их обоих непрактичными и сообщала Крэгу, что ему придется отложить выплату его помощникам до зимы, наверно, было весьма оскорбительным. Однако Крэг сделал вид, будто не заметил, что Айседора постоянно платила судебным исполнителям, чтобы сохранить его имущество и, кроме того, посылала ему деньги как только могла. И если она не посылала их больше, то, значит, их у нее просто не было.

1 и 3 сентября Айседора танцевала в Мюнхене. 2 сентября она написала Крэгу: «Я очень нуждаюсь в отдыхе, и, если это будет возможно с финансовой точки зрения, я приеду в Венецию и покупаюсь недельку. Ты встретишь меня там?» Несмотря на то что она проявила беспокойство о деньгах, Крэг не мог не отметить, что она остановилась в «Гранд-отель Континенталь», который был весьма далек от дешевых. Хотя он настаивал, чтобы она сократила расходы, он никогда не упрекал ее за выбор дорогих отелей, видимо сознавая, что актриса должна поддерживать определенный уровень жизни в целях рекламы.

Айседора действительно нуждалась в отдыхе. Погрузившись в деловые заботы после полного разорения в Голландии, она заставляла себя искать любую возможность выступить, опрашивая неохотно идущих на контакт менеджеров, споря о счетах, поездках, концертах и имея дело с судебными исполнителями. И она не могла сделать ровным счетом ничего, чтобы сократить свои текущие расходы, которые в том числе включали и содержание всей семьи (ее матери, Элизабет, ребенка, няни и иногда братьев), все расходы по школе и оплату услуг докторов.

Она приехала в Венецию 8 сентября и на следующее утро написала Крэгу из «Отель ройял Даниели» (еще один отель люкс):

«Дорогая любовь, я так устала, что если не отдохну, то заболею… Если бы ты только был здесь. Если ты не приедешь, то я сама приеду, чтобы увидеть тебя. Пиши мне на адрес конторы Кука… так как я не хочу оставаться в этом отеле»²².

Тем не менее она, по всей вероятности, все еще жила в «Даниели» 15 сентября, поскольку записка, адресованная Крэгу, написана на фирменной бумаге отеля:

«Если до конца недели ты не приедешь, я приеду сама, чтобы увидеть тебя. Если ты хочешь этого, ты хочешь? Твоя Топси. О, закат Солнца и свет Луны — все это немного сводит с ума»²³.

И еще в одной записке она повторяет свое приглашение. «Какой прекрасный город — не можешь ли ты приехать сюда хотя бы дня на три?»²⁴ На полях Крэг с горечью приписал: «Как я могу из-за трех дней потратить 1000 лир на дорогу в Венецию и обратно?» Поскольку он не мог приехать к ней, Айседора приехала в Иль-Сантуччио — Сан-Леонардо, недалеко от Флоренции. Вот как Крэг описал это место.

«Это был дом, позади которого росло множество оливковых деревьев, с открытой квадратной площадкой, выходившей на поросший деревьями склон холма. Там работали крестьяне, собиравшие в скирды сено, заготавливающие фасоль и оливки, — каждый сезон словно по часам начинался с нового вида работ. У меня был свой маленький сад»²⁵.

Молодая англичанка Дороти Невайл Лиз, которая бросила собственную литературную работу, чтобы помогать Крэгу с его «Маской», жила напротив Иль-Сантуччио на маленькой вилле, где она печатала рукописи Крэга. (Посвятив себя Крэгу, она в 1915 году родила ему сына, Дэвида Лиза.)²⁶ Другими его помощниками были Майкл Карр с женой и Джино Дуччи, почтальон и печатник-любитель. В конце октября к ним присоединятся другие члены семьи Дуччи, которые станут поваром и помощником плотника, работая за стол и кров, а иногда и за карманные деньги.

Вот куда приехала Айседора, сгорая от желания быть рядом с любимым, и здесь она была холодно встречена неумолимым Крэгом.

Спустя годы, уже после смерти Айседоры, Крэг, описывая то, что произошло, объяснял это тем, что перед его отъездом во Флоренцию Айседора пообещала ему дать денег для покупки необходимых материалов и оплаты рабочих.

«Это была не такая уж огромная жертва с ее стороны — она получала от 3000 до 8000 марок за каждое выступление, и ей пришлось бы посылать мне из них всего по 100 марок, чтобы работа могла продолжаться.

Я уехал во Флоренцию, ждал, ни слова, ни единой марки не было прислано. Я подождал еще и начал работать, наняв для начала двоих. Один молодой художник бросил свой дом, поверив моим обещаниям, и кто, если не мадам Дункан, обманула и его и меня и, что хуже всего, даже не извинилась. С этого дня я никогда так и не смог простить этого: мне безразлично, кто что говорит или делает лично мне, но если хоть однажды выказывается неуважение к моей работе, тогда замок защелкивается и все кончено между мной и тем, кто сыграл со мной такую шутку…

Через месяц она внезапно приехала во Флоренцию, ожидая, что я горю желанием работать с ней, но она показалась мне незнакомой. Несмотря на всю ее милую привлекательность, ничто не могло заставить меня смотреть на нее иначе чем на хорошо знакомую дорогую вещицу, находящуюся где-то на другом берегу реки. Туда я положил ее, хотя она и сама, похоже, уже была там, и я никогда больше не переходил на тот берег»²⁷.

Айседора пробыла во Флоренции день и уехала в отчаянье. Из Кельна она написала ему:

«Дорогой.

Очень долгое путешествие под дождем снаружи и co слезами внутри. Кельн выглядит воплощением тоски. Благодарю Господа, что хоть ты можешь видеть нечто прекрасное вокруг себя…

Сюда прибыл мистер Магнус. Стампф продлевает контракт, несмотря на свои угрозы. Контракт начинается 7 октября в Гааге, а даты отдельных выступлений я пошлю тебе завтра.

Дорогой Тед, ты оказываешь забавный эффект на свою Топси! Ты наполняешь меня страстным желанием и болью, которая ужасна. Я чувствовала, что мне лучше умереть, чем уехать из Флоренции. Каждый стук колес поезда был пыткой. Может быть, это и к лучшему, что меня там нет. У меня кончаются все силы, когда я рядом с тобой, я только хочу впорхнуть в тебя и умереть там. Это музыка Тристана, которая тебе так не нравится, и это самое мучительное страдание. Я словно состою из двух людей — каждый был бы очень милым, если бы не было другого, а такая комбинация ужасна. [Эта предложение было подчеркнуто Крэгом.]

Твой дом во Флоренции прекрасен. В нем ничего нет, кроме Красоты. Не могу выразить словами все, что я думаю о нем.

Я очень утомилась от долгого путешествия и сейчас рухну в постель.

Со всей моей любовью к тебе и с тем, чего я не могу выразить.

Твоя Айседора²⁹.

Передай от меня привет мистеру и миссис Карр [двум помощникам Крэга]. Они великолепны».

Крэг написал поверх ее письма: «1907 год. Она приехала, и я не смог сказать «как поздно ты пришла», — но нас разлучила Элизабет в Гейдельберге и «амбиции», и я остался один. Это она должна была увидеть и понять». (Крэг считал, что Элизабет относилась к нему враждебно. Он подозревал, что именно она подсказала Айседоре сначала тратить деньги на семью и школу, а уж потом посылать ему.)

Позже внизу он сделал приписку: «1944 год. Моя дорогая, я знаю, что дал тебе понять, что нашим поцелуям пришел конец, поскольку я был смертельно обижен… Прости меня, я клянусь тебе — у меня тоже было сердце». И если в 1944 году он смог понять ее чувства и ее муки, в 1907 году он чувствовал лишь горечь от «предательства мадам Дункан». 27 октября он написал ей:

«Не пиши мне больше, не думай обо мне больше. Я больше не существую для тебя, коль скоро то, для чего я живу, ничего не значит для тебя.

Мне стыдно, я просто сгораю от стыда: я никогда не мог бы и предположить, что ты будешь причиной этого.

Все мои письма к тебе лежат здесь неотосланные. Я буду еще писать, я думаю, и я боюсь этого. Также надеюсь, что я не стану отсылать их. Я виноват во всем…

В данный момент я испытываю самый жуткий ужас — чувствую себя избитым до полусмерти.

Теперь — я забываю…»²⁹

Самым ужасным было то, что он продолжал скучать по ней. В одном из неотосланных писем, датированном 24 октября («получил от нее письмо, написанное без любви, так что зачем посылать свои»), он писал:

«Я вздыхаю и говорю: «да, существует женщина для Гордона Крэга, но только одна — единственная, остальные — для Тедди, а я больше не он. И если эта женщина не любит тебя, то было бы глупо пытаться заменить ее кем-то: пусть ее место останется пустым, так легче…

И Гордон Крэг посылает свои приветствия этой женщине Айседоре Дункан и хочет знать больше. Он хочет знать больше об Айседоре Дункан. Он много слышал о ней, а знает очень мало. А хотелось бы знать много больше, хотя он не смеет и надеяться знать все. Только журналисты хотят знать все…

Айседора Дункан, я люблю тебя, и мне не следует говорить об этом, потому что это все…»³⁰ Если бы он смог отослать это письмо, оно бы вызвало лишнюю боль у Айседоры, но он предпочитал верить в то, что действия Айседоры доказывают — она не любит его, что снимало с него ответственность за разрыв с ней.

Что вызвало этот разрыв? Хотя Крэг и убедил себя в том, что Айседора предала его, не выслав денег, в которых он нуждался, «без всяких извинений», он прекрасно знал: ее длительная болезнь, а потом редкие выступления тем гибельным летом оставили ее саму безо всяких средств. С самого начала их романа, когда он говорил ей, что, конечно, это «ненастоящая любовь», всегда оставалось ощущение, что в его любви к Айседоре существовали определенные оговорки. Он чувствовал свою вину по отношению к Елене. Хотя он и считал искусство Айседоры возбуждающим, в то же самое время он боялся разговоров Айседоры об их творческом сотрудничестве.

«Время от времени она затрагивала вопрос об участии в постановке, которую я бы осуществил для нее. Я не хотел делать этого и мне удавалось каждый раз замять этот вопрос, как только он возникал… «Я выскользну, станцую и исчезну, твой спектакль будет продолжаться, а потом я появлюсь снова, опять станцую и уйду». Я думал, что именно таким образом и не стоит сотрудничать, хотя нечто интересное в ее намерениях было. Но все же они мне не нравились»³¹.

Он боялся, что Айседора будет его использовать, и в этом же меморандуме он написал:

«Она действительно восхищалась некоторыми артистами, и ими, и их искусством, но ничто не могло помешать ее американской натуре вскоре начать использовать их творчество (и даже их самих) в целях рекламы собственной карьеры»³².

Крэг всегда находил, что работа с другими людьми крайне тяжела. Боясь, что его идеи украдут, он всегда «создавал невыносимые условия» для тех, кто хотел использовать его в театральной работе, и это «привело к тому, что многие постановки, задуманные им, так и не были осуществлены», как писал Френсис Стигмюллер³³.

Он постоянно настаивал на своей «независимости», но то, что он называл независимостью, был на самом деле страх перед всем миром. Эдвард А. Крэг связывает страх своего отца и его оборонительное высокомерие с тайной, окутывающей его рождение. Страхи, мешающие Крэгу работать с людьми, происходили из его личных ассоциаций[1]. Все сыновья должны отрываться от своих отцов для того, чтобы завоевать собственное место под солнцем. Но в случае с Крэгом он должен был оторваться от матери, так как отца он почти не помнил. Он не забывал об этом, ставя «Викингов» для своей матери, Эллен Терри. Когда актеры и менеджер хотели оспорить его решения, они обращались к ней через его голову. Так что, если он подозревал рабочих сцены в театре, то уж особенно подозрительным он был в отношении женщин. Он писал Айседоре:

«Женщина, как правило, является средоточием всех качеств, существующих на земле, и все время пытается убить любое стремление к идеалу… пытается убить в мужчине его почитание Короля-монарха — Звезд и Бога, — потому что у него не должно быть другого божества, кроме нее. И ей это будет удаваться, пока она не наткнется на художника, тогда она испустит истошный крик и, словно сфинкс, бросится с отвесной скалы…»¹⁴ (Не случайно именно Эдип уничтожил сфинкса.)*

В то же время Крэг ожидал, что женщины должны быть бесконечно преданы и благородны по отношению к нему, какой была его мать. (Она также поддерживала его детей от его жены Мэй и Елены Мео.)³⁵ Айседора была, подобно его матери, очаровательной и известной в обществе женщиной, звездой, словом, его соперницей, но в то же время и его идеалом. Несмотря на то что она многим жертвовала ради него, он не был всей жизнью для Айседоры. У нее было ее искусство, ее школа, ее ребенок и ее семья. («То, что не нужно тебе, попросит Элизабет, что не нужно Элизабет, на то имеет право Раймонд, потом существует еще твоя бедная старая мама, а Гус любит время от времени поесть ножки франков по 20, а я люблю все или ничего».)³⁶ Елена, напротив, жила ради Крэга и их детей. Крэг часто чувствовал себя запутавшимся в своей семейной жизни. И в те моменты, когда она его привлекала, он предпочитал общество самоотверженной Елены, а не Айседоры, чьи дела отнимали у него его собственное время и мысли и чье положение звезды затмевало его собственную персону.

Айседора, описывая разрыв много лет спустя в книге «Моя жизнь», давала совершенно другое объяснение концу их романа:

«Я обожала Крэга… но сознавала, что наше расставание неизбежно… Жить с ним означало отказаться от моего искусства, моей личности, пойти наперекор собственной жизни и принципам. Жить без него означало находиться в состоянии бесконечной депрессии, терзаться от ревности, для которой — увы! — как выясняется теперь, у меня были веские причины³⁷. Образ Крэга в объятиях других женщин терзал меня по ночам, пока я вовсе не теряла сон. Образ Крэга, объясняющего свое творчество женщинам… говорящего самому себе: «Эта женщина нравится мне. Все равно Айседора невозможна»… Все это вызывало у меня приступы ярости и отчаянья. Я не могла работать, не могла танцевать… Я отдавала себе отчет, что это нужно прекратить. Либо творчество Крэга, либо мое — я знала, что свое искусство я бросить не смогу… Я должна была найти лекарство от этой болезни»³⁸.

Согласно Айседоре, это лекарство появилось в виде молодого человека по имени Пим, которого она убедила сопровождать ее в Россию на следующие гастроли. Но Айседора отправилась туда только в декабре 1907 года, так что Пим, если он, конечно, существовал на самом деле, а не был ее вымыслом³⁹, никак не мог явиться причиной их разрыва. Для Айседоры было, видимо, очень неприятно признать, что ее роман с Крэгом закончился из-за отсутствия денег; слишком унизительно было и изображать себя страдающей от ревности. Легче всего было написать, что она отплатила ему, изменив с другим.

Спустя много времени в книге «Настоящая Айседора» Виктор Серов, ее последний любовник, объяснял ее разрыв с Гордоном Крэгом ревностью Айседоры: «В случае с Крэгом она измучила себя собственными сомнениями на его счет…» Касательно ее последующей поездки в Россию с Пимом он пишет: «Этот безумный эпизод положил конец двухлетнему страстному роману с Гордоном Крэгом»⁴⁰. Скорее всего, у Серова не было возможности ознакомиться с перепиской Дункан — Крэг. Он, видимо, опирается на книгу «Моя жизнь» и на то, что он узнал о характере Айседоры в ее более поздние годы, когда утраты и разбитое сердце сделали ее одинокой и одержимой.

14 октября Айседора написала Теду из Гааги. Тон ее письма нежный и спокойный: вероятно, она все еще надеялась, что возвращение возможно. Она настаивала, чтобы он «пошел к Дузе и был с ней поласковей. Не стоит ждать таких чудес от людей…».

После гастролей в Голландии она ненадолго заехала в Берлин, чтобы навестить ребенка перед поездкой в Варшаву. Из Варшавы она вновь написала Крэгу. Теперь Айседора уже отдавала себе отчет в серьезности ситуации.

«Ты не писал мне целый век, твое последнее письмо было весьма загадочным.

Я была здесь на вечеринке с шампанским и танцами — это была единственная альтернатива самоубийству. Единственная возможность выносить Варшаву — это быть все время пьяной⁴¹.

Мама настаивает на поездке в Америку на пароходе и сейчас уже отправилась туда…

Ты не пишешь мне, поэтому я не знаю, чем ты занимаешься…»⁴²

Она вернулась в Берлин на неделю отдохнуть, а потом выступила в Мюнхене 20 ноября. Оттуда 23 ноября она послала Крэгу записку, написанную в ресторане:

«О Тед, прости меня. Мне надо перебеситься, потому что я забыла это сделать в юности. Топси»⁴³

Эта открытка, возможно, ставила своей целью вызвать ревность Крэга, но это не соответствовало действительности, поскольку с ней находились Элизабет и ребенок, а также кто-то четвертый, о котором известны лишь его инициалы. — «С. Н. Г. Г.».

В субботу 30 ноября 1907 года Крэг написал Айседоре длинное письмо. Его черновик был обнаружен в бумагах Крэга. Отослал ли он это письмо, осталось неизвестным.

«Ты послала мне открытку, моя дорогая девочка, чтобы упрекнуть в том, что я ничего не сообщаю о себе. Но ведь у меня никогда нет под рукой твоих будущих адресов…

К очаровательной мадам Дузе я послал своего доброго посла миссис Карр, которая спокойно и понятно говорит по-французски. Я отправил с ней письмо, даже два письма, и шесть моих лучших гравюр. Дузе разыграла вокруг этого целую трагедию, заставила меня еще более возгордиться самим собой, отказавшись даже взглянуть или просто открыть пакет с гравюрами. Просто Дюма-сын. Никак не отец, более мудрый и великий. Получив назад мой пакет нераспечатанным, я сел и задумался, к чему была вся эта трагедия, если она сказала миссис Карр, что считает меня ниспосланным Богом гением, абсолютно необходимым для сцены… и закричала, что хотела бы создать мне более достойные условия для работы, хотела бы иметь 100000 франков, хотела бы помочь мне и т. д. и, т. д. И тем не менее она даже не взглянула на мои гравюры, в которых заключена моя душа, и я почувствовал себя вдвое сильнее, чем обычно… Она полагает, что я буду признателен ей за 100000 франков. Я был бы признателен ей за ее руку, руку друга.

Я далек от своей лучшей формы, потому что слишком мало ел за последнее время, но чувствую себя превосходно… Когда мне удается, я иду куда-нибудь обедать в старой одежде и, мой Бог, в порванных сандалиях. Вокруг все так добры, как иногда бывают добры англичане. Я выпустил серию гравюр, состоящую из 30 штук, каждая по 16 франков или 400 франков за весь набор. Из вырученных денег я заплачу Карру и его жене, куплю свежую древесину и еду.

Возникли небольшие трудности с поисками нового дома, который понадобится через месяц, и с зарплатой моему бедному, верному Дуччи… Но все это меркнет по сравнению с глубокими сердечными разрушениями, которые продолжаются в моем доме…

Теперь ты знаешь мои новости. Я не нуждаюсь в материальной помощи. Я нуждаюсь в руке всех моих друзей. А насчет денег я могу позаботиться и сам, это самая ничтожная часть проблемы.

Я больше ничего не боюсь — кроме любви моих возлюбленных, которым я верю. Кроме этого.

Эта любовь может перейти в ненависть.

Неосознанная любовь в неосознанную ненависть.

Неосознанная доброта в неосознанный акт зла.

Так что давай не думать ни о нас, ни друг о друге, а каждый пусть думает о своем идеале…»⁴⁴.