Баллады снова солгут

10

Через заваленный вход в берлогу пробивался сырой утренний сквозняк. Несло палой листвой и чьей-то шерстью.

Несмотря на ранний час и довольно недолгий сон, я чувствовала себя отдохнувшей и свежей. Во власти остатков какого-то немного беспокойного видения, я села и потянулась. Мало-помалу возвращались воспоминания о вчерашнем дне… И о вероятной опасности сегодняшнего.

— Утра доброго, — поприветствовал меня Святоша, вынимая трубку изо рта. — Что-то ты рано, обычно тебя будить приходится.

— Я же в обмороке вчера полдня провалялась. Уж отдохнула так отдохнула.

— Это хорошо. Рассвет брезжит пока очень слабо, но, если сейчас разбудим господина Недотёпу, можем с фонарями выйти. Солнца мы сегодня опять не дождёмся.

— Господина Недотёпу? — я хихикнула. — Чего это ты его так… ласково?

— Почему бы и нет? — фыркнул Святоша. — Как по мне — заслужил. Ничего не знает, ничего не ведает.

— А ты уже окончательно убеждён, что зверьё по его душу прилетало?

— А по чью? По нашу, что ли? Сама-то веришь?

— Очень может быть.

Святоша стрельнул в меня колючим серым взглядом из-под нахмуренных бровей.

— Защищаешь красавчика?

— Тихо ты! — испугалась я. — Давай, на весь лес ещё покричи.

Басх заворочался в плаще, в который был укутан почти с головой.

— Охота любоваться — любуйся, — сказал Святоша, назидательно тыча в мою сторону мундштуком трубки. — Но разум держи ясным. За хорошеньким личиком очень удобно прятать всякую чушь.

— А ты, — сумрачно сказала я, — похоже, не с той ноги встал.

— Я вчера столько нового узнал, — хохотнул мой напарник, — никак не переварю. Да ещё и целого нового зверя видел. Посмотреть бы на него поближе, только так, чтобы он меня при этом не пытался ни сожрать, ни закидать камнями.

Тут мне пришло в голову ещё кое-что.

— А может, мы и вовсе тут не причём, — сказала я. — Я тебе говорила, что мне перед уходом случилось с Гведалином пообщаться?

— Серьёзно? Нет, не говорила. Чего ему надо было опять?

— Хотел нас на работу нанять. Какой-то вор в наши края подался, вроде как пытается схорониться… Дескать, нас по его душу отправить — самое то.

— Хм. Что-то серьёзное свистнул?

— Вроде бы да. И охотятся за ним какие-то не самые маленькие люди. Может, они леса шерстят таким образом?

— А что именно свистнул?

— Какой-то древний камень, жутко ценный.

— Может, это и за ним. Но если даже они перепутали нас с этим воришкой, нам от этого не легче. Ты же не предлагаешь пойти им навстречу и переговорить, надеюсь?

— Ты что!

— Ну вот. Ладно, буди господина историка. Выдвигаемся. Поскорей бы до предгорий дойти, там никаких воров точно никто искать не будет.

В предрассветные часы в лесу почему-то особенно холодно. Сегодня наш путь начался в каком-то больно уж зловещем настроении. Скрипел фонарь, качавшийся на палке, к которой его прицепил Святоша, со стороны болот доносились жутковатые крики серой баньши. Не призрака из сказок, которые рассказывают на Осеннюю Околицу, а птицы, прозванной так именно из-за привычки оповещать мир о своём присутствии криком, похожим на отчаянный, захлёбывающийся плач — особенно, если вокруг туман. Я предпочитала в этом не признаваться, но меня от него мороз продирал чуть ли не до костей — не спасала никакая шуба.

Басх был в дурном настроении и недобро косился то в мою сторону, то на Святошу. Сложно было винить его в этом, но и от его обиды у меня тоже скребли кошки на душе. Басх мне нравился, и потому все утро я только тем и занималась, что мысленно ограждала его высокие (пусть и наивные, на мой взгляд) цели от любых попыток здравого смысла заляпать их жирными, запачканными в последних событиях пальцами. В итоге здравый смысл предпочёл дать задний ход, укоризненно заметив напоследок: «Ну, хорошо, женщина, но глупо таращиться на него тебе все-таки лучше прекратить». От этой мысли я не удержалась и громко фыркнула, чем вызвала недоуменный взгляд Святоши.

К этому моменту уже давно рассвело, и мы продолжали брести по камням под угрюмым, низко нависшим небом. Обычно таким оно бывает перед грозой, но какая, к аду, гроза на второй луне осени?

Опять заорала баньши.

— Вот ведь противная птица, — заметила я, снова вздрагивая. — И бесполезная, к тому же. Невкусная.

— В смысле? — удивился Басх, выглядывая из своей скорлупы.

— В прямом. На неё не охотятся потому, что её мясо по вкусу напоминает промасленную плащевину. И ещё потому, что она питается падалью, так говорят.

— Насчёт падали не уверен, — вмешался Святоша. — Скорее всего, это выдумки наших сказочников. «Не ходите на болото в Осеннюю Околицу», и всё такое.

— Она ещё впереди, если что, — напомнила я, поёжившись. — Давай без этого, а?

— Почему? Сейчас ведь день.

— А в ваших краях есть какие-нибудь истории, связанные с этой датой? — живо заинтересовался Басх.

Святоша коротко засмеялся.

— На телегу наберётся, и ещё рядом ослика можно будет пустить под парой мешков.

— А вы их знаете?

— Не все.

Глаза Басха радостно вспыхнули.

— А не расскажете? Я собираю различный фольклор…

Брови Святоши начали менять и толщину — признак раздражения.

— Ну…

Тут меня опять продёрнуло до самых костей, но уже не от страха. От резкой дрожи вдоль хребта у меня закружилась голова, и мне не удалось скрыть это от спутников.

— Белка, что с вами? — Басх подался в мою сторону, и внутри меня дрогнуло что-то уже не связанное с дрожью. Святоша дёрнул с пояса отвар, но я остановила его жестом, доставая собственную фляжку:

— Не переживайте. Наверное, ещё после вчерашнего не отошла. А ещё я не люблю сказки про Сауинь.

Сама того не заметив, я употребила термин, которым Осеннюю Околицу называли маги Тунглид Рэтур. У них были свои названия для многих народных праздников. Весеннее равноденствие — Цветочный Шест — они, к примеру, называли Аустерой. Но важно было не это, а то, как на меня посмотрел Басх, словно бы разом вспомнив и мои вчерашние подвиги, и последующие откровения. Растолковать этот взгляд у меня не вышло, как ни хотелось.

Головокружение повторилось, и у меня возникло странное чувство: словно мир вокруг делится надвое, и его очертания вокруг меня вспыхивают ярче. Замрут — вспыхнут. Вспыхнут — замрут. Уже не задавая вопросов, Святоша подошёл, снял перчатку и положил руку мне на лоб.

— Вроде не горишь.

— Не переживай, я в порядке.

— Ага. Хочешь передохнуть?

Я вздохнула, отводя глаза от его ехидного лица:

— Можно.

Мы решили устроить привал под сосной, которые уже начали попадаться нам довольно часто. Болота понемногу оставались в стороне, и я надеялась, что нам не придётся сворачивать в сторону и соприкасаться с Инеевой Ряской, вотчиной гробокопателей. Даже самые законченные любители погостов предпочитали шляться туда летом, а не на пороге зимы. Ну, или становились героями страшных сказок Осенней Околицы. Брр. Вот уж не к ночи будь помянута эта Околица…

В учебниках нам когда-то предлагалось называть год Колесом с Двенадцатью Спицами, и каждая из них считалась более или менее благоприятной для различных магических начинаний. В обыденной магии это имело мало значения, но следовало учитывать Двенадцать Спиц при планировании долговременных экспериментов или ритуалов. Вторая и третья осенние луны считались лучшим временем для любителей магически поиграть со смертью — или тех, кто работал с мёртвой плотью, к примеру. Адепты Рагвид — маги-лекари — на второй и третьей луне изучали тела умерших для лучшего понимания процессов и болезней, которым их обладатели были подвержены в течение жизни, а адепты Лоорэ связывались с миром мёртвых и разговаривали с духами. Но на Ночь Сауинь в Тунглид Рэтур прекращались магические занятия. Считалось, что это дань уважения традициям, не дающая магам забыть о том, что, несмотря на все знания, они остаются смертными, и силу их многократно превышает непознанная мощь природы… Не знаю уж, насколько хорошо это работало и как было связано с магическими законами — но я просто боюсь страшных историй. Так же, как и тысячи других людей.

Басх, однако, не отставал от Святоши, наверняка уже раз двести проклявшего себя за излишнюю разговорчивость. Историк по капле — ну, или по словечку — выжимал из напарника местные былички. Я старалась не слушать их, думая о своём.

Да, последний раз это случилось в ту памятную зиму, когда магия выжгла глаза моему неудавшемуся первому любовнику. С тех пор она словно сжалилась надо мной, не пытаясь больше мной управлять. Мы с нею встречались только в моих тяжёлых снах, с которыми я уже смирилась. Но вчера она снова пришла ко мне, и пришла как друг.

Когда я вспомнила ощущение искр, бегущих по спине, у меня закололо в ладонях. Я подняла их к глазам, и мне почудились бледно-голубые ручейки, бегущие меж вздрагивающих пальцев и уходящие вниз по венам. Видение длилось лишь миг, а затем рассеялось вместе с покалыванием.

Следует ли мне с благодарностью принять её помощь и снова позабыть о ней? Или она явилась, чтобы остаться?

Святоша возился с огнивом, сбивчиво отвечая что-то на очередной вопрос Басха, но отсыревший трут не желал заниматься пламенем. Кресало высекало искры, пропадавшие втуне. Я дождалась, когда очередная полетит вниз, и незаметно сделала нужный Жест.

Дрова полыхнули так, что Святоша отпрянул. А я спрятала руку с такой поспешностью, словно только что вытащила ею чей-то кошелёк.

— Ах ты, мрак, — заругался Святоша на мирный костерок, — чуть без бороды не остался.

— Не пыли, — сказала я. — Ничего ей не сделается.

Она у него только недавно опять отросла до состояния, достаточного, чтобы её заплетать. Понятное дело, напарник не был готов так быстро её лишаться.

Мне захотелось выпить. Я знала, что у Святоши на дне заплечного мешка всегда запрятана плоская фляга с ромом, и твёрдо вознамерилась вечером к ней приложиться, как только он уснёт.

Оставшийся день, проведённый в дороге, не принёс ничего, кроме усталости. Я чувствовала себя обессиленной, да и голова кружилась сегодня не раз. Ночёвки Святоша спланировал так, чтобы проводить ночи более или менее удобно, и пока что нам удавалось следовать этому плану. На сей раз мы укрылись от ночной тьмы в небольшом срубе, возведённом охотниками на лосей около двух зим назад. Эти ребята, приходившие с большого тракта проездом через Семихолмовье, проводили здесь по полгода и бывали обычно довольно добродушными. Даже, если кто-то из них ещё остался — что вряд ли — в ночлеге нам не откажут.

Я весь день предвкушала возможность поспать целую ночь, не карауля костёр вместо блаженного забвения, да ещё на лежанке, а не на сыром одеяле. Стены сруба прекрасно защищали от холода и ветра. Пахло, конечно, не цветами, но это ведь такие мелочи! Поэтому, несмотря на опустошённость и тошнотворную усталость, я приободрилась. Кончался шестой день нашего похода.

Мы растопили нехитрый очаг и сварили суп из парочки зайцев, подстреленных мной незадолго до темноты. Я даже позволила себе помечтать о том, чтобы остаться тут ещё на пару дней, пока готовила постели. Басх сидел у очага все с тем же «Аэнсоль Драхт», отстав, наконец, от довольного этим Святоши. Кажется, его дурное настроение оказалось так же легко излечимо теплом и уютом, как и моя усталость.

— Ну вот, — сказал Святоша, окончив все приготовления ко сну. — Не будет грехом сегодня выспаться. Здесь мы не замёрзнем, даже если погаснет очаг. Главное, забраться под шкуры. Кто первый проснётся, тот будит остальных — и выступаем.

— Как скажете, — отозвался Басх, отрываясь от книги. — Я правильно понимаю, что мы скоро выйдем из леса и поднимемся выше? Уже завтра?

— Мы поднимемся выше, — кивнул Святоша, — но не выйдем из леса. Аэнна-Лингэ ещё растёт по всем предгорьям, хоть на картах это и не всегда показывают. Просто становится хвойным и колючим.

— Какой он огромный… Я плохо представлял себе здешние места, когда ехал сюда.

— И как вам? — спросила я, забираясь на лежанку с ногами. Как же приятно оказалось избавиться от шубы и сапог!

— Очень необычное впечатление, — учёный поднял на меня свои продолговатые глаза, по маленькому очагу в каждом. — Мне ещё не случалось бывать в настолько безлюдных местах. Начинаю понимать отшельников, которые выбирают такую жизнь.

— И что же, по-вашему, их привлекает?

— Тишина. В такой тишине начинаешь лучше слышать самого себя.

Сказав это, Басх снова уткнулся в книгу. На его лице так и читалось: «Что-то я разговорился». Святоша расплёл волосы, причесался моим гребнем и, как всегда, быстро уснул. Я, не забыв о своём дневном желании, подобралась к его мешку и запустила туда руки. Фляжку найти оказалось легко. Гладкая на ощупь, она тускло блеснула, когда я извлекла её на свет.

Откупорив её, я вдохнула терпкий запах жидкости и сделала несколько обжигающих глотков. Следовало, наверное, что-то проглотить после, но я не стала, наслаждаясь немедленно возникшей в моей голове лёгкостью и теплом, бегущим по венам. Для того, чтобы расслабиться, мне хватит и пары глотков. Почти весь «сугрев» останется цел. Отпив ещё немного, я закрыла её и сунула обратно в мешок напарника, откинулась на шкуру и закрыла глаза, начиная проваливаться в сон и наконец-то чувствуя свободу от неуёмных мыслей. Голос Басха извлёк меня из блаженного забвения:

— Простите, Белка, вы ещё не спите?

— Нет, — сонно сказала я, разлепляя веки уже с некоторым трудом. — Пока что нет, во всяком случае.

— Нет у вас желания немного побеседовать?

Это что я такое слышу? Сон отступил от полумёртвой меня почти вмиг.

— Просто, видите ли, — продолжал Басх, — я столько времени провёл с этими книгами, что порядком устал от них. Скоро я вообще забуду, зачем я их читаю.

— А сейчас все ещё помните? — спросила я.

— Да.

Я слезла с кровати, всунула ноги обратно в сапоги и уселась напротив него около очага.

— И зачем же?

— Хочу понять, — сказал учёный, закрывая свой «Драхт» и откладывая. — История… она ведь не терпит белых пятен. Всему должно быть объяснение. У каждого явления есть причина и повод. Но в интересующем меня периоде их… слишком много. Я не понимаю, как это допустили, почему обходят их молчанием… Как будто их… и вовсе… нет.

— А почему вы думаете, что они есть? — поинтересовалась я.

Басх рывком достал из сумки карту. Это была не та, старинная, с секретом, а новая, на который вычерчен был наш маршрут. Она развернулась на полу, и историк почти вонзил палец в то место, где отсутствовали Девять Стражей:

— Ведь Стражи — есть, верно? Тогда почему их нет здесь?

— Не знаю.

— А я — знаю. Потому, что о загадке, которая не поддаётся, проще забыть. Объявить чушью, смешать с пеплом! — Басх хлестнул по карте ладонью, пергамент жалобно хрустнул.

— Искушение велико, — хмыкнула я. — Зачем жизнь-то усложнять, спрашивается?

— А если ваша жизнь — поиск истины? — хмуро спросил учёный. — Имеете ли вы право оставить хоть один вопрос без внимания, даже не попытавшись найти ответ?

Оглушённая ромом и горячностью его слов, я рассмеялась:

— Да ведь так поступают все, Басх! Загляните в любую городскую ратушу — они ж все указы подмахивают не глядя, а ведь их жизнь — поиск… ну, если не истины, то верных решений. Почему вас это вообще удивляет?

— А почему вас — нет? Или вы не чувствуете, что это — порочный круг, из которого не вырваться?

От его слов мне снова стало смешно:

— Очень странно, что вы задаёте этот вопрос мне, живущей теми лазейками, которые удаётся найти в законе. Или вы думаете, мы со Святошей подати каждую луну платим исправно? Если бы те, кто сидит там, в ратушах, придирались к каждой мелочи, нас бы не было.

Басх посмотрел на меня с удивлением:

— Это тоже можно объяснить… ведь вы приносите пользу, разве нет?

— Если честно, я об этом даже не думаю.

— Но это же неправильно! — учёный начал злиться. — Вы же сами учили историю в Арэль Фир, вы знаете, к чему приводит нежелание действовать во имя всеобщего блага!

— К чему, например?

— Вы помните Саагир-Наохрем?

— Помню.

— Почему, по-вашему, об этом времени так мало рассказывают? И то — все какие-то предания. Ведь войны с эльфами длились несколько поколений! Почему неизвестно, отчего они прекратились, но вторжения в Тсе Энхэль Асуриат так и не произошло? Связь между ним и остальным миром оборвалась так внезапно, и никто не отвечает, почему. Я не верю, что об этом нет сведений — значит, кому-то выгодно скрывать правду, несмотря на весь вред, который этим наносится!

— Какой вред этим наносится и, главное, кому? Вот взять меня. Для меня вся история — это сплошное предание, так какая мне разница?

Басх прижал ладони к вискам.

— Но это же важно, почему вы не понимаете… Знаете, что? Я уверен, вы измените своё мнение, когда я докопаюсь до ответов. Вот скажите, о чём вы мечтаете?

— Даже и не знаю. Проснуться завтра живой, наверное.

— Вы боитесь смерти?..

— Конечно. Все боятся. Или вы — нет?

— Нет. Я бы с радостью умер, если бы это было нужно для моего дела.

— Я думаю, что этому делу вы нужнее живым, — сказав это, я улыбнулась учёному. Хотелось подсластить пилюлю, да и вообще в таком настроении мне хотелось поговорить о чем-то более приятном и спокойном.

— Оно меня переживёт. Вы же сами говорите, что были и другие, кто пытался пройти в Царство.

— Да уж. Я уверена, что четвёртая часть всех наироу там голову и сложит.

— Если только я не добьюсь успеха, — Басх тоже улыбнулся. — Вы считаете меня дураком?

— Угу, — кивнула я. — Но ведь вас это не волнует.

— Ха-ха-ха! Вы совершенно правы. Нисколько.

Ром в моей крови взмолился: «Ну почему, почему ты не можешь хотя бы на некоторое время унять свою эту дурацкую честность?!». В глазах Басха все так же плескалось тепло от очага, и у меня в голове плыло от этой дурманной зелени. Мы такие разные, просто до невозможности… почему же я его так хочу?

Хорошо, что я не выпила больше, иначе сейчас я бы уже не думала.

— Белка, можно задать вам нескромный вопрос?

Я чуть не поперхнулась:

— Какой?

— Э… как так получилось, что у вас… так странно отколот зуб?

Вот те раз! Разулыбалась, дура. Надо же было так не вовремя забыть про эту… особенность… собственного оскала!

— Как-как… Орехи грызла, вот как, — отрезала я, чувствуя себя на редкость мерзко. — Пойду-ка я спать. Доброй вам ночи.

— Ой, я надеюсь, я вас не обидел?..

— Нисколько, — передразнила я его и полезла на лежанку. В ожидании сна я даже позволила себе пустить несколько тихих слезинок и вспомнить несколько самых неприятных ругательств. А потом стало тепло, тихо и все равно.

…Я вдохнула запах хвои — не сырой, а душистый, как бывает летом. Как-то это странно: во-первых, я не помню, чтобы я выходила наружу, а во-вторых, почему небо красное? Осенью таких закатов не бывает, и сколько ж я, выходит, проспала?

Поляну я узнала, но как-то очень тихо и неожиданно из-за моей спины сбежал сруб. Пытаясь отыскать среди непривычно шумных сосен хотя бы его след, я вдруг услышала:

— Что ты собираешься сделать?

Это был женский голос, музыкальный и тревожный до мурашков. Я поспешила на его звук и увидела пару, стоявшую среди сосен. Мужчина и женщина. При виде них меня разом пригвоздило к месту: эльфы!

Мужчина носит чьи жемчужно-серые одежды, будто вытканные из ветра и тумана, а на его плечи падают длинные чёрные волосы. Под его тёмными глазами лежат такие глубокие тени, что он выглядит почти старым, несмотря на гладкую кожу.

А вот женщина — совсем юная и хрупкая в своём простом, но изящном зелёном одеянии. На плаще лежит такая восхитительная пшеничная волна, что даже очаровавшие меня волосы Басха кажутся рядом с ней тусклой подделкой.

Но эти различия никого не смогли бы обмануть: лица эльфов были так схожи, что в их родстве у меня не возникло ни малейшего сомнения.

— Я собираюсь разорвать тропу, — сказал старший эльф. — Я боюсь, это единственный выход.

— Я не согласна с тобой! Уверена, Авальдар сможет что-то придумать.

— Он слишком далеко, а времени у нас нет. Скоро они поймут, что дело сделано, и тогда мы уже не остановим вторжение.

— А големы?

— Мы не сможем ими управлять. Ты слишком молода для этого.

— Позволь мне хотя бы попробовать!

Старший эльф коснулся щеки дочери, улыбнулся. Как соединились в этой улыбке нежность и печаль!

— Нет, Таэринне.

— Почему?..

— Потому, что так ты точно выживешь.

Таэринне сжала губы, и в её серебристых её глазах блеснули слезы.

— Я командир отряда Нэль, а не ребёнок! А мои солдаты, отец? Те, кто уже никогда не увидит Царства, если ты уничтожишь Тропу — что мне сказать им?

— Но мы их не бросаем, — брови эльфа сошлись на переносице. — Скажи им, что так нужно для жизни и блага Царства, они поймут. Они знают, что Авальдар сохранит нашу землю.

— А если нет? Магия меняется, отец, я чувствую это всем телом! Мир слабеет и задыхается! Что, если Царство не переживёт этого?

— Здесь мы бессильны, Таэринне. Давай постараемся изменить то, что ещё можем. Я разорву Тропу, таково моё решение. А ты… Ты соберёшь оставшихся и постараешься найти им дом по эту сторону Аутерскаа. Я ведь могу рассчитывать на тебя?

Молодая эльфийка вдруг упала на колени и разрыдалась. Громко, по-детски. Отец присел рядом и положил руки ей на плечи, гладя и утешая её.

— Ну, ну, Таэринне. Я не могу видеть, как ты плачешь. Если ты сейчас отправишься в Царство, то успеешь перейти тропу. Возвращайся, если хочешь, будь с братом. Я не могу взваливать на тебя такой груз…

— Нет, — гнусаво выдавила девушка. — Нет! Я командир. Я не брошу своих. Я сделаю это, отец. Для тебя, для них… И… И для…

— Для мамы, — тихо закончил старший эльф. — Она и не ждала от тебя ничего другого, Таэринне…

Он прижал дочь к себе, и я увидела, как по его твердокаменной щеке тоже бежит одна-единственная, но сияющая, точно карбункул, слеза… Ослеплённая, я зажмурилась.