Баллады снова солгут

15

— Эй, отродье! Платить-то чем будешь?

Весна выдалась холодной. Вот и сейчас небо за окошком трактира ворчало; дождь лил с самого утра, и я вымокла насквозь. Пробираясь к пылающему очагу за спинами хмурых крестьян, я рассчитывала хоть немного обсохнуть у огня. Но трёхдневная голодовка давала о себе знать слишком сильно, и я, не выдержав, попросила у тощего и очень худо пахнущего трактирщика ломоть хлеба. Я понимала, что меня вышвырнут, как только поймут, что мне нечем за этот хлеб заплатить, но надеялась хоть немного согреться до этого.

Видимо, на этот раз зря.

На первый окрик трактирщика я просто не отозвалась — может, оставит меня в покое ещё хоть ненадолго. Но за ним последовал второй, и прозвучал он ещё острей.

— Ты чего там, оглох, полукровка? Платить чем будешь, я тебя спрашиваю? Я нищим не подаю!

Я снова порадовалась тому, что моё тело оставалось совершенно мальчишеским, несмотря на шестнадцать прожитых зим. Ума не приложу, как бы я избежала борделя, если б Небо прокляло меня пышной грудью вроде той, которую щедро показывала гостям женщина за прокопчённым прилавком — не то дочь, не то жена крикливого трактирщика. Глаза у неё были ещё злей, чем у него.

Тем временем трактирщик уже протискивался ко мне через столы и спины посетителей. Я давно заметила: чем бедней заведение, тем хуже в нём отнесутся ко мне. По тесноте и темноте в этой таверне вполне можно было подумать, что съеденная мной корка хлеба способна разорить хозяина.

Я продолжала смотреть в огонь, смирившись с неизбежным. Лучше не портить последние мгновения в уютном тепле страхом или сопротивлением. Когда меня грубо тряхнули за воротник, я не почувствовала злости. Ткань чуть треснула, но и этого я тоже ожидала — тряпка, заменявшая мне плащ, перенесла уже много испытаний. Может, мне удастся украсть ей замену, когда я доберусь до ближайшего города.

— Я с тобой толкую! — рявкнул трактирщик, обдав меня запахом кислятины. — Или ты не только оглох, но и онемел?!

Увернувшись от оплеухи, я проскользнула под его рукой и только пожала плечами, направляясь к двери:

— Простите, у меня нет денег.

— Чего-о-о-о?! — взревел трактирщик. И кто бы мог подумать, что у этого тщедушного человечка есть силы так рычать. — Тинва, а ну не выпускай его!

Грудастая женщина метнулась к двери с проворством, которого я никак от неё не ожидала. Она опередила меня всего на мгновение: мы столкнулись, и я утопла своим сопливым носом в её прелестях. От резкого запаха ветчины, который они издавали, я чуть не лишилась сознания.

Тинва толкнула меня с такой силой, что я полетела на пол. Её цепкий взгляд обежал мою неказистую тушку с ног до головы, и она сообщила трактирщику, вздёрнув пухлый подбородок:

— Дарн, а это девка.

Ах ты, сука.

— Да хоть сама Мать Всех Лучей! — рявкнул Дарн. — Мне нужно, чтобы она заплатила за то, что съела!

— Я же вам говорю, у меня нет денег.

Через окна не сбежать, маловаты… Да и слюда вставлена: изрежусь. Как бы заставить Тинву отойти от двери?

Происходящее заинтересовало мрачных посетителей таверны. Лица, утомлённые тяжёлым трудом и непогодой, посветлели: сейчас кого-то будут бить, потеха!

— А ну, выворачивай карманы, полукровка! — Дарн дёрнул меня вверх и с силой тряхнул, будто я была кошельком, в котором он надеялся отыскать завалявшийся медяк.

Я повиновалась. Мои карманы пестрели красноречивыми дырками, как и вся одежда. Тинва, словно вросшая в порог, грязно выругалась и плюнула на пол.

— Ну-ну, хозяйка! — загоготал кто-то со стороны прилавка. — Сама ведь оттирать будешь!

— Своё не пахнет, — огрызнулась Тинва. — Дарн, общупай хорошенько, может, припрятала чего?

— Стой смирно, мразь! — костлявые лапы трактирщика вцепились в мои рёбра, будто хотели их сломать ударом.

Это было уже слишком, и я отпрянула назад, к дощатой стене, ощущая мучительную слабость и дрожь в каждом мускуле.

— Не трогайте меня, пожалуйста! У меня совсем ничего нет, я вам не вру!

— Так-таки ничего? — с ехидцей переспросил Дарн. — Зашла в мою таверну, а платить и не собиралась? Не, Тинва, ну ты посмотри на эту наглую бродягу!

— Слышь, ты, — Тинва насупилась, глядя на меня. — Если есть чего — лучше отдай по-доброму.

— У меня ничего нет, — повторила я, чувствуя, что силы мне почти изменили.

— Тебе же хуже, — трактирщица пожала дебелыми плечами и обернулась к посетителям. — Эй, парни, кто хочет трахнуть остроухую? По десятке красными, и тащите её на кухню.

Трактир немедленно загалдел, а меня затошнило, будто моё тело было готово отдать эту несчастную корку хлеба обратно, лишь бы отвести от себя надвигающийся кошмар.

— Не надо, пожалуйста… — прошептала я, даже не надеясь, что в поднявшемся шуме меня хоть кто-то услышит. — Что угодно, только не это…

Дарн услышал. Но в его остром лице, обращённом ко мне, не было ни капли сочувствия.

— Ну, я б тебя заставил полы отдраить. Но так мы ещё и заработаем.

У меня закружилась голова. Крестьяне громко спорили, кто будет первым, а я озиралась в поиске какого-нибудь оружия. Но вблизи ничего не находилось, только над очагом висело что-то вроде колуна.

К шуму добавился звон: радостные посетители доставали кошельки. В приступе отчаяния я кинулась к очагу, обогнув Дарна, который явно не ожидал от меня такой прыти. Едва не обжёгшись, я подпрыгнула над огнём, но до колуна не достала. Тинва что-то крикнула, но я не прислушалась. Уцепившись за рукоять со второй попытки, я сорвала колун и завизжала:

— Не подходите ко мне!

Крестьяне обескураженно затихли, а я прикинула, за сколько прыжков я доберусь до трактирщицы, и хватит ли у меня духу её ударить. В треске пламени за спиной мне слышался осторожный шёпот, будто дающий мне какие-то советы…

Ох, друг, если б я только могла их понять.

— Дарн, ну чего ты стоишь, отбери у неё топор! — рявкнула Тинва.

Мгновение было упущено. Дарн ощерился и достал из-за пояса кривой и, кажется, ржавый нож, заступая мне дорогу к двери.

— Экая сучка-то, — заржал кто-то из посетителей, — строптивая! Тинва, скинь пару монеток, кобылка-то необъезженная!

— Э, нет, новый-то товар завсегда дороже! Ещё вякнешь — надбавлю!

Хохот.

Моё горло стиснули страх и слёзы. Не дамся. Лучше умру, лучше…

Дарн сделал шаг ко мне, и мои виски вспыхнули — резко и ярко, будто украв часть жара у бормочущего позади очага. Мгновение — и трактир наполнился серебряным мерцанием лоз.

«Я могу помочь, — шептало пламя. — Дай мне руку».

Колун упал на пол, и призрачные стебли с любопытством обвились вокруг него. Я отвела ладонь назад и ощутила жгучий поцелуй на кончиках своих пальцев.

— Э, остроухая, ты чего… — начал было Дарн, глядя в моё лицо расширяющимися тёмными глазами, и я с неожиданным наслаждением распознала в них… страх.

Ещё до того, как он закончил, пламя радостно покинуло пределы очага и заплясало на лозах, распространяясь по ним со скоростью солнечных лучей. Огонь в мгновение ока достиг столов, и мои уши наполнились криками, среди которых громче всего звучал душераздирающий вопль Тинвы. Жаркие золотые волны растекались по таверне, огибая меня и с явным наслаждением пожирая всё, что попадалось им на пути.

Посетители кинулись к дверям, и первый из них отшвырнул застывшую в ужасе трактирщицу в сторону, на пол — как она меня до этого. Кашляя в едком дыму, Дарн кинулся к прилавку — должно быть, за деньгами. Как только последний из крестьян покинул таверну, я направилась к выходу следом за ними. Тинва вскочила, не обращая на меня внимания, но поскользнулась на чём-то — может быть, на собственном плевке — и замешкалась.

Гибкие лозы пронзили её тело, и, несмотря на то, что пламя ещё не добралось до дверей, одежда на ней расцвела. Огонь знал, чего я хочу. Пытаясь стряхнуть с себя алчное золото, живой факел выбежал наружу, и пронзительный визг начал стихать. Покинув зал, я поняла, что Тинве не повезло: дождь закончился.

Мои виски горели ещё некоторое время после того, как пылающий трактир скрылся из виду. Когда жжение прошло, я свалилась в грязь на обочине и мгновенно уснула.

…Очнулась я все в том же липком мраке. Впрочем, когда глаза привыкли, я заметила на полу желтоватые отблески. Стало ясно, что нахожусь я в каком-то изрядно провонявшем шалаше и валяюсь на шкуре. Руки у меня болели ещё сильней головы: гоблины связали их чем-то тонким и очень крепким, вроде жил, и путы врезались в кожу так сильно, что я едва подавила стон.

Разумеется, ноги постигла та же участь. Хоть в рот ничего не засунули, и на том спасибо — я бы захлебнулась собственной рвотой, и вот этого бы точно не пережила. Странно, что не сожрали до сих пор. Размышляют, верно, с чем меня лучше будет сварить.

Как и следовало ожидать, ножа и топора я лишилась. Ох, сраный шаман. Нужно было верить в него больше, мрак меня забери.

Если я выживу на этот раз, то даже с пчёлами начну вежливо здороваться, честное слово. И на что мне только сдался этот его ритуал, а? Следовало тикать сразу, как запахло магией, а не пялиться на это, будто Йульская мистерия на две луны раньше пришла. Ох, Эльн, задница ты беспокойная, вот что тебе было от него надо?

Покосившись на вход в шалаш, я принялась медленно и уныло сквернословить, вспоминая самые грязные ругательства, которые когда-либо слышала. Стало немного легче, и какое-то время я таким образом развлекалась. Потом у меня пересохло в горле, и я перестала наслаждаться бранью.

Когда я уже начала думать, что меня решили уморить голодом и подвялить, в шалаш влезли два тощих гоблина. Они наклонились ко мне, пахнули смрадом из гнилых пастей прямо в лицо и поволокли наружу, вцепившись в мои плечи тонкими когтями, настолько острыми, что я чувствовала их даже сквозь одежду. Подтащив меня поближе к одному из костров, они снова швырнули мою тушку лицом на мёрзлый пол.

Затылок болел. Мне захотелось повернуться на спину, чтобы холод от камня хоть немного помог тяжёлой голове проясниться.

Тут в мой бок врезалась маленькая и очень жёсткая ступня, а сверху раздалось хриплое карканье:

— Двуногая ррайват! Опять вы приходить нашу гарванияр!

— Чего? — опешила я, пытаясь хотя бы взглянуть на говорившего.

— Ходить вы много, тупая ррайват! Хотеть вы много есть тоже!

После этого гоблин перешёл на родной язык, явно отдавая какие-то приказания. Меня перевернули лицом вверх и дёрнули за плечи, усаживая. По грязно-белым перьям, шелестящим от каждого движения, я распознала в наклонившемся ко мне гоблине самого шамана.

— Ты говоришь по-нашему? — спросила я, глядя на него ошалело.

— Не Марр тупой. Ты, ррайват, тупая. Марр нет. Марр говорит! Ты ходить тут, чтобы забрать вайтурги? Отвечать мне!

Он снова пнул меня, на этот раз в живот.

— Я даже не знаю, что это такое, — выдохнула я, сгибаясь. — Я просто заблудилась! Упала в яму и пришла сюда потому, что искала выход!

— Лгать! Ррайват только лгать! Вы все хотеть только вайтурги, убивать нас за вайтурги!

— За уши, что ли? — не поняла я. По крайней мере, мне доводилось отрезать у гоблинов только это.

— Тупая ррайват! Думать ты, что я не знать про охоту за вайтурги! А я не отдать вам вайтурги! Прятать тут!

— Да что такое это твоё «вайтурги»?! — возмутилась я. — Я вообще впервые слышу об этой твоей…

— Ррайват приходить за вайтурги и не знать, что есть вайтурги?! — вне себя от праведного гнева, гоблин переорал меня в два счета. — Ты красть это и не знать, что это?!

— Ох, ну конечно, — пробурчала я, смиряясь. — Какая проницательность.

— Марр ненавидеть тупых ррайват! — гоблин сорвался на визг. — Ты не знать? Приходить и не знать! Марр сделать! Марр сделать так, что ррайват узнать сила вайтурги Марра! Ты хотеть её, и ты получить!

Последняя фраза шамана в моей гудящей голове даже не удержалась. Стало ясно, что всем мои попытки что-либо ему растолковать пропадут втуне. Похоже, он не намного умней прочих своих сородичей, хоть разница и заметна.

— Тупые ррайват, — гоблин распалялся все сильнее, причём даже без моего участия. — Вонючие! Уродливые!

Ого, как его продёрнуло-то…

Изрыгая все бранные слова людей, какие были ему известны — а их оказалось немало — шаман повернулся и крикнул что-то остальным гоблинам. Кажется, те попытались ему возразить, но ничего не вышло: он только принялся вопить ещё громче. Эхо возвращало его крики многократно, и мне начало казаться, что боль в моем затылке ему подвывает.

Впрочем, когда я увидела, что именно он требовал, мне поплохело окончательно.

Какой-то гоблин притащил в сухих и гибких ладонях один из тех самых сосудов, в которые до того лили кровь участники странного ритуала. Шаман выхватил его так резко, что тёмная жидкость чуть не выплеснулась. Несколько вязких капель шлёпнулось на пол, не внушив мне ни малейшей надежды на что-то хорошее. Шаман Марр принялся долго и отрывисто каркать, а затем ко мне подскочили два гоблина. Они схватили меня за шею и заставили поднять голову, едва не задушив. Я пыталась сопротивляться, но ничего не вышло: голова страшно кружилась, а руки гоблинов были хоть и маленькие, но очень сильные и цепкие. Их когти, царапающие мою кожу, могли вскрыть любую глотку не хуже ножа.

— Ты будешь пить вайтурги, — неожиданно тихо и правильно сказал шаман, приближаясь ко мне с кувшином в руках. — Познаешь силу народа Марра.

— Да оно мне не нужно, — выдавила я сквозь кашель, стараясь от него отвернуться. Запашок от кувшина шёл тот ещё: несло чем-то тошнотворным и сладковатым, схожим с «ветром погоста» как называл Святоша тот ни с чем не сравнимый дух, стоящий обыкновенно над большими кладбищами. О Небо! Неужели… Трупные грибы?!

Твою мать. Можно я умру прямо сейчас? От такого питья я буду загибаться долго и мучительно — явно дольше и мучительней, чем заслуживаю.

К тлену примешивался аромат каких-то пряностей и полыни. Я никогда не думала, что буду скучать по насмерть прогорклому элю из «Бревноликой Стервы», но, похоже, этот момент настал. Если бы мне сейчас предложили выбор между этим элем и пойлом Марра, я с воплем ликования выпила бы эль.

— Пошёл ты! — зарычала я, барахтаясь в путах и объятиях гоблинов. — Отвали, мразёныш! И ва… дрянь свою оставь себе! На кой хрен она, по-твоему, мне сдалась?!

— Марр проучить тупую ррайват навсегда, — шаман оскалился. — Ты пить.

— Нет, — отозвалась я, стискивая зубы что есть силы.

— Да.

Вблизи глаза гоблина показались мне огромными до безумия и жёлтыми, как первые осенние луны. Он поднёс кувшин совсем близко к моему лицу, и запах зелья ударил в нос не хуже дубины. Я дёрнулась и закашлялась, от вони заслезились глаза, а к горлу подступила тошнота. Рассудок мой начал мутиться, а Марр схватил меня за подбородок свободной рукой и больно сжал его, заставляя меня открыть рот. В тот миг я, наверное, вполне способна была перекусить что-нибудь железное — с такой страстью я сжимала челюсти.

Но вот я почувствовала пальцы товарищей Марра на лице, и кто-то умный догадался, наконец, зажать мне нос. Мои губы раскрылись сами собой, и не успела я вдохнуть, как густое и душное зелье заполнило рот. Я всей душой пожелала, чтобы меня тут же и вытошнило. Прямо на бесова шамана.

Но ничего не вышло. Борясь с удушьем, я всё-таки проглотила зелье, и хватка гоблинов мгновенно разжалась. Твари отпрянули назад, а я, наоборот, упала на локти, кашляя и отфыркиваясь. Марр каркал над моей головой. Может быть, это был смех.

Едва мне удалось восстановить дыхание, я с ужасом ощутила, как мои внутренности загораются. Волна жгучей мути родилась где-то меж рёбрами и стремительно заменила собой все: кровь в моих венах, воздух, который я выдыхала, мысли, которые продолжали судорожно метаться в угасающем сознании… На грани слуха застучали барабаны, мои глаза начали закатываться, и я уже приготовилась к новому обмороку, отчаявшись противиться действию зелья.

Но спасительное забытье все не наступало. Я подняла мутный взгляд на Марра, пытаясь открыть рот и что-то сказать. Без толку: челюсти меня не слушались. А потом я и вовсе перестала их чувствовать. Боль в затылке исчезла: головы у меня больше не было. Несколько долгих мгновений — и всё моё тело вдруг оказалось бесследно стёрто.

За спиной шамана, казавшегося мне теперь только расплывшимся тёмным пятном, полыхал костёр. Барабаны продолжали стучать где-то на самом краю разума. Дух мой оказался в плену и яростно метался теперь по своей темнице. Зала медленно растворялась в шёпоте камней, гуле колонн и певучих голосах костров, которые ворвались в мой изнасилованный разум как-то единовременно, болезненно и резко — я не сразу различила свой собственный крик в этом хоре. Полуразмытые очертания моих пальцев окрасились красным — должно быть, я поранила их, бессильно царапая пол… Зрение всё больше отказывало мне, и всё, что у меня оставалось — это слух, невольный проводник безумия.

Каждым уцелевшим чувством я молила мир о помощи. Может быть, вслух — если так, это должно было очень радовать Марра. Звено, соединявшее мою волю с телесной действительностью, было разъято — и, казалось, навсегда. Я захлёбывалась рыданиями, барахтаясь в пятнах постепенно тускнеющего света.

Пожалуй, магам из Тунглид Рэтур это варево и в самом деле пришлось бы по душе. Особенно мастеру наказаний. О, он бы скоро нашёл ему применение!

Неторопливый мрак овладевал мной всё больше и больше, и я рвалась к остаткам сероватых искр, будто к рукам, тянущих меня из омута. Мучительно ясно осознавая каждое мгновение своей агонии, я не хотела даже мести — я хотела отнять у темноты хоть одну каплю жизни, хоть один тусклый блик.

Но когда все голоса окончательно смешались, а жернова мрака, казалось, перемололи последний луч, мир… взорвался.

Когда рассеялась жгучая, нездешне-лазурная слепота, я поняла, что смотрю сквозь каждый лунный стебель одновременно. Для моего чудовищно расширившегося разума в эльфийской зале больше не осталось тёмных углов. Я трепетала от незримого ветра, струилась по каждой колонне, ловила лепестками чувства живых.

Болезненно тонкое, несмотря на одежду, тельце у ног шамана пошевелилось и застонало. Я не сразу поняла, что оно принадлежит мне. Ох, мрак, мне следует лучше о нём заботиться! Кто знает, надолго ли я смогу сохранить своё сознание таким, как сейчас.

Я позволила лозам охватить своё тело, проникнуть в спутавшиеся волосы, и тихие, музыкальные аккорды света поплыли сквозь мою кожу, мешаясь с кровью и несколькими уцелевшими мыслями.

Пустота. Одиночество. Страх. Когда свет коснулся их, они истлели и растаяли, а потом моё тело подняло голову. Ритм пламени шести костров, шести огромных, жарких сердец, звучал вокруг него, а я вилась вокруг них прихотливыми узорами, танцуя под их невидимый бубен.

Моё тело, почти полностью поглощённое стеблями, снова шевельнулось, опёрлось на локти и село перед шаманом. Гоблин смотрел на него с превосходством, не чувствуя моего голубого дыхания на своих измятых перьях.

Он умел подчинять себе лунный свет, но сейчас этим светом была я, и моей воли вокруг него было гораздо больше.

Марр каркнул что-то и попытался отвесить моему телу костистый пинок. Не вышло: стебли ужалили его, и он подался назад с хриплым стоном. Стон быстро перерос в новое карканье, высокое и яростное, и гоблины-охотники, стоявшие рядом, направились ко мне, обнажив каменные ножи. Одно движение лоз — и ножи треснули в их лапах. Охотники с визгом выпустили оружие, но до земли оно не долетело, превратившись в каменную пыль.

Всё, мне это надоело. Пора брать ноги в стебли и выводить отсюда мою бесполезную тушку.

Тело встало, пошатываясь с закрытыми глазами. Марр уже попросту заревел и воздел лапы, а я услышала его зов: приди, останови, проучи её!

Э, нет, дорогуша, не в этот раз.

Крик гоблина стал удивлённым, затем горестным. Магия перестала ему подчиняться, и у него явно не было запасного плана на этот случай. Но охотники всё ещё отзывались, и из шатров высыпало около десятка гоблинов с ножами и копьями. Их товарищи, уже пытавшиеся меня взять, замахали им лапами, но, кажется, без толку: воины метнулись ко мне — и то же лишились оружия.

На лицах гоблинов отразился ужас. До них быстро дошло, что Марр не может их защитить. Моё тело развернулось в их сторону, и они, заверещав, бросились врассыпную.

Я увидела, как шаман, отчаявшись, подхватывает с земли один из своих кувшинов, раскрывает неожиданно огромную пасть и поглощает его содержимое в несколько глотков.

По лунным травам пронёсся мощный порыв ветра, и моё поле зрения разом уменьшилось почти вполовину. Воль стало две; мрачный, ядовитый пурпур медленно потёк вниз по колоннам, собираясь вокруг шатающегося шамана и будто бы облекая его в рваный плащ.

Серебряные лозы скрестились с аметистовыми, пронзая стонущий воздух. Мы защищали собственные тела от острых мыслей друг друга; колючие и жёсткие стебли шамана уступали моим в гибкости и проворстве. На место одной лозы, израненной пурпурными шипами противника, приходило две новых, и чувство поразительной, никогда ранее не испытанной свободы окрасило мою волю в солнечное золото.

Мой разум захлебнулся этой переменой, и на какое-то мгновение мой контроль над лозами ослаб. Враг только и ждал этой бреши. Пурпур хлынул навстречу золоту, тесня его, и в этот момент сердце тёмного гнезда вспыхнуло. Марр впустил в наш поединок третью силу: огонь.

Лиловатое пламя заструилось по терновым стеблям его разума, и в первый миг этой новой боли всё моё существо стало криком. Я направила свою волю на другие костры, пытаясь уравновесить огонь шамана своим, но…

О, непростительная наивность! Созвездие костров, сияющее в лунных травах жарким кольцом, заперло мою волю в своих пределах: Марр владел каждым из очагов. Застыв в беспомощности, я остро почувствовала, как рассеивается моя власть над стеблями, а пурпур неторопливо поглощает всё за чертой аметистового огня.

Болезненно уменьшившийся разум метался на последнем золотом островке; мои лозы бушевали, изо всех сил отбиваясь от цепкого терновника. Всё моё внимание было поглощено сопротивлением.

Надолго ли меня хватит?.. Огонь питал волю шамана, и я видела, как крепнут и утолщаются её стебли. В этом призрачном мире они были всем; тот, кто лишался их, проигрывал. И сейчас, очевидно, это происходило со мной.

Я сместила усилия своего разума на тёмную границу. Времени у меня оставалось явно немного, но если я успею поколебать контроль шамана… Да, легче подумать, чем сделать, хотя здесь это почти одно и то же.

Ведь лунными травами владеют желания того, кто бродит среди них… и Марр желает меня убить. Эта мысль лёгкой искрой скользнула в самое сосредоточие моей воли и укрепила её неожиданной надеждой.

Мои лозы пришли в движение. Пурпур сумрачно наблюдал, как они рассеиваются, открывая путь к моему телу. Я делала это медленно, пряча страх за гибкостью, а надежду — за трепетом. Лозы яростно боролись с кольцом огня, постепенно поддаваясь его жару; Марр должен был почувствовать, как мои силы иссякают, он должен был в это поверить…

С дрожью боли я отдала пламени внешний круг своей защиты, и золото застонало, превращаясь в аметистовый мрак. Я отпускала мгновение за мгновением, вторично переживая угасание всех оставшихся чувств и удерживая собственную волю в одной точке. И вот, когда я почти стала пятном слабого света на колышущемся покрывале пурпура, пришло то, чего я так мучительно ждала.

Торжество. Его волна ещё катилась по терновым стеблям, когда я ударила. По освобождённому мной пути уже неслась колючая смерть, и я лишь на мгновение опередила её, направив своё внимание туда, где Марр его ослабил.

На костры.

Моя воля рванулась прямо в пламя, и золотые лозы рассекли тлеющий пурпур, будто гибкие шпаги. Волна торжества слилась с моей яростью и уничтожила аметистовый шип, остановившийся в каком-нибудь шаге от меня.

Воля Марра рассеивалась, как моя за минуту до этого, а я отпустила свой гнев на свободу и смешала его с радостным рёвом пламени. Огонь вышел из берегов и затопил всё.

За миг до того, как он охватил шатры и кого-то из обитателей, Марр пал с золотой иглой в сердце.

Спасаясь от жаркой бури, гоблины бросились бежать. Моё тело развернулось и направилось следом за ними, усмиряя огонь на своём пути. Твари прытко уворачивались от жгучих огненных плетей и огибали колонны, неспособные послужить им укрытием. Я могла бы уничтожить гоблинов, но зачем? Лучше, если они покажут мне дорогу к выходу.

Осиротевшие твари выбежали в тёмный коридор, мгновенно озарившийся золотыми лозами моих мыслей. Тело не успевало за ними, но я простёрла своё внимание далеко вперёд. Впрочем, не слишком: как я и предполагала, выход оказался совсем рядом.

В иное время величие каменных врат, преградивших путь гоблинам, впечатлило бы меня куда сильней, но сейчас они были препятствием и для меня. Огромные створки уже поддались усилиям кучки, верещащей на разные лады от ужаса. Золотые лозы вгрызлись в узорчатый камень, и по вратам побежали глубокие трещины. Несколько мгновений — и преграда распалась.

Что сталось с гоблинами, я уже не увидела, потому что из-за ворот хлынуло яркое до слёз сияние, а следом ворвался разъярённый ледяной ветер. Тысяча резких, ослепляющих плетей разом хлестнула по моей воспалённой воле, и она не выдержала. Золото погасло, уступив новому, последнему на сегодня забытью.

…— Эй, ты, — кто-то тряс меня за плечо. — Ты вообще живой, леший тебя побери?

Я с трудом разлепила веки. Мутное безразличие сна медленно оставляло меня, и где-то на самом краю памяти робко клубились воспоминания о том, что произошло в трактире. Тошнотворный запах сырости владел моим обонянием, но мне было почти наплевать.

Я подняла голову и увидела над собой тёмный силуэт. Уставшие глаза не сразу сумели распознать, мужчина это или женщина, но силуэт повторил:

— Ты живой?

Голос мужской. Остаётся только надеяться, что моя тушка сейчас выглядит достаточно непривлекательно, чтобы он прошёл мимо.

— Я… да, я в порядке, — дрожа и пытаясь кивнуть, я села.

Тёмные поля, уходящие вдаль, качались и плыли вокруг меня. Привычная боль в каждой мышце, привычная пустота в желудке… Будто и не было той плесневелой краюхи.

Надо вставать, в самом деле. Вот дойду до города и отыщу местечко выспаться. Здесь же меня ничего хорошего не ждёт. Ну, давай же, Эльн, поднимайся…

— Эй, эй! — незнакомец подхватил меня, когда я начала снова оседать в грязь. — Тебя ранили?

— Нет, я не ранена.

Спеша уверить путника, что мне не нужна его помощь, я выдала себя с потрохами. Разозлиться не вышло. Сил осталось настолько мало, что я не чувствовала ничего, кроме тупого безразличия.

Я защищалась, как могла, и до тех пор, пока могла. Если Небо намерено отдать меня на растерзание, мне больше нечего на это возразить.

— Ты стоять-то можешь? — спросил незнакомец, и в его голосе проступило неожиданное для меня сочувствие. — Только честно.

— Могу…

Путник разжал руки, и я снова шлёпнулась на землю. Поля закачались пуще прежнего, а ноги будто отнялись. Я чавкнула ладонью по грязи, пытаясь хотя бы не лечь в лужу снова.

— Я же просил не врать, — укоризненно сказал незнакомец.

Он присел рядом со мной, и я смогла рассмотреть его лицо. Тёмная борода с проседью, несколько шрамов на лбу, острые глаза цвета орешины. Много морщин…

Ещё не стар, наверное. Зим сорок — сорок пять, не больше.

За спиной незнакомца глухо поскрипывал кожаный колчан, полный стрел, а над плечом поднимался простой тисовый лук.

— Давай вот как сделаем, — сказал он, глядя мне в глаза. — Если ты мне сейчас скажешь, что ты не подыхаешь тут от голода и холода, я тебе поверю. Пусть это и будет враньём — мне наплевать. Навязываться я не собираюсь. Но если ты скажешь, что ты в беде, и тебе не помешала бы крынка тёплого молока да постель — я постараюсь что-нибудь придумать. Выбор за тобой.

— У меня нет денег, — сказала я, отводя взгляд.

— Да уж я вижу! Ты думаешь, мне они от тебя нужны?

Моё тело само по себе дёрнулось, пытаясь отстраниться. Нет, какие-то силы во мне ещё есть… Но если этот мужчина захочет получить своё, я всё равно уже не смогу защититься…

— Эй, да что с тобой?! — изумился незнакомец.

— Мне нечем вам заплатить, — пробормотала я, чувствуя, как на глазах выступают слёзы. — У меня совсем ничего нет.

— Та-ак. Да погоди ты ползти, дай договорить-то! Уф. Ты, значит, девка? Понятно всё с тобой. Заруби себе на носу, мне твои прелести даром не сдались. Я что, похож на любителя младенцев? Тьфу ты… Тебе помощь нужна или нет?

— Нужна… — хлюпая носом, я смогла, наконец, кивнуть.

— Слава Небу, немного ума в тебе ещё уцелело, — закатив глаза, незнакомец поднялся, стаскивая с себя толстый плащ. Под ним обнаружилась добротная куртка из оленьей кожи.

Через пару мгновений душноватое тепло плаща полностью окутало меня, а я взмыла с земли, привалившись головой к плечу странного путника.

— Зови меня Би, — сказал он. — И ни о чём не беспокойся. И не таких выхаживали.

…Я пришла в себя от холода. Щека, которой я прижалась к каменному полу, совершенно заледенела. Я попыталась пошевелиться. Тёплом, большом одеяле… которое лежит на кровати в уютной комнатке какого-нибудь трактира, где в зале весело трещит камин, а милая пухлая служанка разносит вино с пряностями.

Картинка представилась мне так ясно, что я расплакалась от невозможности попасть туда прямо сейчас. Пошевелиться оказалось очень тяжело, но с помощью неимоверных усилий и площадной брани мне все-таки удалось встать на ноги. Всё, что произошло в эльфийской зале, вдруг показалось мне идиотским сном — разве я способна на такое?

Однако, оглядевшись, я поняла, что мне все это не приснилось. Тёмными пятнами в снегу то тут, то там проступали обломки резных врат. Да уж, гоблины наверняка обращались с ними уважительнее. А вот и они, кстати: несколько трупов, которые уже успели слегка заиндеветь. Видно, их ушибло камнями…

Страдая от внезапной и жестокой дрожи в каждой мышце, я зашлась судорожным смехом. Если бы Марр только знал, чем всё обернётся…

При воспоминании о вкусе и запахе шаманского зелья меня затошнило, а потом началась долгая, тяжкая и тугая рвота. Когда желудок наконец-то перестал ползти в направлении горла, мне полегчало. Для того, чтобы преодолеть оставшуюся слабость, мне хватило бы недолгого сна. На пару-тройку дней.

Я выпрямилась и снова осмотрела местность, уже пристальней. Выбитые мной врата, как выяснилось, были вделаны прямо в скалу. Никакой резьбы, никаких изысканных колонн, словом — ничего, что выдавало бы присутствие того огромного подземного сооружения, в котором мне случилось побывать. Отчего-то я была уверена, что та зала, в которой обосновались гоблины — лишь часть его и, вероятно, не самая большая.

День был светлый и безветренный, хоть и морозный: горы укрылись снегом, а над моей головой сияло зимнее небо во всем великолепии своей холодной синевы, которую редкие облачка только оттеняли, но никак не могли нарушить. Меня обступал хвойный лесок, хранящий следы вмешательства гоблинов: многие деревца потоньше да послабее были срублены или просто изуродованы. Если у этого места есть духи, то они точно будут мне благодарны за избавление от напасти.

Тишина и алмазный зимний свет благоволили путнику. Следовало просто отдышаться, собрать все оставшиеся силы и пойти в сторону Ветрил Мира: в такой день отыскать своих будет куда проще.

Нетронутая красота предгорий будто вдохнула в меня ещё немного жизни. Ну что ж, вперёд, стойкий деревянный солдатик. Будем же верить в то, что беды скоро кончатся… а то ведь никаких стальных яиц не напасёшься. Особенно, если природа с самого начала позабыла снабдить.

Мелкий лесок быстро закончился, и мне открылся вид на пологий холм, с вершины которого мы любовались Песней Неба. Идти было непросто: за одну ночь метели снега намело едва ли не по колено.

Вот от чём мы в Семихолмовье не подумали — так это о снегоступах. Но где их теперь взять?..

Взобравшись, наконец, на холм, я перевела дух и поразилась тому, насколько разнится нынешний вид на Аутерскаа с тем, что я наблюдала в тот ненастный вечер. Сбросив с себя призрачную пелену туч, они стали почти живыми. Сейчас они напоминали стены исполинского замка, и мне казалось, что наверху вот-вот взовьётся алый стяг.

Пики тоже блестели: метель не обошла их вниманием. Какое-то время я зачарованно любовалась открывшимися чудесами, а потом неожиданно для самой себя начала звать Святошу. Меня охватило такое жгучее желание увидеть человеческое лицо, что я, наверное, обрадовалась бы и магу из Тунглид Рэтур… или Гведалину, например. Сколько времени я пробыла под землёй? Сколько провалялась без сознания? Ищут ли меня? Искали ли вообще?

Эхо стремительно разносило мои крики по всей округе, но что они могли против многовековой, непоколебимой тишины? Моё одиночество особенно остро ощущалось здесь, на открытом всем ветрам холме. В целом мире не осталось никого, кроме меня и Аутерскаа, твердыни зимнего света, чарующей и устрашающей одновременно… Да тот ли это вообще мир? Не вывели ли меня глубинные дороги в какую-нибудь смежную действительность?

Кто знает, на что ещё было способно это зелье?..

Я смотрела на пики, не отрываясь и не моргая, глаза начинали болеть и слезиться, а в голове была одна только вода. Не выживу, не выживу, замёрзну, умру от голода… Нечем охотиться, за спиной — лиги и лиги опасных горных троп и лесов, а впереди — страшная неизвестность, олицетворённая кряжами Аутерскаа. Что делать? Кого искать? Где?

— Свято-о-о-оша-а-а-а!.. — горы огласились новым воплем отчаяния.

— Ау-у-у!.. — донеслось внезапно откуда-то снизу.

Голос, знакомый голос!

Я заорала с удесятерённой силой, хотя пару мгновений назад была уверена, что уже не выжму из себя ничего, кроме хрипа и рыданий. Побежала — и откуда только силы явились? — вниз, на ответный крик. После меня на снегу оставалась неровная стёжка, сводящая на нет все совершенство зимних одеяний…

Да ну и срань небесная с ними, в конце-то концов!

Дальше я помню, как рухнула в снег, поскользнувшись на спуске, как меня подняли из него сильные и до слёз знакомые руки, как я утопла промороженным сопливым носом в душном меху куртки, и мускусный запах одежды, которая давно не знала стирки, показался мне самым приятным и желанным ароматом на свете.

— Вот только реветь… не надо, — увещевал меня Святоша как-то очень сипло и неожиданно тихо. — Реветь — последнее дело. Ну, хватит, хватит.

— Давайте костёр разведём! — Басх сейчас существовал для меня только в виде голоса откуда-то из-за спины напарника.

— Ну не здесь же! — огрызнулся на него Святоша, продолжая мять варежкой мои растрёпанные и кольями торчащие космы. — Я вот прямо в снегу тебе тут очаг устрою! Возвращаемся на стоянку.

— Не хочу никуда идти, — устало подала я голос, чувствуя, как ноги подкашиваются, и только его рука на рёбрах не даёт мне осесть обратно.

— И что с тобой делать, горе ты моё? Придётся уж ещё немного поплестись. Бледная какая! Посмотри-ка на меня, ну…

Напарник поднял меня за подбородок. Немедленно бросилось в глаза то, что борода, ещё недавно бывшая туго заплетённой, теперь криво отрезана и варварски торчит. Волновался…

— Ох, ты ж…! — издал Святоша тихий возглас, глядя на моё лицо.

— Что?..

— Господин учёный! Ну-ка, глянь сюда, я же не один это вижу?

Из-за плеча напарника возникла голова Басха, слегка утратившая привычный лоск, и блеснула на меня своими изумрудами, которые тоже мгновенно округлились.

— Нет, я тоже…

— Да что со мной не так?! — перепугалась я.

Меня что, ударили в лицо, пока я валялась в обмороке? Или зелье Марра вызвало какие-нибудь жуткие превращения? Мне для полного счастья только щупалец на морде не хватало, ага…

— Ну… как тебе сказать, — Святоша потёр затылок. — Ты только не пугайся, но у тебя глаза какие-то… жёлтые.

— Жёлтые?!

— Какие ж они жёлтые? — возмутился Басх. — Жёлтые — это как от нутряного яда бывает, а тут не такие совсем, тут как эффины…

— Какая, к мраку, разница, раньше они такими не были, — отмахнулся Святоша. — Что это такое с тобой случилось?

Я снова уткнулась лицом в его меховое плечо.

— Давай позже, а?..

— Хорошо, — голос Святоши смягчился. — Ты не ранена?

— Нет.

— Уже что-то. Ладно, пошевели лапками ещё немного, грызун. Не переживай, в снегу валяться не оставим…

…Уютный треск костра ласкал мой слух, но смотреть на него я боялась, вспоминая случившееся. Остаток дня и незаметно наступившая ночь выдались такими же морозными и спокойными. Стоянка, которую Святоша устроил в скальном углублении, хорошо защищала от ветра. Грея пальцы в его варежках, я пыталась вспомнить, когда это я лишилась своих — и не могла: разум совершенно отказывался мне служить. Впрочем, какая разница? Лишиться ножа и топора было куда обидней. Под ногами похрустывали наваленные еловые лапы. Святоша звякал котелком. Ноздри щекотал слегка пряный запах похлёбки. Почти готово…

— Эй, — услышала я сверху. — Держи. Тощеват, козлина, но наварист.

— Спасибо, — поблагодарила я, принимая плошку. Святоша пристально вгляделся в моё лицо.

— Сегодня отсыпаешься. Ещё ночку покараулю.

— Железные глаза, что ли, нашёл? — вяло запротестовала я. — Вчера, небось, тоже не спал.

— В такую бурю только спать, ага. Разве что вечным сном. Если хочешь — откараулишь за меня как-нибудь. Когда в себя придёшь.

— Если вы позволите… — вмешался Басх как-то неловко. — Мне… я мог бы… постоять на часах вместо вас.

Мы воззрились на него с совершенно неприличным изумлением.

— Имей в веду, господин учёный, я не скину ни одного эффи, — заявил Святоша. — Так что не старайся даже.

Басх вздохнул и отложил книгу, которую читал.

— Если уж начистоту… — начал он, спотыкаясь взглядом о наши лица. — Мне кажется, что все это… я имею в виду наш поход, разумеется… как-то вышло за оговорённые изначально рамки…

— Давай ближе к делу, а? — попросил мой напарник; в его голосе отчётливо проступила усталость.

— Не смейте меня перебивать! — вскипел Басх, стискивая свой фолиант и яростно полыхая очами. — Кто вам дал право так со мной обращаться?! Я хотел предложить помощь, хотел сказать, что не могу оставаться в стороне от всего, что вы делаете…

— Ну, вот и сказал, — равнодушно оборвал Святоша его излияния. — Спасибо, господин учёный! Просто сопли по бревну размазывать не надо, береги силы. До или после полуночи заступишь?

Басх уронил челюсть и принялся моргать часто-часто, словно его заколдовали. Некоторое время он ошалело смотрел на Святошу, а потом перевёл взгляд на меня. Я улыбнулась ему:

— Спасибо. Сейчас это и в самом деле кстати.

Басх подобрал с пола свои зубы и кивнул:

— Тогда после полуночи. Я буду лучше соображать.