Баллады снова солгут

21

Проснулась я от странного чувства, которое не могла объяснить. Казалось, что я не проспала и получаса: голова гудела, будто чугунный котёл, по которому кто-то немилосердно колотит поварёшкой. Шея тоже болела: заплечный мешок, всегда служивший мне подушкой в пути, куда-то пропал…

Рывком освобождаясь из оков сна, я села на шкурах и окинула жилище быстрым взглядом. Святоша всё так же спит близ очага; Ганглери нет — верно, по дрова пошёл; а вот и мой мешок — почему-то в руках у Басха, который роется в нём с таким видом, как будто имеет на это полное и неоспоримое право.

От этой картины мне стало кисло.

— Эй, что вы потеряли среди моих вещей?

От неожиданности Басх дёрнул головой и выронил мешок, впериваясь в меня затуманившимся взглядом.

— Моя карта с секретом была у вас. Она мне нужна.

— Так разбудили бы. А то, знаете ли, не больно-то хорошо начинать великий путь с того, чтобы шарить по чужим сумкам.

— А вы меня не учите! — Басх взвился вверх и отвесил моему мешку хорошего пинка. Несчастный жалостно прошуршал по полу. — Найдите её сами, если вам так больше нравится, только молча!

Он так повысил голос, что последние слова у него вышли почти криком, и этот крик разбудил Святошу. Мой напарник медленно сел, раскатисто зевая и путаясь в одеяле.

— Чего орёте?..

— Я всего лишь хочу получить свою собственность назад, — сказал Басх низким и гудящим от гнева голосом.

— И получите, — я кивнула, пытаясь сохранить спокойствие. — Дайте мне минуту.

Взгляд Святоши стал осмысленней. Напарник слегка нахмурился, царапая своими серыми льдинками сначала фигуру Басха, затем мои руки, роющиеся в мешке:

— Так. Что я проспал?

— Много чего. Басх вчера соизволил расплатиться с нами, и сегодня покидает, чтобы продолжать свой путь в более подходящей компании.

— Вы не в том положении, чтобы смеяться надо мной!

Н-да? Любопытно, почему же? Не ждёт ли снаружи конвой из адептов Нэль?..

Впрочем, почему бы им интересоваться такими мелкими сошками, как мы? А держать Басха никто не собирается.

Я шарила в сумке, пытаясь нащупать свёрнутый пергамент, а Басх занялся прочими своими вещами. Святоша некоторое время наблюдал за происходящим молча, потом спросил:

— Сколько я спал?

Я подняла голову от сумки:

— Больше суток.

Карта продолжала ускользать от моих рук, и я выругалась.

— Поторопитесь! — окрикнул меня Басх, пытаясь звучать властно. Я покосилась на него с раздражением; он стоял у самой лесенки с единственной сумкой, перекинутой через плечо, а в его руке светился тот самый конус — крепление, по следу которого так упорно шла Долина Магов.

У меня закружилась голова, в висках застучали маленькие болезненные молоточки. Мешок бессильно упал к моим ногам. Зеленоватый конус мерцал, будто питаясь пламенем очага, и я почти видела, как внутри камня переливается свой собственный свет. Как странно, что он не обжигает руку Басха…

Мои глаза вдруг оказались намертво прикованы к камню, и я ощутила безумное желание завладеть им. Каждый мускул моего тела напрягся перед броском, который я не совершила. У меня всё ещё оставалась кое-какая власть над собой, и я не собиралась так легко сдаваться этому странному, золотисто-зелёному свету, который тёк внутри древнего узора.

С мучительным усилием я перевела взгляд на лицо Басха и поняла, что он ничего не видит. Это мутило мой рассудок предчувствием скорой беды. Камень звал меня. Только меня. Как будто это не Басх, а я отдала всё, чтобы обладать им.

Несправедливость, в которой я не хотела участвовать.

— А подавитесь, — бросил учёный, круто разворачиваясь. — Обойдусь без неё. Мне некогда.

Он поднялся по лестнице и исчез в отворившемся проёме входа, а у меня перед глазами поплыли круги из зелёного огня. Плохо понимая, что творю, я кинулась следом.

— Белка! — крикнул Святоша за моей спиной. — Стой!

Я взлетела по лестнице и пинком отбросила деревянный заслон, служивший пещере дверью. В лицо ударил зимний ветер, за огненными сполохами в собственных глазах я едва могла различить цвет неба.

На склоне виднелись две фигуры: одна рослая, с вязанкой хвороста, другая — отмеченная зелёной искрой. Прерывистый свет в руке Басха вспыхивал всё быстрей, и я готова была поклясться, что в моих ушах звучат далёкие, но отчётливые рыдания.

— Эй, ты! — услышала я собственный выкрик, стрелою пущенный в спину уходящему Басху. — Знаешь, что тебе следует на всю жизнь запомнить?

Я тысячу раз клялась — самой себе, Святоше, Синему Небу — что все слова, сказанные мной в эту странную минуту, принадлежали не мне. Нечто вскинуло мою голову так, как я никогда бы не сделала, и взглянуло моими глазами так, как я никогда бы отважилась.

А ничего не предчувствовавший Басх обернулся ко мне — медленно и будто бы устало.

— И что же?

В огне, которым сейчас был охвачен для меня весь мир, учёный казался тлеющим и обречённым.

— Желая позаботиться о судьбах мироздания, — снова заговорило неведомое, пугающе усмехаясь, — научись-ка прежде заботиться о самом себе, ты, пыль на подошве времени.

— Да как ты… — начал было Басх, но мои глаза окончательно заволокло зеленью и золотом, а в ушах загудел ветер.

Я остро почувствовала, как хрупка окружающая действительность: достаточно было единственной искры в висках, единственного прикосновения лунных лоз, чтобы горы растворились. Мастерская уступила место лесной поляне, вокруг меня поднялись кинжальные острия сосен, а под ногами зашуршали сырые листья. Мои руки сжимали конус из зелёного камня — как в тот день, когда Святоша обнаружил его в сумке Басха…

Только тогда камень был мёртв. А теперь он истекал огнём, роняя на землю короткие вспышки. В самом его сердце жил ровный, мерцающий свет, и мы с ним дышали одной грудью. Моей.

Наше общее одиночество в призрачном, заблудившемся во времени снегопаде могло бы длиться вечно, и никто из нас не возражал.

Но вдруг узор пришёл в движение. Он вырвался за пределы камня, врастая в пространство и поджигая его, будто пергамент… Гладкие изгибы эльфийской резьбы сияли теперь повсюду, насколько хватало глаз, и казалось, что самая жизнь, её эссенция и дух обрели лицо.

И вдруг ворожба разом угасла, а видение рассыпалось чёрным, сухим пеплом. Я успела только опустить глаза и осознать, что камень в моих руках треснул по всей длине.

…Мой слух уловил тяжёлый кашель где-то совсем рядом. Подбородку было щекотно от мехового одеяла, которым меня укрыли. Оно же источало и душный запах, глушивший для меня сейчас все остальные.

Кашель повторился.

— Ну, ну, — голос Ганглери звучал успокаивающе, будто он говорил с ребёнком. — Давай-ка, надо выпить это.

— Да погодите же, дайте от прошлого глотка отойти… — а это, вне всякого сомнения, Святоша. — Ух, мерзость…

— Ничего не поделаешь. Кто тебя просил?

Глотки.

— А что я должен был делать? Как бы вы поступили на моем месте, дедушка?

— Ну, я же был там, рядом! Тебе нельзя было надрываться. Не держи, выплюнь. Прямо на хворост, не стесняйся.

— Оно того… оно того стоило… Я давно хотел.

— Но не ценой собственной жизни же!

Прерывистый, хриплый смех.

— Да бросьте! Не так все плохо-то было.

— Мне видней. Сейчас болит?

— Немного.

— Где?

— В горле больше.

— Живот?

— Самую малость.

— Грудь?

— Чуть сильнее.

— Хорошо. Пей ещё, и не смотри так! Если я тебя не вылечу, как следует, ты при первой же возможности надорвёшься. А оно мне надо?

— И что, эта гадость поможет?

— Разумеется. Как кулаки?

— Да им-то что сделается! — снова глотки. — Они привычные. Повезло ему…

— Что значит — повезло?

— Повезло, что я не смог за ним угнаться…

Я попыталась шевельнуть рукой и ощутила, как тошнотворно садят ладони. Захотелось поднять их к лицу и посмотреть, что с ними такое творится, но для этого надо было откинуть одеяло, а где взять сил?

Тело мучительно ныло и отказывалось подчиняться. Я приподняла голову и не сдержала хриплого стона от боли в шее.

— О, грызун проснулся, — донеслось со стороны очага.

Послышался шорох, и прямо надо мной выросла густая тень. Ганглери опустился рядом, глядя на меня; его небесно-голубой взгляд выражал сильное беспокойство.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Плохо, — выдавила я сквозь иглы в спёкшейся гортани.

Ганглери положил руку мне на лоб. Ладонь у него была сухая и прохладная. Как-то внезапно запахло дождём, и эта неожиданная свежесть унимала боль, возвращая телу способность двигаться и чувствовать.

— Спасибо, — поблагодарила я мага, понимая, что это облегчение пришло отнюдь не само собой.

— Не за что. Хочешь чего-нибудь?

— Есть. Могу, кажется, оленя проглотить.

— Прости, оленя нет. Есть похлёбка. Остывшая.

— Долго я так провалялась?

— Несколько часов. Ох, не было печали… — Ганглери тяжело вздохнул, но в глубине его глаз светилась улыбка.

Поняв, что я смотрю на него слишком пристально, он отвернулся и покачал головой, наблюдая за тем, как Святоша пытается не подавиться целебным пойлом. Тот старался изо всех сил, но выражение его лица не обещало никакого успеха.

— Что случилось со мной? — спросила я, поднимаясь на локтях — осторожно, стараясь поберечь ладони. Даже магия Ганглери не смогла полностью унять боль в них. — Я почти ничего не помню.

Ганглери усмехнулся:

— Сначала расскажи, что помнишь.

По мере того, как я пересказывала своё видение, ухмылка старого мага становилась всё шире, а в конце он и вовсе зашёлся смехом, обнажив великолепные для его возраста зубы:

— Камень, говоришь, треснул?! Так и ведь он и в самом деле треснул, да! Прямо в руке у юного охотника за истиной. Тот его, конечно, выпустил, а до земли и вовсе ничего не долетело — одна только пыль, и та ветру досталась. А ты только смотрела и смеялась. Какая осанка! Какой взгляд! Любо-дорого взглянуть!

— А как господин учёный-то орал, — мрачно вставил Святоша, шумно сопя. — Любо-дорого было послушать.

— Да уж… — протянула я, пытаясь осознать случившееся. — И что, он после этого ушёл?

— Убежал, — сказал Ганглери, продолжая смеяться. — Но сначала он очень хотел тебя придушить.

Святоша засопел ещё сильнее и стиснул чашку.

— Получил взбучку, скатился вниз по склону и убежал, малость выпачкав снег кровью, — закончил маг, поднимаясь и отходя к очагу.

— Я хотел догнать, да не смог, — сказал мой напарник печально. — Что-то плоховат я до сих пор…

— Да брось ты, — я вытащила-таки руку из-под одеяла, чтобы махнуть ей. — Отделались, наконец — и спасибо Небу, наконец…

И тут я разом позабыла, что хотела сказать. От вида собственной ладони меня едва не вырвало прямо на шкуры. От кончиков пальцев к запястью змеились жуткие багровые линии, напоминавшие не то ожоги, не то глубокие порезы, и вид у всего этого был кошмарный. Я с ужасом выдернула из-под одеяла вторую руку и убедилась, что она выглядит точно так же. По линиям текла стучащая боль, а сами они будто желали прорваться выше запястья и оплести мои руки полностью.

— Это что такое?! — сдавленно осведомилась я.

— Больно? — спросил Ганглери вместо ответа. Его лицо мгновенно скрыла тень, густая и непроницаемая.

— А как вы думаете?..

Старый маг молча взял мои руки в свои, волшебным образом не потревожив отметины. Но было ясно, что он ничего не может с ними сделать: вспышки незримого тепла — капли его магии — проходили сквозь мои ладони и рассеивались впустую.

На моих глазах одна из линий, не сумев проникнуть за кромку запястья, слегка загнулась и потемнела. Это вызвало новый укол боли и невольные слёзы на моих глазах.

— Что с ней, дедушка?! — Святоша отставил в сторону свою плошку и начал подниматься с лежанки.

Ганглери стремительно обернулся:

— Лежите спокойно, юноша, иначе я снова вас обездвижу!

Святоша покорно рухнул обратно.

— Пейте лекарство, — добавил старый маг, и спокойствие его голоса никого не обмануло. Даже его самообладание не могло сладить с рокочущими призвуками гнева и тревоги.

— Что со мной такое?.. — спросила я. Мне хотелось отвести взгляд от собственных рук, но ничего не получалось.

— Я не знаю, — сказал Ганглери. — Не знаю, девочка. Я очень хотел бы, поверь. Но не далее, как утром, ты совершила то, что всегда считалось невозможным: уничтожила эльфийский артефакт. Понимаешь ли ты, что даже время не отваживалось их касаться? Я не уверен, что в мире есть хоть один маг, который знает, что может теперь произойти с тобой.

Ещё одна линия свилась улиткой и потухла, а за ней ещё и ещё. В багрянце, уродовавшем мои ладони, становилось всё больше и больше темноты. Некоторым отметинам удавалось прорасти выше по предплечью, и они сохраняли чуть более светлый оттенок. Ганглери внимательно смотрел на них, и я чувствовала, что он говорит мне не всё. Может быть, боится напугать?

Хотя куда уж ещё…

— Эй, дедушка, — позвал Святоша, — вы б придумали что-то, а? Мы в это мешаться не хотели! Почему за глупость этой сволочи белобрысой расплачиваться должна Белка?

— Ваша ошибка, юноша, в том, что вы надеетесь на справедливость, — ответил Ганглери, не отрывая взгляда от моих рук. — Насчёт остального мира я не совсем уверен, но здесь, в Мастерской, всем правят месть и гнев.

— Так ведь Басх теперь тоже пострадает, — я покачала головой. — У него ведь нет больше крепления, так и зачем он Тунглид Рэтур?

— Не думаю, что всё дело только в креплении, — старый маг покачал головой. — Он зол, упорен, он живёт своим делом. Долина Магов действительно впечатлёна. Я уверен, они примут его и так.

— Так-то всё ладно, вроде, — задумчиво произнёс Святоша, — вот только на что Долине Магов соратник, у которого этой самой магии даже на красный эффи не наберётся? Или магию нонче людям пришивать научились? Да и тут им делать больше нечего, выходит. Уйдут ли?

Ганглери не ответил.

— Посидите-ка в тепле, детки, — сказал он спустя несколько минут напряжённого молчания. — Мне нужно отлучиться ненадолго. Если не хотите, чтобы я вас усыпил, пообещайте не выходить наружу, пока я не вернусь.

Старый маг покинул жилище, кутаясь в мех. С его уходом огонь в очаге затрещал как-то громче, будто пытаясь не допустить нового приступа тяжёлой тишины. Боль в ладонях постепенно слабела; большинство отметин окончательно потемнело и угомонилось, свившись вокруг запястья тонкими капризными змейками.

Святоша продолжал хлебать из плошки, смешно кривя лицо.

— Ну, чего ты его цедишь? — спросила я. — Залпом бы уже выпил.

— Залпом дедушка не велел, — отозвался напарник. — Процессы, говорит, шибко трудные, надо постепенно. А жаль: залпом и впрямь легче бы пошло. Но вроде как это меня должно на ноги поставить одним рывком, так что можно потерпеть.

— Здорово! — я потянулась. — Значит, скоро в обратный путь?

Святоша пожал плечами:

— Я уже не надеюсь, что мы легко отделаемся. Дедушка сказал, что эти, из Долины, торчат у входа, точно нарыв. Как мимо пойдём?

— Да мы-то им на что?

— А ты, я гляжу, ещё не совсем проснулась, да? — Святоша насмешливо покачал головой, кашляя в рукав. — Будто наш господин учёный смолчит, где цацку-то потерял и кто в этом виноват. Ты им такой кислятины плеснула, грызун, что у них все зубы от неё выпадут. И ты думаешь, что они тебя отпустят? Может, ещё платочками вслед помашут?

Мне было нечем ответить на это, и я просто уткнулась взглядом в пол.

— И что же нам теперь делать?

— Ждать, — сказал напарник, отшвыривая в сторону опустошённый, наконец, сосуд. — Ждать, пока они не разберутся со своими делами здесь и не оставят это место в покое. Да не грусти ты так, выпьем ещё с тобой эля в «Бревноликой». Слово даю.

— Ты ведь уйти оттуда хотел?

— А вот как выпьем — сразу и уйдём. Куда хочешь? Может, в Локенхейн?

— Не далековато ли? Да и что нам там делать?

— Погуляем, жизнь столичную посмотрим. Бардов послушаем. А то до нашей глуши они не добираются никогда. Да и девочки там… — мой напарник прикрыл глаза и облизнулся.

— Мне-то что с этих твоих девочек? — сумрачно спросила я.

— У тебя свои развлечения, у меня — свои. Хочешь сказать, столица не сумеет тебе угодить?

— Не знаю. Не до того сейчас.

— Только не унывай. Обратно дорога легче будет, без обузы-то.

Покосившись на вход — а ну как Ганглери неожиданно вернётся и опять велит не двигаться? — Святоша поднялся и подошёл ко мне. Сел рядом, потрепал по макушке, потом пригляделся к моим обезображенным рукам, и его лицо погрустнело.

— Больно?

— Сейчас уже почти нет.

Напарник осторожно прикоснулся к самым кончикам моих пальцев и охнул:

— Да ведь горят! Ох, лишь бы оно только шрамами и осталось…

— И не говори, — сказала я, отнимая руку с чувством странного беспокойства.

— А что, дедушка совсем не может с этим ничего сделать?

— Похоже на то.

— Да непохоже ведь! — Святоша фыркнул и нахмурился. — Я ему, конечно, благодарен за то, что концы не отдал, но врать за свои — сколько ему там на самом деле? — годы он так и не научился. Он знает больше, чем говорит, разве ты не видишь?

Я пожала плечами:

— А что я могу сделать? Мы с тобой, знаешь ли, не в том положении, чтоб ответы у него требовать. Сам ведь про Тунглид Рэтур говорил — а кто нас от них защитит, если не Ганглери?

— Твоя правда…

Последний багрянец на руках потух, оставив лишь ноющие рубцы. Если не всматриваться слишком пристально, можно было подумать, что я ношу изорванные перчатки. Боль всё ещё вспыхивала кое-где, но шевелить пальцами я уже могла, не морщась.

— Есть хочется. Принеси, пожалуйста, похлёбки.

— Сейчас, грызун.

Пока я поедала остывшую пищу, пялясь в очаг остекленевшими глазами, вернулся Ганглери. Выражение его лица не внушило мне большой надежды: казалось, он был обеспокоен теперь ещё сильней, чем до ухода. На его груди поблёскивал тусклой зеленью какой-то амулет, которого раньше я на нем не замечала.

— К вечеру может подняться пурга, — сообщил маг. — Время на исходе, детки.

Голос его был тихим и будничным, но от этого мне стало только тревожней.

— На что это вы намекаете? — осведомился Святоша, который, по-видимому, разделял мои чувства. — Чьё время?

— А у вас, кажется, талант задавать правильные вопросы, — Ганглери усмехнулся одними губами. — Возможно, когда-нибудь он вам пригодится, но не сегодня. Но знайте: я рад тому участию, которое принял в вашей жизни, юноша. И рад видеть, что вы почти поправились. Потому что завтра вам обоим придётся покинуть Мастерскую.

Я взвилась на шкурах, забыв о своих израненных руках:

— Завтра?! Так скоро?..

— Скорей, чем мне бы хотелось, девочка, — обернувшись ко мне, маг вздохнул, и стена льда в его глазах, наконец, распалась. — Гораздо скорей.

Он подошёл ко мне. Я в очередной раз удивилась тому, как твёрд и лёгок его шаг — словно время имело над ним не больше власти, чем над эльфийскими артефактами.

— Как руки?

Я подняла ладони вверх и пошевелила пальцами:

— Терпимо.

— Прекрасно. Надень варежки, девочка. Нам с тобой придётся совершить прогулку. Мне не хотелось бы тревожить тебя сейчас, но, как я уже сказал, наше время на исходе.