Баллады снова солгут

3

Этой ночью ветер успокоился и перестал пронизывать меня насквозь. Чёрное небо предвещало ясный день, но сейчас по улицам кралась стылая тьма, а мягкий свет из окошек тонул в синевато-серых сугробах.

Над вершинами гор плыла огромная, невыносимо яркая Луна. Она убывала, но от этого её лик казался ещё более язвительным, чем обычно. Бредя в одиночестве посреди пустынной улицы, я смотрела на неё, пытаясь не вспоминать о том, что меня учили считать её живой… и неизмеримо могущественной.

В виске закололо, будто Луна дотронулась до него своим лучом и слегка провернула присмиревшую за последние несколько дней иглу. Очевидно, Матерь Магии желала напомнить мне, что уж коли я не в силах управлять её даром, этот дар и дальше будет управлять мной.

Что могло бы случиться, если бы я не подчинилась?

Занятая своими мыслями, я миновала нескольких стражников, не обратив на них почти никакого внимания. Ноги несли меня куда глаза глядят, и довольно скоро принесли к расщелине, пересечённой широким мостом. За ним начиналась менее зажиточная часть города, а внизу виднелась массивная стена. Я остановилась, размышляя, не следует ли сейчас повернуть назад.

Казалось, что моё дыхание замерзает, толком не успев сорваться с губ.

— Эй, ты! — послышался сзади грубый оклик.

Я обернулась. На меня с разной степенью злости смотрели двое стражников, один — с лицом, располосованным следами чернил. Эрвен.

На мгновение мне стало смешно, а потом — страшно. О, Небо, ребята, ну вот чего вам неймётся-то…

— Чем могу?.. — осведомилась я. Чутье протестовало, приказывая бежать. Их двое, я одна, и совершенно ничего им сейчас не помешает сбросить меня в расщелину.

И магия не успеет мне помочь. Чтобы выплеснуться, ей требуется время, а тут всех делов-то на пару мгновений.

Стражники начали приближаться ко мне, разведя руки в стороны, будто ловили строптивую курицу. Я повернулась и побежала по мосту. Звенящий топот за моей спиной эхом отдавался в ушах.

«Все! Завтра! Смываюсь! Отсюда! Бес! Во! Зьми!» — думала я на выдохах.

Меня окружили маленькие бревенчатые избушки, разбросанные в совершенном беспорядке, и я метнулась в один из извилистых закоулков между ними, надеясь скоро оставить преследователей позади. Но мне не повезло: впереди явно виднелся тупик — стена какой-то большой избы, похожей на амбар.

Я врезалась в бочку, вскрикнула, обрушила под ноги своим преследователям какие-то сырые брёвна. Моей единственной надеждой оставалась крыша амбара — если я влезу на неё, то пусть ловят меня по воздуху, прыгаю я далеко и поскальзываюсь редко.

Вот я вскочила на полуразобранную поленницу, уцепилась за выступающее бревно, перебросила туловище на балку и почти уже влезла на крышу, когда поняла, что эта самая балка подо мной совсем гнилая.

«Чтоб тебя», — успела я подумать, падая.

Сегодня мне точно не стоило вставать с постели. Висок пронзила острая боль, не имевшая ничего общего с магией. Мир зашатался и распался на колючие искры, прихватив с собой мои шансы на хорошее окончание этой истории.

Очнувшись от сквозняка на каменном полу и резко открыв глаза, я очутилась в каком-то сумасбродном мирке, который то обжигал моё сознание калёным железом, то топил его в мутном молоке.

— …ну чё, мразь остроухая, раз мне из-за тебя девки не дают, тебе и отдуваться…

Надо мной стояла грузная фигура с чёрным лицом. Посреди болезненного тумана болотным огоньком вспыхнуло понимание того, что сейчас будет, и тело, подстёгнутое страхом, очнулось и перебороло слабость.

В тот момент, когда Эрвен начал наклоняться ко мне, противно звякая ремённой пряжкой, я выбросила вверх ногу и угодила именно туда, куда следовало. Он сложился пополам и посинел, хватая ртом воздух.

Я вскочила, глядя, как качается и раздваивается пространство. Мои мысли жаждали ухнуть обратно в спасительную пустоту, но мешали ужас и комок мучительной тошноты в горле. Ноги сами собой сделали несколько шагов назад, спина ощутила холодную неумолимую стену. Руки нашарили её и упёрлись изо всех оставшихся сил.

Зрение изменяло мне, и я только смутно различала очертания приближающегося кошмара. Цвета стремительно гасли, и я поняла, что сползаю по стене.

«НЕТ! — я вцепилась в ускользающее от меня сознание. — Не сейчас! Держись!!! ДЕРЖИСЬ, ДРЯНЬ!!!!!».

В мой воротник вцепилась вонючая лапа, и меня едва не вырвало. Не потому, что я мало старалась: сейчас это было бы как нельзя кстати. Ноги держали меня так плохо, что грубый толчок моментально вернул меня на пол, и в ушах начался болезненный звон от пощёчины. Получив пинок в живот, я согнулась и закашлялась. Во рту стало горько и кисло.

— Ты чего делаешь?! — через моё головокружение пробился какой-то другой голос, слегка хриплый. — Оставь её в покое!

— Слышь, отброс, не вякай оттуда, а то жрать не будешь до самой казни!

— Она ж девчонка ещё совсем!

— Вот мужика и узнает, гы-ы-ы-ы. Да ты не завидуй, отброс, я её потом к тебе же и кину.

Я открыла глаза и мгновенно пожалела об этом: судя по ритмичным движениям рукой, который совершал омерзительный тёмный мираж, моя подошва причинила ему не очень много вреда. Пожалуйста, пожалуйста, я хочу обратно в обморок, просто обратно в обморок, чтобы ничего не запомнить…

Магия не собиралась приходить мне на помощь. Не ново: ей гораздо больше нравилось втягивать меня в неприятности.

Тёмный кошмар стал больше и ближе, звон в ушах нарастал. Я из последних сил оторвала с пола своё туловище, но ноги больше не хотели меня слушаться. Кошмар наклонился и вцепился в мои бёдра, одновременно раздвигая их и стягивая с меня штаны. Было больно, смрадно и очень страшно. Единственной надеждой оставалось забытьё, но оно не приходило.

— Эрвен, ты охренел, что ли? — различила я сквозь грохот в ушах. — Нашёл, куда бабу притаскивать!

— На хрен иди, Валлен, — перед моим лицом внезапно становится светлей. Мираж отдаляется, возвращая мне возможность дышать.

— Это что за немочь? Что, красивей баб нынче у Чёрной Ослицы нету?

— Так у Чёрной Ослицы бабы денег стоят.

— Остолоп, ты им что, платишь? Как будто не в страже служишь.

— Эта тварь мне морду испортила!

— И ты решил хрен в тот же цвет покрасить? Хоть другое место нашёл бы.

Разум снова тонет в жгучем болоте, и я перестаю различать слова. Кажется, меня снова куда-то тащат, грубо толкают и бросают. Снова пустота вокруг, снова ноги не находят сил держаться, хоть я и пытаюсь, хватаюсь за что-то вроде металлических прутьев. На страх больше не остаётся сил. Что-то тёплое не даёт мне упасть. Гулкий, болезненный хохот.

Скрежет, будто ключ поворачивается в замке. Темнота.

…— Всё, достаточно!

Пол и потолок с моей точки зрения всё ещё находились не там, где им полагается. Левая нога уже ничего не чувствовала, как и руки, туго перетянутые в запястьях. Необыкновенная лёгкость в голове должна была вот-вот закончиться: как только меня снимут со столба и освободят от заклинания, сковывающего телесные нужды, я прокляну самое себя, небо над головой и землю под ногами.

Шутка ли, провисеть вниз макушкой две седмицы. Хотелось заплакать прямо сейчас, но заклинание запрещало и слёзы тоже. Бесполезная жестокость, но кто ж в Тунглид Рэтур, Великой Долине Магов, ведёт счёт пыткам… Нам положено быть сильными духом.

Меня опустили на пол. Я увидела остроносые туфли мастера наказаний; почтенный адепт наклонился ко мне и осторожно перевернул меня за плечо лицом вверх.

— Ох, остроухие, — адепт вздохнул, быстро и уверенно сплетая пальцы в замысловатые фигуры. — И чего только им от вас надобно-то, болезные…

Жгучие мурашки по всему телу возвестили мне о распаде спасительного заклинания, и все ощущения, которые оно запрещало, нахлынули на меня разом. Боль в конечностях, голове, спине и желудке; острая резь внизу живота; невыносимое давление где-то над переносицей, такое сильное, что хочется выкричать его, выплакать, выцарапать из-под кожи…

После двух седмиц наказания я не могла отказать себе в такой малости. Крик душил меня, пока я раздирала своё лицо ничего не чувствующими пальцами; кожа онемела настолько, что я не была уверена даже в том, что открываю рот.

Мастер не будет сейчас вмешиваться. Я должна пережить первую волну мучений после освобождения; вот если я начну вредить себе слишком сильно, тогда он меня остановит. Остальные мелочи легко лечатся.

Я ощутила, как легко становится внизу живота и как влажно — вокруг; к телесным мучениям добавляется омерзительный стыд. Я оставляю в покое лицо, пытаясь отползти от лужи собственной мочи. Надо скорей приходить в себя, пока не началось что похуже…

Гулко хлопает дверь зала наказаний, я вижу лиловые одежды.

— Как дела?

— Как видите. По-моему, дольше ещё никто у нас не висел. Чего вы пытаетесь добиться, де Разор?

— Того же, что от всех них. Пробуждения способностей. Магия должна за неё вступиться.

— Другие погибли.

— Эта, вроде бы, выносливей прочих. Или упрямей.

Мастер наказаний хмыкает:

— Вот уж в последнее я могу легко поверить!

Меня корёжит от внезапного приступа боли в хребте, судороги леденят пальцы, будто я долго держала их в колючем снегу. Я бьюсь головой об пол.

— Чего ж вам людей-то не хватает, а?

Мне сводит челюсти, да так сильно, что я почти слышу хруст зубов. Руки меня не слушаются, ноги — тоже.

— Не для всего они годятся, Версер. Если у нас всё получится, она будет нам благодарна.

Я буду тебе благодарна, если ты вырвешь себе сердце, тварь. Если честно, я бы тебе с удовольствием помогла. Как же сильно горят вены…

Я об этом не просила. Я не просила родиться в полнолуние, я не просила вас отнимать меня у бабушки Мэйв, я не просила вас мучить меня вашей бесполезной магией восемь долгих зим. Ваша Луна мне не Мать — ни мне, ни сотне других наироу, погибших или сгинувших бесследно в тёмных залах Арэль Фир, Дома Мудрости и Учения.

Бездарности, мы бездарности… Да я и не хочу никакой магии. Я хочу, чтобы это кончилось.

Давление во лбу становится всё более жгучим, и вены тоже. Такое чувство, будто вместо крови в них бежит жидкий огонь, который ищет путь… Я подношу запястье к глазам и с мучительной ясностью вижу синюю полоску под кожей. Огонь нужно освободить из плена, а вместе с ним — и меня саму.

Как же горит голова… такое со мной впервые. К тупой боли я уже привыкла, а тут будто кто суп в моём черепе варит… Я собираю силы в кучу и встаю на четвереньки. Такое ощущение, что позвонки сейчас прорвут кожу на спине. Негромкий разговор смолкает. Но я стараюсь не издавать ни звука, хоть жжение и раздирает горло неслышным воплем.

Надо доплестись до спальни. Там найдётся, чем вскрыть вены, я позаботилась заранее… Магия не придёт меня спасать. Луна не Мать для наироу, и она не любит нас, как других магов, не защищает…

Она убивает нас. И я не хочу дожидаться агонии, которая забрала остальных.

Мастер наказаний открывает передо мной дверь, выпуская меня в темноту и прохладу коридора. Огонь в крови клокочет. Потерпи, скоро я тебя выпущу…

…На этот раз я очнулась от приятного ощущения прохлады: чья-то рука положила мне на лоб влажную тряпицу, и гоблинская пляска в ушах будто бы слегка притихла. Разлепить веки оказалось легко, но память медлила: я не узнавала ни места, где находилась, ни человека, который унимал боль в моих висках.

— Доброго, — поприветствовал меня этот человек. — Я здесь, правда, уже немного запутался со временем, так что просто доброго.

Мир обрёл чёткость. Тусклый свет факелов на стенах, решётка, холодный пол… Каменный мешок! Я почти вскочила, но потеряла равновесие и отпрянула к стене от успокаивающего жеста незнакомца. Кажется, рёбра готовы были треснуть от распиравших меня рыданий.

Но Эрвена здесь не было.

— Эй, эй, всё хорошо, — незнакомец вскочил одновременно со мной, но от его почти ласкового прикосновения к моим плечам я чуть не закричала. — Никто не сделает тебе больно.

Сквозь прорвавшиеся слёзы я различила глаза незнакомца. Серые. И очень близко к моим. Я их уже видела, причём недавно…

— Я тебя не обижу, — тихо и раздельно повторил мой сосед по камере. Подождал, пока я справлюсь со всхлипами, и добавил: — Знаешь, в противном случае я был бы полным козлом.

— Ты… — слабо удивилась я. — Знаешь, четыре дня назад ты выглядел иначе.

— Знаю. С меня быстро синяки сходят. Присядь-ка, — солдат, отомстивший своему командиру, двинул меня к полу мягким, но настойчивым жестом. — Честно, стоять ты сейчас всё равно не сможешь, да и незачем. Как тебя зовут, дитё?

— Я не дитё!

— Конечно. Так как?

— Эльн.

— Очень приятно. Меня можешь называть Святошей.

— Как?..

— Святоша. Это единственное имя, которое у меня вообще осталось, так что пользуйся. Все равно скоро уже некого будет так называть. Лет-то тебе сколько?

— Девятнадцать…

— Да ладно?

— Не веришь?

— Ох, я бы тебе больше пятнадцати не дал, только без обид.

Он приложил тряпицу к моему виску, взял мою ослабшую руку и прижал её к лоскуту.

— Держи теперь сама, раз проснулась.

— Святоша… что они со мной сделали, когда я… — меня вдруг затошнило, и я не смогла закончить фразу.

— Ничего. Пока.

— Э… что значит — «пока»?

— Перед тем, как уйти чесать херы в другое место, они решили повесить на тебя кражу, чтоб зря камеру не занимала.

— Но им придётся меня выпустить?.. Я ничего не украла.

— Это ты знаешь. Я — ну, не то, чтобы моё слово здесь что-то значило, хе-хе. У тебя есть друзья в городе?

— Нет… — голова болела, и довольно сильно. Над каждым ответом приходилось думать подолгу.

— Совсем? Ни одного человека, кто давно знал бы тебя и мог подтвердить, что ты не воровка?

— Я первый раз здесь.

— Ты что, одна приехала?

— Да.

Молчание.

— Хм. Мне что-то не верится. Ты шла через горы зимой и одна?

— Да.

Кашель.

— Ладно, это неважно. Могу сказать вот что: если ты не привираешь из хвастовства, то твои дела плохи. Очень плохи.

— Почему это?

— Подумай сама. Никто тебя не знает. Никто до этого тебя в глаза не видел. И вот выходят бравые стражи и защитники, которые торчат здесь, как грибы, уже много лет, предъявляют суду тебя… и… ну, предположим, кошель, который ты у них украла. Ты говоришь, что ты этого не делала. Но они-то в один голос кричат, что ты это сделала, и их поддерживает вся казарма! И в конце концов ты сама поверишь, что украла этот грязный кошель, только почему-то об этом забыла.

Ох. Дерьмо.

— И что со мной будет?

— А это уже зависит от того, какая шлея попадёт им под хвост. Если в кошельке будет от пяти до двадцати эффи — пять лет каторги. От двадцати до пятидесяти — десять. Больше — и это было бы лучше всего для тебя — будет означать, что твою шейку обмотают верёвкой и выдернут опору из-под твоих ног. Я думаю так: эти боровы мыслят очень просто. Они не понимают, что для тебя гораздо лучше умереть сейчас, зависнув между небом и землёй, чем либо свалиться под тяжестью камней, которые тебя заставят таскать в каменоломнях.

От насмешливых и горьких слов Святоши мне стало жутко.

— Иногда глупость заменяет милосердие. В кошельке будет больше пятидесяти эффи, дитё. Никогда не кради такие увесистые вещи.

Я резко поднялась. У меня закружилась голова, пол покачнулся, но не исчез. Продолжая прижимать тряпицу к голове, я схватилась другой рукой за стену.

— Нужно что-то делать. Я не собираюсь умирать только потому, что какому-то козлу стыдно ходить с чёрной мордой!

— Хорошая девочка, — одобрил Святоша. — И что же?

Я провела окоченевшими пальцами по ржавым и тусклым прутьям. Достать до висячего замка на двери проще простого, просвет достаточно велик…

— А ты что? Собираешься ждать, пока тебя осудят? — спросила я, ощупывая замок.

— Я-то? — удивился Святоша моему интересу. — Не знаю. У меня ещё время есть.

— Как это? — я обернулась к нему.

Он улыбался краем рта.

— Ради одного заключённого, даже такого опасного, как я — ты уже наслушалась, наверное — не станут ставить виселицу, это слишком дорого. Сначала подберут мне компанию. Тебя, например, да ещё парочку сбившихся с пути. Ну, или забудут меня кормить, и рано или поздно я сам тут загнусь потихоньку.

— А ты не думал сбежать ещё раз? — поинтересовалась я.

— И куда я денусь? — Святоша пожал плечами.

В его спокойном ожидании казни мне почудился какой-то отчуждённый интерес. Казалось, что его уже сложно чем-либо удивить, ему скучно и откровенно на все плевать.

Камера постепенно перестала раскачиваться вокруг меня. Голова болела сильно, но времени отлёживаться и зализывать раны не оставалось, да и место не располагало к отдыху.

Я огляделась. Голые и пустые стены ничем не могли мне помочь, пол тоже, хоть на нём и лежало несколько соломенных тюфяков. Я вывернула наизнанку карманы штанов — ничего, кроме нескольких медных монеток. Святоша молча наблюдал за мной, сидя на полу, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене.

— Ты правда думаешь, что сможешь открыть замок? — спросил он, когда я, явно напоминая хорька, принялась обыскивать тюфяки.

— Хлипковат, — проворчала я. — Было бы чем.

— Местные стражники, конечно, умом не отличаются, но ты же не думаешь, что они оставили здесь отмычки специально для тебя?

Я отошла от решётки, уселась на тюфяк и задумалась. Если бы нашлась хоть какая-нибудь, крохотная железка!

В пальцах я вертела длинную соломинку из тюфяка, едва не плача от бессилия. Моя гудящая голова отказывалась работать как положено, выдавая только чушь вроде идеи отдаться тем же стражникам ради свободы.

Фу, гадость какая.

Будучи во власти боли, злости и головокружения я как-то пропустила тот момент, когда в виске началось жжение особого рода. Святоша дремал, запрокинув голову и закрыв глаза. Он явно не собирался мне помогать. Но если он смирился со смертью на эшафоте, я — нет.

Зашипев от бессилия, я хотела смять соломинку пальцами и отбросить её. Прошло несколько мгновений, прежде чем я поняла, что с ней что-то не то. Удивлённая, я поднесла её поближе к глазам. Светлая травинка, противореча всякому здравому смыслу, была прямой, острой и твёрдой, как железо.

А Святоша продолжал дремать.