Баллады снова солгут

2

В нескольких ярдах от меня за плетнём раздавалось взбешённое кудахтанье и летели перья трактирных кур. Я наслаждалась уединением на пустом, затянутом дымкой стрельбище. Верхушки леса на западе тлели гневным закатом, но с каждым мгновением его пламя слабело, уступая напору клубящихся туч.

Ненастная ночка нас ждёт. Впрочем, давно пора: эта осень что-то слишком уж мягкая — и зима с лихвой возместит нынешние милости, никто в этом не сомневается.

Я выпускала по мишени стрелу за стрелой, упиваясь странной лёгкостью, с которой натягивалась тетива, и ощущала особую охотничью дрожь, когда наконечник входил в поверхность круглого деревянного бруса. Умели ж делать, черти!

Очередная пущенная мной стрела вонзилась в оперение предыдущей и расщепила её. Это удавалось мне нечасто, и я взвизгнула от восторга.

— Лихачествуешь?

Обернувшись, я встретила насмешливо-доброжелательный взгляд Святоши. Он стоял у бревенчатой стены, скрестив руки на груди, и рассматривал меня. Его взгляд остановился на луке.

— Так вот оно что, — в своеобразной манере растягивая слова, сказал Святоша. — Милая вещица. Ясно, почему ты так легко рассталась с целым кошельком, скупердяйка.

Я кивнула и протянула лук ему:

— Хочешь попробовать?

Святоша кивнул и взял лук. Он стрелял с хищной порывистостью, словно стремясь полностью подчинить оружие себе. Выпустив с десяток стрел, он оскалился. Глаза выдавали пробудившуюся жажду охотника. Выглядело жутковато.

— Да, на такую игрушку никаких денег не жалко, — сказал он, возвращая мне лук. — Но я предпочёл бы свой старый.

— А что так? — полюбопытствовала я.

Святоша пожал плечами:

— Не доверяю я таким вещам. Сколько зим он видел? Я не люблю оружие, у которого есть собственное мнение. Где Коуп его взял?

— По дешёвке у какого-то гробокопателя перекупил.

— Как-то так я и думал. Подожди, оно тебе ещё советы начнёт давать, как целиться.

Я продолжила свои упражнения, будучи слегка обескураженной и стараясь ощутить это самое «мнение», о котором сказал Святоша. Не вышло. Лук был покорен, как юная девственница.

— Мне показалось, что ты сегодня будешь занят на всю ночь.

Примостившийся на пустой бочке Святоша отрицательно качнул головой:

— Я теперь на мели. Остались какие-то жалкие медяки, на пиво да на жратву.

На миг застыв со стрелой в руке, я обернулась к нему:

— Вот мрак. Извини. Я верну, обещаю.

— Забудь, — буркнул в ответ напарник, дыша на, видно, начинающие замерзать руки. Из его приоткрытых губ вырвался белесый клуб пара.

— Нет, серьёзно.

— Забудь, я сказал. Мне с тобой ввек не расплатиться, помнишь?

Я с минуту удивлённо моргала, прежде чем поняла, о чем он говорит. Сколько зимы с тех пор минуло — четыре?…

…Огонь в камине угрюмо ворчал, требуя ещё дров. От слюдяных окон, заросших морозными иглами так, что даже неба было не видать, тянуло неприятным холодком. Стул для посетителей будто нарочно сделали из такого твёрдого дерева, что сидение на нём я уже начала воспринимать как пытку.

Сбоку от меня медленно и противно скрежетало перо. В Аросе всех «гостей города» полагалось заносить в особые списки, и занимался этим один из офицеров стражи — нестарый ещё мужчина, носивший зачем-то бледную мочалку вместо обычных усов.

— Имя?

— Эльн, — других имён у меня тогда не водилось. В родном приюте бабушка Мэйв старалась давать нам красивые имена, будто тем самым она могла подарить нам хорошую жизнь. Я ей благодарна. Это имя было приятно хранить у самого сердца, как драгоценный подарок единственного в мире человека, который в меня верил.

И именно поэтому я не любила его называть. Оно было слишком… моим.

— Фамилия?

— Нет.

— А прозвище есть?

Я пожала плечами. Офицер постучал кончиком пера по пергаменту. С пера сорвалась тёмная капля и нагло шлёпнулась рядом с именем, будто подчёркивая мою безродность и незначительность.

— Наироу, значит, — короткий кашель, — отметим.

Я сердито дёрнула себя за прядь.

— Это имеет значение?

— Нет, совершенно. Просто я заметил, что наироу часто живут охотой, — офицер покосился в сторону моего нехитрого снаряжения. Оно состояло из старого лука, почти пустого и весьма потрёпанного колчана и не единожды залатанной сумки. — Цель прибытия?

Чем меньше город, тем спесивей правитель. Эти горные князьки все, как один, считают, что до их жирных глоток кому-то есть дело. Я всегда сочувствовала страже в таких местах: каждому приходится отдуваться за троих, обслуживая трусливые задницы своих господ.

— Холодно. Хотела переждать холода и двинуться дальше на юг. Или вы против?

— Ни в коем разе, — тени на лице офицера заметались в поисках любезной улыбки. Лучше не старайся, парень. С такими-то усами… — Место постоянного проживания?

— Я нигде не живу.

Тени успокоились и расселись по местам в уголках морщин и шрамов.

— Значит, бродяжничаете?

Я невольно хихикнула — то, как это прозвучало, показалось мне забавным.

— Можно и так сказать.

Мочалка под носом офицера как-то поникла. Вообще-то, в горных княжествах Сандермау бродяжничество вроде как не нарушает закон. Но они пытаются подражать Югу Просвещённому, оттого и странников здесь воспринимают недружелюбно. Забывая, между прочим, о том, что на Юге Просвещённом бродягами называют не охотников и ремесленников, а нищих. А я уже долго не жила на милостыню.

Офицер открыл рот, чтобы задать мне ещё вопрос, но тут окованная железом дверь распахнулась от удара чьей-то ноги. Дробно посыпался град ругательств, и две кольчужных фигуры втолкнули в комнату одну некольчужную, рыжую и изрядно избитую.

Рыжий парень ежесекундно слизывал кровь с разбитых губ. Его одежда не выглядела подходящей погоде: рваная шерстяная рубаха от горного мороза не спасёт. Штаны вроде бы тёплые, но что в них толку, если их хозяин бос. Дыра на рубахе обнажала плечо в рубцах.

Руки в толстых, мехом отороченных перчатках, толкнули его на пол, рывком подняли. Парень, видимо, уже не мог стоять без посторонней помощи, потому что рухнул как подкошенный, стоило им только его отпустить. Один из стражников начал поднимать его пинками, а второй просто наблюдал, не мешая напарнику развлекаться чужой болью.

Мне стало нехорошо. Могли бы хоть перед гостями города прикинуться, что обращаются с пленниками по-человечески. Лицо избиваемого легко сошло бы за каменную маску, если бы не кровоподтёки: он сносил пинки без единого стона. По моему хребту будто проползла змея, и ощущение липкого холода — порождения страха и жалости одновременно — помешало мне отвернуться вовремя. Мы встретились взглядами: тощая, плохо одетая полукровка, съёжившаяся на дубовом стуле до сходства с гоблином, и человек, измученный морозом, побоями и собственным отчаянием.

Глаза… серые, как морозные наросты на окне — такие усталые и совершенно пустые. Будто он не до конца понимает, что с ним происходит, оттого и не издаёт ни звука. Я сглотнула и ощутила болезненное жжение в виске. Нельзя смотреть, нельзя… это может кончиться плохо.

Страх, обычный сторож мыслей, крепко стиснул моё сердце в костлявом кулаке. Следовало отвести взгляд, но не получалось.

Я не смогу тебе помочь, прости…

— Может, хотя бы до камеры его дотащите? — осведомился офицер из-за моей спины.

— Мы на него седмицу потратили, — Эрвен наградил парня ещё одним пинком. — Дай душу-то отвести.

— Семь дней сосульками мочились! — подтвердил второй стражник и плюнул на парня.

Договорить он не смог. Плевок сделал то, на что боль уже не была способна: глаза пленника вспыхнули гневом, и он выкинул такой финт, какого обычно не ожидают от полумёртвого человека, ничком лежащего на полу.

Он извернулся со сдавленным рыком и ухитрился вскочить, помогая себе одними ногами, а через миг его зубы оказались в дюйме от горла стражника с лишними слюнями. Эрвен не растерялся и ударил парня древком алебарды в спину, после чего продолжил отвешивать ему пинки с явным наслаждением. Змея на моём хребте извернулась, вонзила зубы точно меж лопаток, и её яд вступил в схватку со страхом.

Я так не научилась спокойно смотреть, как бьют лежачих.

— Перестаньте, — сказала я, поднимаясь. — Пожалуйста.

Может, если они меня услышат, ничего не случится. Ничего просто не успеет произойти — они прекратят избиение, и всё кончится.

— А ты кто такая, мать твою? — осведомился Эрвен. — Принцесса эльфей, шоле? Или просто зубы того, лишние? Я-то повыбью, если хочешь. Лучше всех в городе сосать будешь!

— Брось, Эрв, — неожиданно вмешался второй стражник. — Серьёзно, надоело уже. Давай оттащим его, и пусть гниёт себе потихоньку.

— Жопу себе лизни, Серго. Так чё, остроухая? — отшвырнув в угол алебарду, Эрвен переваливающимся шагом направился ко мне.

Мой висок снова жгнуло, на этот раз дольше и сильней. О, нет. Я должна сейчас ответить, я должна сделать что-то, что не даст этому выплеснуться, не допустит беды…

— Эрв, ты в шмат что ли, с бабой драться?

— Ну, отхватит разок в жбан, чё ты, Серго!

— Эрвен, я вынужден буду доложить!

— В штаны себе доложи.

Жжение в виске усилилось, будто кто-то вонзил мне в голову крохотную раскалённую иглу. Что произойдёт с этим человеком, если я буду бездействовать? Какая-то часть меня хотела бы на это посмотреть: слишком уж сильное отвращение росло в моей груди по мере его приближения.

Но оно того не стоит. Я не должна позволить магии решать за меня.

Как только он вытянул вперёд свою медвежью лапу — видимо, хотел схватить меня за воротник — я стиснула в кулаке давно нащупанную за спиной чернильницу и наотмашь треснула Эрвена по морде. Глиняный сосуд лопнул одновременно со жгучим пузырьком у меня в голове, и я не смогла сдержать глупой улыбки, вызванной неописуемым облегчением.

— СУКА! — с этим воплем стражник отшатнулся, прижав руки к глазам. Три шатких, нетвёрдых шага — и Эрвен обрушился на пол с грохотом и звоном, не переставая голосить. Серго забыл о пленнике и бросился к товарищу. Я оглянулась на офицера; лицо у того набухло таким густым багрянцем, что светлые усы выделялись резким пятном.

— ЖЖЁТСЯ! — орал Эрвен, пытаясь протереть глаза кольчужными навершиями. — ЖЖЁТСЯ, СРАНЬ!

— Так, хватит! — рявкнул офицер.

Пленник по-прежнему лежал на полу лицом вниз, его плечи тяжело поднимались и опускались. Я заметила лужицу крови под его волосами.

— Отведите его в камеру и заприте. И хватит его избивать, а то он не доживёт до плахи, — приказал начальник. — А потом, Эрвен, сходи-ка к Перету, может, он знает, как тебя отмыть. Да не юродствуй ты, не так-то тебе и плохо!

Замаранный стражник отнял руки от лица и зыркнул на меня с такой злобой, что у меня закружилась голова. Белки глаз казались страшно яркими на лоснящемся чёрном лице, и выражение их было достаточно ясным.

Он запоминал моё лицо. А ведь я, может быть, спасла его от чего-то похуже…

Затем оба стража схватили пленника за ткань рубахи и просто поволокли. Когда дверь в каменный мешок захлопнулась за ними, я обернулась к офицеру. Дружелюбие из его глаз испарилось, и я почувствовала себя крайне неуютно.

— Вы внесены в список гостей города, — сказал он, — можете идти. Но я бы на вашем месте долго тут не задерживался.

— А в чем этого парня обвиняют? — вопрос вырвался у меня прежде, чем я успела его осмыслить.

Страж зевнул:

— Что вам за дело? Не поделил что-то с племянником нашего князя, да и зарезал его спьяну, а потом пытался в горы сбежать. Да за седмицу не замёрз, живучая тварь. Ну, ничего, в петле ни одна шея целой не остаётся.

…Трактирчик в городе оказался очень уютным, несмотря на низкую плату за постой. Сквозь хорошо утеплённые стены до меня не могли дотянуться холодные и колючие пальцы суровой северной зимы, а золотой парчи на постели мне и не надо. Первые несколько дней я почти не выходила из своей комнатки, отогреваясь после долгого и трудного пути. Приютивший меня охотник — дядюшка Би — после своей кончины оставил мне достаточно эффи, чтобы не отказывать себе иногда в стакане горячего вина с пряностями, и этого хватало мне если не для счастья, то хотя бы для покоя.

Прошло четыре дня, в течение которых трактир беспрестанно кутался в метели и пургу. И вот наконец-то выдался вечер, когда сквозь иней на стёклах проступили звезды. Я сидела в общем зале и потягивала горьковатый тёплый эль из глиняной кружки. Повсюду трепетали робкие огоньки свечей и светильников.

— Тишина сегодня какая, — благообразный трактирщик Инги был явно настроен поговорить, устав давить зевоту.

— Все сидят по домам, греются, — я пожала плечами и жестом показала, чтобы мне добавили эля.

Хозяин вновь наполнил мою кружку.

— Тихий у вас городок, — заметила я, отпивая. — Наверное, немного у стражи работы.

Инги ухмыльнулся. Видел он зим, наверное, сорок, и годы уже сказывались на нем согбенными плечами и высокими залысинами.

— Теперь, наверное, будет немного.

— А раньше? — полюбопытствовала я.

— Раньше-то? — трактирщик фыркнул. — Раньше этот племянничек княжеский никому житья не давал. Что в офицеры угодил он по праву рождения, а не за заслуги, так ещё понять можно — так уж принято, и не нам спорить. Удивительно, как его лавиной в горах за все его подвиги не накрыло!

— Что творил-то?..

— То, что пьянствовал он, буянил да народ честный ночь-полночь избивал — опять же, стерпеть можно! Вот подлецом был… да не при вас будет сказано, сударыня.

— Был? — поудивлялась я для виду. — И чего ж он творил-то такого?

Инги, смущаясь и негодуя одновременно, тёр глиняный сосуд относительно чистой тряпкой.

— Да уж сколько девушек-то честных из-за него… того… жизнь себе сломали, — грустно сказал он. — Умел он их словом да делом подманить. А потом сорвёт удовольствие — да и под зад коленом, вы уж простите, сударыня! Вот за это-то его к смерти и приговорили. Жила тут неподалёку девушка, молоденькая совсем. Обручилась с одним солдатиком. О нем-то самом я мало знаю, хотя видел не раз, а судить его не мне…

У меня сжалось сердце. Чутье подсказывало, что судить жениха будут довольно скоро, и суд едва ли будет милосерден.

— Весёлая — ну прямо цветочек весенний! Ну он на неё глаз-то и положил. А они, знатные, умеют своего добиваться. Только девушка как поняла, что обманул он её, что жениха своего предала она, что все от неё отвернутся — да со скалы и бросилась. И разбилась насмерть.

Ох, прелесть-то какая.

— Жених-то у ней нездешний — с юга, говорят. Да и служил где-то неблизко. Только несколько лун тому назад перевели его — под начало этого самого племянника. Добрые люди молчать не стали, уж вестимо. И вроде тихий был, спокойный парень — только иногда глянешь на него, а в глазах словно бесы пляшут…

Ещё бы. Я снова отхлебнула эля.

— Я знаю, он просил его отсюда перевести… Тяжело ведь, и кто обвинит? Вроде даже и собирались, только не успели. Седмицы с полторы тому назад, на гулянии, командир опять напился и давай над его невестой при нем глумиться. Парень сидел-сидел, молчал; а потом бросился на него, и горло перерезал. При всем честном народе; весь их отряд тут же, и гости…

Инги кивнул на большой дощатый стол, стоявший недалеко от входа. Я посмотрела туда же, и к горлу подкатил комок.

— Как он ушёл — не знаю. Все видели, и остановить никто не смог, вот будто кто к скамьям приковал… Слышал я, недавно поймали его все-таки. Сейчас не то время, когда горы людям рады.

От услышанного у меня закружилась голова. Выходит, я вступилась за убийцу, который вполне заслуживает виселицы по закону. Эх, парень, ну чего ж ты руки замарал об такое-то дерьмо…

Кажется, настало время проветрить голову, и недолгая прогулка перед сном подходит для этого как нельзя лучше. Бросив несколько тусклых «красных эффи» на стойку и поблагодарив Инги, я вышла на мороз, плотно закутавшись в свою беличью куртку.