Баллады снова солгут

19

— Они не за мной, — я завертела головой изо всех сил. — Они про меня, наверное, и не знают.

— А за кем тогда? — спросил Ганглери.

— А это уже не моя долгая история.

Маг кивнул задумчиво.

— Ясно. А чья же? Кого мне следует спрашивать?

— Поговорите с Басхом, — сказала я. — Он тоже должен вам рассказ.

— Значит, за ним, — вздохнул Ганглери. — Вы пришли сюда, сопровождая его… Вот на ком стягивается этот узел.

— Скорее петля, — проворчала я про себя, ясно различая движение в той стороне, где располагался вход в Хардаа-Элинне.

— Что он ищет здесь?

— Я не думаю, что это…

— Ох, перестань, девочка. Облегчи мой и без того непростой труд. Что он ищет?

— Он ищет… — я запнулась. — Он ищет Великий Механизм, чтобы восстановить Дорогу Зелёных Теней.

— Вот как! Я должен был догадаться, — Ганглери нахмурился. — Впрочем, от меня он этого в любом случае не узнает. Непохоже, чтобы он мог принести этим какое-то добро миру.

— Тогда почему вы нас сюда пустили?

— Мне нужно было понять. Некоторое время назад я почувствовал смятение на самой границе с Итерскау, очень необычное, здесь такого не бывает. Я думал, что в какой-то из гробниц могла пробудиться сущность, нуждающаяся в упокоении, и отправился туда. То, что произвело это смятение, будто оставляло следы в самом бытии, и я почти испугался… Но никакой сущности я не нашёл — только вас. Тебя. Теперь, после твоего рассказа, я гораздо лучше понимаю, что случилось.

— Что же? — спросила я, почувствовав, как под одежду начинает проникать холод.

— Зелье шамана. Когда-то давно подобные средства были, м-м-м… в ходу. Весьма любопытно, что люди научились ему у диких существ, но сейчас применять их стало куда опасней, чем раньше. Не каждый способен пережить встречу со своей собственной Силой, и ещё меньше тех, кто может попасть на эту встречу и не сойти с ума по пути. Наверное, тебе повезло.

— Ещё больше мне повезёт, если мы со Святошей сможем отсюда уйти раньше, чем нас найдут эти, — я прибавила крепкое словцо, — из Тунглид Рэтур.

— Тут удача тебе не поможет, — сказал Ганглери. — Ему пока нельзя вставать. И, клянусь своей флейтой, я его свяжу, если он попытается!..

— Но выглядит он неплохо…

— Уж я постарался! Но его кишки, прости уж за грубость, должны срастись получше, прежде чем он опять будет измываться над ними грубой дорожной пищей. Он доставил мне столько хлопот, пока принимал лекарство, что я его чуть не усыпил.

— Да уж, это на него похоже, — я невольно улыбнулась.

— Из его воли можно мечи ковать, но порой она ему только мешает, право слово!.. — Ганглери дёрнул себя за бороду.

— Разве воля может мешать? — удивилась я.

— Ещё как, девочка. Гибкость гораздо полезней. Слишком сильная воля — ещё одна дорога к безумию.

Тут сзади послышался лёгкий шум, шаги, и спустя несколько мгновений румяный, выспавшийся Басх радостно приветствовал нас:

— Доброе утро! Спасибо за ваше удивительное гостеприимство, Ганглери. С вашей стороны так замечательно пустить нас под свой кров…

— Мог ли я поступить иначе?

— Вы очень добры!

— Что есть, то есть, юноша. И буду таким ещё несколько дней точно, хотя и не ведаю, к чему это может привести.

— Что вы имеете в виду?.. — удивился Басх.

Ганглери простёр руку в сторону входа в долину:

— Всмотритесь в этот чудесный вид. Не смущает вас в нем ничего?..

— Как странно, — Басх сощурился несколько близоруко. — Там словно что-то движется…

— Ага. Что же, по-вашему?

— Не знаю, не разобрать…

— За нами пришла Тунглид Рэтур, — сказала я сердито.

Глаза Басха расширились, и румянец на его щеках померк за какой-то короткий миг.

— Это невозможно!

— Почему бы? Их упорство давно вошло в легенды.

— Но ведь они потеряли нас, они позволили нам двигаться дальше…

— Вот именно, — я не удержалась от шпильки. — Зачем мешать вам, если гораздо проще сопроводить вас вместе с вашим креплением до Мастерской и отобрать его?

— Оно им ни к чему, — огрызнулся Басх. — Они не знают, как подступиться к Механизму. Если б знали, уже давно сами бы пришли.

— Ну, теперь-то им есть, на кого рассчитывать! — я хохотнула. Ганглери с любопытством наблюдал за нами обоими, а меня несло. — Что, неужели не понимаете? Они хотят, чтобы вы довели дело до конца! Вот увидите, они ещё помощь вам предложат!

— Что за глупости вы говорите, Белка, — голос Басха упал почти до шипения, в котором чувствовалась… угроза? — Это никого больше не касается. Я не стану делиться с ними собственным трудом!

— Как будто они оставят вам выбор. Что вы будете делать? Ждать, пока они уйдут? Я думаю, и это их вполне устроит. Вы когда-нибудь играли в прятки, Басх? Можно уйти, громко топая, а потом снять обувь и вернуться…

— Эльн!

— Не называйте меня так. Я Белка!

— А разве вам было не всё равно?! — Басх разгорячился и теперь снова почти кричал. — Вам ведь неинтересно! Я сегодня же вам заплачу, и ступайте себе! Катитесь в своё Семихолмовье, вы же только о том и мечтаете! Весь эль в этой дыре будет вашим! А я буду заниматься настоящим делом!

Ах, настоящим. А айтварас, от которого я отбивалась, был, наверное, потешным. Как и кровь на лице Святоши. В Жертву-ради-Мести нарядился горбатый шут из «Бревноликой». Далеко б ты ушёл без того «ненастоящего» дела, которым мы тут промышляли, светоч ты непризнанный?

Все, я слишком устала от всего этого.

Костяшки пальцев слегка болели, когда я спускалась обратно в пещеру. Кожа на них слегка покраснела. Что-то я не слышала баллад о герое с подбитым глазом; в том, чтобы испортить это заносчивое совершенство собственной рукой, было некоторое — пусть и малое — удовольствие.

Святоша спал — Ганглери, видимо, того и добивался. Я села рядом с ним, подтянула коленки к подбородку, как в детстве, и вперилась в огонь. Басх слетел по лесенке чуть позже, но я не обернулась. Учёный принялся возиться со своей сумкой. Через некоторое время рядом со мной шлёпнулся кошель, коротко звякнув. Снова скрипнула лестница.

Я нащупала его рукой и подтащила к себе. Судя по весу — полновесное золото, по десять эффинов в монете. Путаясь пальцами в завязках, я удивилась собственному безразличию — бледный свет драгоценного металла, столь милого мне, сейчас казался холодным и бесполезным.

Вой скребущих на моей душе кошек сейчас не заглушила бы и смертельная песня Алчущих Жизни.

«Плохо?» — сочувственно прошептал очаг.

«Угу», — подумала я.

«Оно того не стоит».

Я протянула к пламени руку, и оно затрепетало почти на кончике моего пальца, затанцевало на коже. Жжения не было. Огонь снова превращался в рыжего кота, вот-вот заурчит… Если брюхо почесать.

Рука болела и начинала слегка припухать. Язычок пламени взметнулся и неожиданно лизнул багровеющие костяшки — не оставив ожога, но сняв боль. Это было так странно, что я отдёрнула руку и в изумлении увидела, что краснота стремительно исчезает с кожи.

— Так, — сказал Ганглери, склоняясь надо мной. — Гости в моей долине редки, но неизменно интересны.

— Вас бесполезно просить так не делать, да? — пробормотала я, глядя на свою ладонь так, словно впервые её вижу.

— Именно. Ты понимаешь, что произошло?

— Нет.

— А хочешь понять?

— Нет!

— Почему, девочка?

Маг сел рядом со мной, взял мою руку в свою и начал рассматривать то место, к которому прикоснулся огонь. Но делал он это, кажется, больше для вида — слишком уж резко прекратился приступ паники, который уже готовился меня скрутить.

— Впрочем, можешь не отвечать. Я понимаю. Для тебя магия — это, прежде всего, боль.

— Нет, почему же, — слабо возразила я. — Магия — это сила, которую можно использовать во благо, и вообще…

— Да, но для тебя это — боль. Ты знаешь её лишь как неволю и оковы, как власть сильного над слабым. Вот ответь мне, чему ты научилась в Арэль Фир?

— Ничему, — буркнула я.

— Неправда. Ты научилась ценить свободу.

Эта фраза прозвучала так странно и внезапно, что я удивлённо воззрилась на старого мага, чьи умные, чуткие пальцы продолжали плести над моим запястьем свой узор.

— Ты научилась ценить простую, пусть иногда нелёгкую и голодную жизнь. Ты научилась ценить возможность идти туда, куда пожелаешь, любить того, кого пожелаешь, и верить в то, что выбрала сама, а не в то, во что приказано. Ты научилась быть счастливой тем, что имеешь, разве я неправ?

— Я… я никогда не думала об этом раньше.

— Способность радоваться каждому прожитому дню… Улыбаться оттого, что проснулась сегодня живой… что новое утро не отнимет у тебя никого, кто тебе дорог. Дары, которые трудно оценить, не познав их хрупкости…

— Странно, что вы это говорите, — я ухмыльнулась, стараясь не казаться совсем уж унылой. — В умных книжках пишут, что истинная свобода стоит гораздо дороже, и обрести её даже магам не дано. Во всяком случае, не всем.

— А кому дано?

— Любимым детям Луны, например. Адептам Даэг, или как их там…

Ганглери выпустил мою руку. Я подняла глаза; лицо мага не изменилось, но на весь его облик будто бы набежала густая тень.

— Откуда ты знаешь о них?

— Прочла как-то. В одной из книг нашего учёного.

— Их магия всегда была предметом зависти, — Ганглери покачал головой. — Но не для меня. Они платят за неё гораздо дороже, чем любой другой адепт. Чем больше у адепта Даэг власти, тем меньше она ему нужна. Я всегда радовался тем, как Луна распорядилась моим даром: исцеление, сила адептов Рагвид, всегда нужна миру.

— А я?.. Если я — маг, то как Луна распорядилась мной?

— Каков был её лик в час твоего рождения?

— Я родилась в полнолуние.

Ганглери потёр бороду:

— Обычно в твоём возрасте на такой вопрос уже легко ответить. Но странное развитие твоего дара не позволяет мне увидеть, чем Луна благословила именно тебя. Ты можешь быть Флеорин, и тогда тебе открыта самая душа земли — те из них, что рождены на полную Луну, способны вернуть жизнь даже самой иссушенной почве. А может, твоя сила — сила Лоорэ, хранителя и ясновидца; Даэг… Даэг тоже рождаются на полную Луну. Но ты много лет находилась без присмотра, и осталась жива — значит, ты, скорее всего, не из них.

Старый маг снова взял мою руку и протянул её к очагу. Я напряглась, желая её отнять, но старик похлопал по ней другой рукой:

— Не надо. Смотри.

Наши сомкнутые ладони погрузились в огонь, и пламя расступилось, обвивая их ласковым, чуть покалывающим теплом. Затем по моему запястью поползла вязь странного узора, и кровь в жилах побежала быстрей, а сердце застучало громче. С каждым вдохом меня наполняло приятное ощущение Силы.

Пламя не жгло мою руку. Оно целовало её, и оно любило меня.

— Магия — это искусство свободы, — сказал Ганглери. — Искусство любви. Магия — это искусство быть, искусство отдавать и принимать. Магия — это язык, на котором мир говорит с нами, и на котором мы отвечаем ему. Вам на уроках когда-нибудь играли на флейте? Нет? Пойдём.

Он вытащил меня из пещеры и заспешил куда-то. Шаг старого мага был так скор, что я за ним едва поспевала. Он видел тропу там, где я не могла и заподозрить о ней, и через какое-то время мы оказались на скальном возвышении, откуда долина казалась огромной продолговатой чашей со странными рисунками на самом дне. Ветер здесь так и свистел в уши. Люди из Тунглид Рэтур возились с лагерем; их отдалённые стяги отсюда казались совсем крошечными.

У меня слегка закружилась голова, а старый маг даже не запыхался. Он помог мне встать рядом и снял с пояса флейту. Приложил к губам.

Пение флейты взмыло ввысь, будто огромная серебряная птица.

Что это сделалось с ветром?.. Его дыхание вьётся вокруг так странно, словно он жив и желает танцевать; да и не только он — даже камешки по скалам скатываются в нужные моменты, подчёркивая мелодию…

Ганглери был музыкантом, и инструментом его был весь мир. Не магом, нет… Магом называют того, кто обладает властью — Ганглери же ею не обладал. Он был миру другом. Он мог попросить, и мир ему не отказывал. А сейчас под звуки его флейты танцевали самые небеса.

Я отвернулась, чтобы скрыть неожиданные слёзы. Моё сердце тоже было частью этого мира, и оно внимало каждой ноте этой нездешней музыки.

— У каждого из нас есть момент, ради которого стоит жить, — сказал Ганглери. — Знаешь, тот момент, когда ты словно становишься осью этого мира, средоточием всех Сил — ради того, чтобы совершить одно-единственное действие… Его значение будет понятно не сразу. Но оно не пройдёт даром.

Он повесил флейту обратно на пояс.

— Странно, но я не нахожу нужных слов для тебя девочка. Всё будто бы не то… Но я могу дать тебе почувствовать.

Ветер вился между нами, дразня искристые скалы и портя их безукоризненный покров своими шалостями. Лёгкий снег то и дело вспыхивал в воздухе, падая мне под ноги.

— Научите меня, — сказала я. Кажется, не вслух.

Но Ганглери кивнул.

— Я постараюсь.

…Трель флейты заставила снег взвиться в воздух, стать на короткий миг ликующим серебристым змеем, который взмахнул хвостом и рассыпался, сверкая и исчезая прямо в воздухе.

— Так нечестно! — возмутилась я. — Я играть-то не умею!

— Ну ладно, ладно, — Ганглери расхохотался. — Я же шучу. Дело ведь не во флейте.

С этими словами он плавно повёл рукой в воздухе, и снег снова охотно откликнулся на его молчаливый призыв.

— На самом деле, — сказал маг, успокоив вызванную им метель, — моя флейта — это метод того же сорта, что и Жесты, которым учат в Арэль Фир. Это способ обратиться. Ты можешь сказать: «Здравствуй!», а можешь: «Добрый день!», но суть ведь от этого не изменится, верно? Эти слова не существуют отдельно от твоего понимания. Если тебе удобно пользоваться Жестовой Семантикой — пользуйся, но для меня она слишком сложна. Слишком много нужно помнить, а свободы в ней нет совсем.

— С Жестами у меня тоже туго, — я пожала плечами. — Они меня не слушались.

— Не переживай, — Ганглери жизнерадостно улыбнулся. — В моё время каждый искал свой собственный способ выражения, и это было в порядке вещей.

— А как у вас получилось?

— Опыт — сын ошибок трудных, девочка!

Старый маг заиграл на флейте, и снег принялся рисовать картины. Вот распускаются пышные цветы, вот они распадаются и превращаются в парусник, мчащийся по волнам… Парусник исчезает, чтобы стать здоровенными бабочками, которые пытаются уцепиться за мои плечи и волосы, а мне становится смешно, и я начинаю от них отбиваться, превращая их в снопы искр.

— Ладно, поиграли и хватит, — Ганглери снова повесил свою флейту на пояс. — Могу я получить немного твоего внимания взамен того веселья, которое, надеюсь, доставил?

Я решительно закивала.

— Пути магии разнообразны и непросты. Давай остановимся на том, что это, прежде всего, способ для нас, смертных, коснуться основ мироздания и узнать о них больше. Конечно, у магии есть и множество приятных сторон: по мере приближения к этим самым основам мы приобретаем кое-какую власть. Глупо было бы ей пренебрегать…

— А что, кто-то пренебрегает?

Ганглери усмехнулся, и взгляд его стал лукавым:

— Разве нам нужно отправляться за примерами в историю?

Я прикусила язык и заткнулась.

— Но, видишь ли, есть лишь два исхода: либо ты влияешь на мир с полным осознанием и пониманием последствий, либо прячешь голову в снег… и лишаешься ушей. И разума. И жизни — такое тоже случалось. Случалось и совершенно обратное, когда власть становилась основной целью…

Случалось! Если уж на то пошло, это со всей Тунглид Рэтур… случилось. Ганглери продолжал, не обращая на меня внимания:

— …что отнюдь не удивительно. Испокон веков любое благое намерение приходило в полнейший беспорядок, как только становилось достоянием хоть сколько-нибудь большого общества людей. Сама посуди, при отсутствии единства желания и страхи людей тянут его в разные стороны… что из этого может выйти? Кроме того, в моё время познание накладывало на магов некую ответственность. Имея настоящую власть, нельзя пользоваться ею наобум, и оттого мы предпочитали наблюдать за миром, помогая естественному ходу вещей.

— А сейчас?

— Сейчас — не знаю, — Ганглери устало нахмурился. — Думаю, что нет. Когда ты лишь наблюдаешь там, где мог бы править, искушение велико. Многие поддались… и у этого есть последствия. Но ты молодец, что спросила: это хороший повод поговорить о дисциплине. Чувства, желания и устремления дают нам силу, но они слепы. Разум зряч, но сух. Маг не имеет права быть игрушкой своих страстей, он должен управлять ими.

— Управлять страстями? — я поморщилась от недоверия. — Разве маг может выбрать, кого любить, например?

— Не может, — немедленно согласился Ганглери. — Но кто-то губит себя во имя любви, а кто-то учится благодаря ей. О первых слагают баллады, ведь чужое несчастье — прекрасный способ развлечься… Но ты ведь не из тех, кто хочет жить, как в балладах? Чувства всегда находятся на тонкой грани между проклятием и благословением — для того, чтобы они стали тем или другим, нужно не слишком большое усилие. По-хорошему, они должны быть у мага на коротком поводке, но… не каждый с этим справляется. И даже опыт не всегда помогает.

— Поэтому вы так здорово умеете успокаивать?

— Без этого нельзя стать хорошим наставником: ни один ученик не может внимательно слушать, если у него иные заботы.

Не глядя на меня, Ганглери повёл рукой в сторону пустеющего неба, будто описывая дугу. Вокруг ничего не изменилось, но я почувствовала себя так, словно мне за воротник высыпали пригоршню снега.

— Что вы сейчас сделали?..

— Дал големам знать, что новых гостей не следует трогать. Девочка, я столько времени провёл, успокаивая чудовищ; неужели ты думаешь, что после этого мне трудно унять смятение простого человека?

…Я вернулась в пещеру с тяжёлой головой. Нет, Ганглери не был суровым наставником, но… он просто брал мою собственную, таким трудом собранную картину мира — и перекраивал её на иной лад.

У огня сидел Басх с выражением тяжёлой подавленности на лице. Зацепившись за него взглядом, я мельком вспомнила утреннее происшествие, но краски этого воспоминания почему-то оказались такими выцветшими и сухими, будто с тех пор минул не один год, и сердцу не было больше дела до тёплого блеска этих золотых локонов.

Басх на меня и не взглянул. Кто его действительно интересовал — так это Ганглери. Судя по одежде, на которой ещё прибавилось дыр, учёный искал решимости на горных тропах — и, похоже, нашёл. Стоило нам со старым магом спуститься по скрипучей лесенке, как Басх обратился к нему, даже не поприветствовав:

— Мне нужно знать, как найти проход к механизму управления Дорогой Зелёных Теней.

В углу близ очага вздохнул спящий Святоша.

— О, это прекрасно, мой мальчик, — сказал маг, — всегда полезно знать, чего ты хочешь.

— Я уверен, вы уже знаете, как его найти.

— Конечно, я знаю. Отрицать глупо. И что дальше?

— Вы расскажете мне.

— О, и ты, милый мальчик, обладаешь, вероятно, средством заставить меня дать тебе ответ? — глаза Ганглери нехорошо сощурились. — Интересно. Я хотел бы посмотреть. Начинай прямо сейчас.

Басх вспыхнул. Я ещё никогда не видела, чтобы меловая бледность сменялась вишнёвым цветом так резко. В учёном явно боролись благоразумие и сумасшедшая решимость; в глубине его мерцающих гневом глаз дрожало отчаяние.

— Лучше не делайте глупостей, — вмешалась я.

— Я должен узнать. Я заслужил это! После всего, что я пережил, я…

Хриплая, жаркая речь Басха вдруг оказалась прервана, но понял он это не сразу. Я наблюдала за тем, как его губы движутся под короткую, но торжественную музыку, доносящуюся снаружи. Ещё до того, как она отзвучала, выражение решимости на лице учёного сменилось испугом.

— Гости! — со злой молодецкой ухмылкой заметил Ганглери. — Кто бы это мог быть? Да я нарасхват в последнее время!