Бархатный ангел

12 КАМИЛА

Что-то с ним не так.

На его лице такое выражение, что я не могу понять его. Мягкость, которую я никогда раньше не видела.

— С тобой все в порядке? — Я спрашиваю.

Я ожидаю, что он отклонит вопрос и вернется к своему прежнему воинственному и отрывистому «я». В порядке вещей Исаака.

Но вместо этого его черты искажаются в задумчивости. — Когда ты впервые почувствовала себя матерью?

Понятия не имею, к чему привел этот вопрос, но он меня неожиданно пошатнул. Я понимаю, что не позволяла себе думать о первых днях рождения Джо. Я сознательно держалась подальше от этих воспоминаний, потому что было слишком больно туда заходить.

Единственный способ выжить в моем настоящем — это отмежеваться от своего прошлого.

Это работает — до сих пор.

Но одному Богу известно, чего мне это стоило.

Исаак все еще смотрит на меня. Его обычно бурные голубые глаза кажутся более гладкими.

Созерцательными.

— Почему ты спрашиваешь сейчас? После всего этого времени?

— Ну, я недавно узнал, что я отец. Может быть, это как-то связано с этим.

Я решаю игнорировать сарказм. — Я… мне тяжело говорить об этой истории.

— Я в этом не сомневаюсь. Но все же скажи мне.

Я фыркаю.

— Что? — требует он.

— Для тебя естественно командовать людьми, не так ли? Иногда мне даже кажется, что ты не осознаешь, что делаешь.

Он закатывает глаза и направляет меня в противоположном направлении. Его рука лежит на моей пояснице, и все части моего тела тут же покалывают.

Я уворачиваюсь от его прикосновений, но иду в ногу с ним, пока он ведет меня к основной части особняка.

— Ты могла бы и к этому привыкнуть.

Я бросаю на него серьезный взгляд сбоку. — Я никогда не привыкну к этому, Исаак. Так что перестань спрашивать и перестань ожидать этого.

Он вздыхает. — Все будет намного проще, если ты это сделаешь.

— Для тебя.

— Точно.

— Ты когда-нибудь думал, что компромисс со мной может быть самым разумным способом избежать спора?

Его лицо расплывается в сексуальной улыбке, но он ничего не говорит.

— Что?

Он пожимает плечами. — Я просто подумал… было бы жаль, если бы мы полностью прекратили сражаться.

Румянец заливает мои щеки. Он выбирает этот момент, чтобы посмотреть на меня. Я пытаюсь спрятаться за своей завесой волос, но его низкий смешок говорит мне, что он точно знает, насколько застенчивой он меня только что застал.

— Заткнись, — раздраженно рявкаю я.

Он смеется и ведет меня в сад через дверь, которую я пропустила ранее, когда проходила через это фойе.

— Эту часть сада я уже видела, — говорю я ему.

— Поверь мне — это все, что он говорит.

Он ведет меня по знакомой тропе, по которой я шла всего час назад. Затем он делает левый поворот, который ведет нас по относительно узкой тропинке. В котором я точно еще не была.

— Куда ты меня ведёшь?

— В особенное место.

— О Боже, ты собираешься убить меня и избавиться от моего тела, не так ли?

Единственная его реакция — раздраженный взгляд. Я подавляю смех и следую за ним.

Путь, по которому мы идем, выходит на уютную круглую поляну.

Каменная стена возвышается с одной стороны. Вода ниспадает, как вуаль, вниз по пятнистому камню и собирается в тонкую водную фигуру, которая обвивает круг по периметру.

Скульптуры с топиариями стоят напротив стены, глядя на открытое пространство. У каждого в основании есть свет, искусно освещающий лица, вырезанные на живой изгороди.

Деревья наверху усеяны волшебными огнями, и кажется, что каждый цветок в мире был выращен в этом крошечном пространстве, чтобы толкаться друг с другом за мягкий солнечный свет.

— Вау… это потрясающе, — выдыхаю я.

— Да, — соглашается Исаак. — Мой садовник в некотором роде художник.

— Это не ты придумал?

— Садоводство — не совсем мое хобби, — растягивает он. — Я дал ему полную свободу действий и бесконечный бюджет. Он дал мне это.

Я сажусь на богато украшенную скамейку, обращенную к водной стене. Исаак присоединяется ко мне там.

Он не сидит слишком близко, но я все еще чувствую исходящий от него жар.

Воздух между нами заряжен, как и всегда, но не так, как я привыкла.

Конечно, я знаю по опыту, что достаточно одного слова или одного взгляда, чтобы взорвать относительный мир между нами. Я решаю не беспокоиться об этом, пока не придется.

— Ты собираешься ответить на мой вопрос? — он спрашивает.

Значит, он не забыл.

Я пользуюсь моментом. Я позволила себе погрузиться в то состояние, в котором находилась шесть с половиной лет назад, когда впервые узнала, что беременна.

— Я думаю, что почувствовала себя матерью в тот день, когда точно знала, что она настоящая, — застенчиво признаюсь я. — Это был день, когда я узнала, что она девочка. Я была примерно на пятом месяце беременности.

— Что ты чувствовала до этого?

— Честно говоря, я мало что помню из тех первых месяцев. Я была напугана и одинока, и мне нужно было принять важное решение. Я думаю, что заблокировала большую часть этого.

— Самосохранение?

Я киваю. — Когда я узнала, что беременна, я была уже почти на третьем месяце.

— Так поздно?

— Я знаю; звучит очень глупо, — говорю я. — Но меня включили в Программу защиты свидетелей после… после всего, и вскоре после этого меня перевели в Англию. Я пыталась сориентироваться и пыталась принять свою новую реальность. Я также пыталась оправиться от травмы моего похищения. Тот факт, что у меня не было месячных в течение трех месяцев, просто не входил в мой список приоритетов.

— Как ты поняла, что беременна?

— Страшно, — говорю я с нервным смехом. — У меня была острая боль в животе, и я подумала, что подхватила какой-то грип. Я посетила доктора, и он сделал некоторые анализы. Потом он вернулся и сбросил бомбу.

— Должно быть, это было какое-то откровение.

— Немного неловко думать об этом сейчас, — говорю я ему. — Но когда доктор сказал мне, я рассмеялась. Прямо рассмеялась, прямо ему в лицо. Я сказала ему, что не могу быть беременной, потому что у меня не было секса больше года.

Он бросает на меня притворно обиженный взгляд. — Вау, ты уже забыла обо мне?

— Я была в шоке, — уточняю я.

Я останавливаюсь, чтобы не сказать ему, что тогда думала о нем каждый день. Еще до того, как я узнала, что ношу его ребенка.

— Потом, когда до меня дошло, я почувствовала…

— Разозлилась?

— Это, — соглашаюсь я. — И грустное, и счастливое, и эмоциональное и облегченние, и все чувства в книге. Мне потребовалось еще два месяца, чтобы обработать его. Я думаю, что до меня дошло только тогда, когда мне сказали, что у меня будет девочка. — Я делаю паузу для дыхания. — Мне потребовалось еще несколько месяцев, чтобы принять решение отказаться от нее.

Он внимательно наблюдает за мной, но я настолько погружена в свою историю, что совсем не стесняюсь.

— Ощущение ее удара в первый раз тоже было довольно удивительным.

Он кивает. — Это должно было быть.

Его ответы кажутся мне странными. Каждый раз, когда я ожидаю обвинения или приступа гнева, он делает все наоборот и вместо этого выражает мне сочувствие.

Это тревожно. Слишком заманчиво полагаться на его спокойствие. Я нервничаю из-за того, что чувствую себя слишком комфортно с Исааком, и достаточно измучена, чтобы предвидеть, что этот приятный разговор может быть уловкой, которая возвращает нас обратно в наше обычное состояние игры.

Это, конечно же, злость, обида и целый ворох сексуального напряжения.

— Раньше я много с ней разговаривала, — продолжаю я. — Но это было также потому, что она была единственной, с кем мне приходилось говорить много времени. Очевидно, она не могла возразить, но я просто хотела рассказать ей кое-что. Я рассказала ей о ее тете и дяде. Ее двоюродные братья. Я рассказала о своих родителях и о том, какой была жизнь на Среднем Западе. Я рассказала ей всю историю своей жизни и надеялась, что какая-то частичка ее сохранит память о моем голосе, когда меня не будет с ней.

— Она слушала, — бормочет он больше себе, чем мне. — Они всегда слушают.

Я бросаю на него странный взгляд. Он качает головой, и момент проходит.

— Она родилась в Англии? — спрашивает он чуть более резко.

Я качаю головой. — Эрику удалось перевезти меня обратно в Штаты, когда я была на шестом месяце беременности, так что последний триместр я провела с сестрой и ее семьей.

Как ни странно, рассказывать Исааку мою историю — это катарсис. Не только потому, что он из тех слушателей, которые не перебивают и не реагируют, разве что кивают тут и там. Но также и потому, что я никогда никому не говорила, что все началось до конца.

Бри много знает. Эрик тоже. Но они были там для многих из этого. Опыт объяснения того, через что я прошла, тому, кто был отстранен от этого, ощущается как облегчение дыхания после долгих мучительных минут задержки дыхания.

— Эти месяцы были и прекрасными, и ужасными в равной мере. Я боролась со своим решением оставить Джо с Бри. Но я также пыталась впитать каждый момент. Было удивительно иметь Бри со мной. Удивительно, что есть люди, с которыми я могу просыпаться каждое утро. Я больше не разговаривала сама с собой.

Я делаю глубокий вдох, заново переживая последний месяц моей беременности. Я читала мальчикам на ночь. А когда они спали, я с трудом вставала на ноги и спускалась вниз, где меня ждала Бри с кружкой горячего шоколада.

До сих пор не могу устоять перед чашечкой горячего шоколада. Во многом это связано с тем, что напиток ассоциируется у меня с ней.

С безопасностью.

С комфортом семьи.

— Твоя сестра была с тобой, когда ты рожала? — спрашивает Исаак, прерывая мои задумчивости.

— Была, — говорю я, кивая. — Она была прямо там, в родильном зале, держала меня за руку и говорила, чтобы я дышала через боль. Знаешь, смешно… Помню, что роды были болезненные, но точно не могу определить, какая именно боль. Сейчас это кажется мимолетным. Я знаю, что кричала, плакала и сжимала руку Бри так сильно, что оставила ей синяки, и я совершенно уверена, что поклялась, что это была худшая ошибка в жизни. Но теперь… я думаю, что смогу сделать это снова.

В тот момент, когда слова слетают с моих губ, я понимаю их смысл.

Краснея, я отворачиваюсь. — Я имею в виду…

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — говорит Исаак, любезно спасая меня от путаницы с объяснением, которое, я даже не уверена, что имею под рукой.

Все еще борясь с приливом крови к щекам, я возвращаюсь к своей истории.

— Я рожала семь часов, — говорю я ему. — Она родилась посреди ночи. Три сорок три утра. Это то, что они написали в ее свидетельстве о рождении.

Лазурные глаза Исаака нежны. Голос у него тоже. — Как она выглядела, когда родилась?

Я внутренне улыбаюсь. — Я знаю, что должна сказать, что она выглядела как самая красивая вещь в мире. Но правда в том, что она была похожа на инопланетянина с кашеобразным лицом и грязью по всему телу.

Он фыркает от смеха, и я ловлю себя на том, что наклоняюсь в его сторону.

Инстинктивно открываясь ему, как цветок солнцу.

— Однако сразу после этого ее почистили, и когда я увидела ее во второй раз…

— Она выглядела как человек?

— Я бы так далеко не пошла, — усмехнулся я. — Но она выглядела… как будто она принадлежала мне.

Он ничего не говорит. Я чувствую странный приступ сочувствия, наполняющий меня. У меня украли так много времени с Джо. Но, по крайней мере, у меня было несколько моментов, за которые можно было зацепиться.

Когда я скучаю по ней, я могу закрыть глаза и вернуться в те первые шесть месяцев и представить, как кормлю ее грудью, чтобы она заснула. Или петь ей перед сном. Или увидеть ее улыбку в первый раз.

Я так часто просматривала эти воспоминания, что они до сих пор выделяются, такие свежие и яркие, как если бы они были совершенно новыми.

У Исаака ничего этого нет.

— После того, как они вымыли ее и положили в мои объятия, моей первой мыслью было… она похожа на тебя.

Глаза Исаака встречаются с моими, и я чувствую, как воздух вокруг нас снова напрягается. Напряжение затягивается, но не агрессивно и не горько.

Есть связь, которая связывает нас двоих сейчас. Джо объединяет нас, и мы впервые признаем это. В каком-то смысле трудно говорить все это Исааку.

С другой стороны, это самое простое, что я когда-либо делала.

— У нее была голова, полная темных волос. И в тот момент, когда она открыла глаза, все, что я могла видеть, было голубым.

— Что ты при этом чувствовала?

Я понимаю, почему он спрашивает, но на мгновение я не знаю, что сказать.

Правда слишком личная вещь, и он сможет распознать ложь.

— Это заставило меня почувствовать себя… ошеломленной, — говорю я.

Это достаточно верно, не выдавая слишком многого.

Но я до сих пор почти осязаемо помню, каково было осознавать, насколько моя дочь похожа на своего отца. Казалось, что одна ночь с Исааком в тот момент стала конкретной. Это было значимо.

И каким-то странным образом я была рад, что у меня осталось такое яркое и красивое воспоминание о нашем совместном времени.

— Думаю, я ценила эти бессонные ночи так, как не ценит большинство молодых матерей.

— Потому что ты знала, что скоро у тебя будет много непрерывных ночей сна? — Исаак предполагает.

Я киваю. — Я знала, что буду одна и далеко, желая, чтобы меня разбудил плач моего ребенка.

— Должно быть, это было тяжело… оставить ее.

Разлука была худшей в первые несколько месяцев. Особенно, когда мое тело на каждом шагу напоминало мне о ребенке, которого я вытолкнула на свет.

— Это была самая трудная вещь, которую мне когда-либо приходилось делать. Единственная причина, по которой я вообще смогла это сделать, заключается в том, что я была убеждена, что это правильно для нее. И потому что я знала, что Бри и Джейк позаботятся о ней, как о своей собственной.

— Как ты объяснила это Джо, когда она стала старше?

— Она никогда не знала ничего другого, — объясняю я. — Она всегда жила со своими тетей, дядей и двоюродными братьями. Она знает, что у нее есть мать, которую она не может видеть все время. Это ее версия нормальности. Что не означает, что она борется с этим. Она прошла через этот период кошмаров, которые касались меня. У нее были приступы паники, когда она впервые пошла в школу. Это было нелегко, и я каждый день чувствую себя виноватой, что меня нет рядом с ней. Я также чувствую себя виноватой за то, что сделала это проблемой Бри.

— Я бы хотел, чтобы ты пришла ко мне тогда.

— Как? — Я спрашиваю. — Я понятия не имела, как с тобой связаться. И, честно говоря, даже если бы я это сделала, я бы не стала. Агентство рассказало мне все о Братве и о том, во что они — вы — были вовлечены. Я была в ужасе, что Братва доберется до моего ребенка.

Он немного напрягается, когда я говорю это, но я отказываюсь брать свои слова обратно.

Это правда. Он должен это видеть.

— Я хотела дать ей нормальную жизнь, далекую от всей политики преступного мира.

— Подземный мир? — спрашивает Исаак, поднимая брови.

Я пожимаю плечами. — Это то, как агентство относится к… твоему миру.

Я готовлюсь к гневу, к обороне. Но ничего не приходит.

— Хочешь продолжать идти? — резко спрашивает Исаак.

Я не знаю, что случилось, что его поведение так резко изменилось, но я не могу сопротивляться этому. Я не могу сопротивляться ему.

И это, на данный момент, мой самый большой страх.

Однако, несмотря на это, я могу дать только один ответ. Единственный ответ, который я когда-либо могла дать Исааку Воробьеву.

— Да, — говорю я.

И когда он предлагает мне свою руку, чтобы помочь мне встать на ноги…

Я беру ее.