Бархатный ангел

14 ИСААК

НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ СПУСТЯ

Она сидит на лужайке в окружении кучи книг.

Она, наверное, понятия не имеет, что я смотрю на нее с высоты птичьего полета. И я рад, что это так. Она лежит на животе, босые ноги скрещены в лодыжках и подняты вверх.

Ее светлые волосы ниспадают мягкими волнами на плечи. На ней белое хлопковое платье, которое облегает ее тело. Но чего она не знает, так это того, что солнечный свет, падающий на нее, сделал ее юбку прозрачной.

Я вижу бледно-голубое нижнее белье, которое она носит. А также идеальное яблоко на левой ягодице.

У нее такая манера держать палец у нижней губы, как будто она глубоко обдумывает каждую прочитанную вещь.

Сложите все это, и я тверд как чертов камень. С тех пор, как я заметил ее лежащей там.

Прежде чем я успеваю поддаться своему животному желанию Камиллы и подрочить, наблюдая за ней, раздается стук в дверь.

— Blyat’, — рычу я, отворачиваясь от окна. — Что такое?

Дверь распахивается, и входит Мама. Она выглядит настороженно, даже немного в панике, когда подходит к моему столу, не обращая внимания на оба стула перед ним.

— Это правда? — Я требую.

Я внутренне вздыхаю. — Я должен знать, о чем ты говоришь?

— Максим, — говорит она. — Это правда, что ты собираешься позволить ему войти сюда?

Я сажусь и откидываюсь на спинку стула, чтобы по-прежнему наблюдать за Камилой боковым зрением. — Да, это правда, — коротко кивая, отвечаю я.

— С какой стати ты позволил это? — она спрашивает. — Последний раз тебя ничему не научил?

Я прищуриваюсь на нее. — В прошлый раз было необходимо.

— Он чуть не убил тебя!

Я фыркаю. — Убил меня? Не будь глупой. Он даже не приблизился. Я был тем, кто держал его под своим чертовым пальцем.

— И все же он все еще жив, не так ли? — возражает мама. — Он все еще здесь, все еще создает проблему.

Я сужаю глаза и немного наклоняюсь. — Он все еще жив, потому что мне нужно было отдать долг крови. Тот, который не был моим, чтобы взять на себя.

Она мгновенно напрягается, ее глаза виновато скользят от меня. — Я не сказагл тебе, потому что…

— Ты вела себя эгоистично.

— Эгоистично? — повторяет она, отшатываясь от оскорбления. — Не эгоизм заставил меня все эти годы скрывать правду от вас, мальчики.

— Тогда что это было? — сардонически спрашиваю я. — Я умираю, чтобы узнать.

Она долго молчит. Выражение ее глаз намекает на травму, с которой она еще не полностью справилась.

— Ты знаешь, как долго я хранила секреты твоего отца? — спрашивает она наконец с нехарактерной дрожью в голосе.

— Отец уже давно мертв, — холодно напоминаю я ей. — Ты собираешься спрятаться за трупом?

Ее спина выпрямляется. — Ты мой сын, Исаак. И я всегда буду любить тебя. Но иногда… ты так сильно напоминаешь мне его.

Она выплевывает последнее слово, превращая его в лезвие. Смертельный удар.

К несчастью для нее, я хорошо разбираюсь в спаррингах. Как словесно, так и физически.

— Почему ты кажешься такой удивленной? — Я спрашиваю. — Я его сын. Я тот, кем ты позволила ему сделать меня.

Она делает двойной дубль, ее глаза полны боли и вины. Формулировка была преднамеренной с моей стороны, но теперь я сожалею об этом.

Не потому, что это ложь, а потому, что это не тот разговор, который я хочу вести.

— Я была бессильна остановить его, — шепчет она. Теперь в ее голосе слышна дрожь. — Я пыталась… Может показаться, что у меня есть сила снаружи. Но какая бы власть у меня ни была, это было только то, что он позволил мне иметь. Я не была человеком, пока жил Виталий, Исаак. Я была его инструментом, его пешкой, его достоянием. Я была тем, кем он хотел, чтобы я была, когда ему это нужно.

Ее глаза туманны. Я хмурюсь. Я не могу вспомнить, когда в последний раз видел свою мать такой расстроенной.

— Возможно, мне стоило бороться усерднее. Но я была так молода, когда вышла за него замуж. И он убедился, что я буду бояться его. Этот страх существует во мне и по сей день.

— И из-за этого страха ты не сказал мне или Богдану правду?

— Частично. И просто… привычка. Инерция. Я так долго хранила тайну. Когда он умер, я просто… я продолжила.

— Тогда зачем рассказывать нам, когда ты это сделала?

— Потому что ты заслужил это знать, — говорит она с усталым вздохом. — И из-за того, что во мне накопилось так много вины, что я хотела немного облегчить бремя такой тяжести.

Это честный ответ. Достаточно, чтобы заставить меня отступить — совсем чуть-чуть.

— Садись, — резко говорю я ей.

Она колеблется на мгновение. Затем она глубоко вздыхает и опускается на стул прямо за ней.

— Хочешь выпить?

Ее брови поднимаются. — Это было один раз, — говорит она, краснея. — Я не пьющия.

— Раньше ты была.

— Потому что твой отец хотел, чтобы я выглядела определенным образом перед его коллегами. Он хотел, чтобы я была уверенной и остроумной с ними. Но покладистой и послушной с ним. Я постоянно боялась смешения личностей. Иногда это случалось. Если я решу возразить ему, он накажет меня. Если я становилась покорной на одном из его собраний, он неверно истолковывал это как застенчивость. И за это он меня тоже накажет. Я постоянно ходила с ним по канату.

Я могу оценить, через что она прошла, но даже я могу признать, что не могу понять. Я никогда не был ничем, кроме контроля.

Я чувствовал боль, оскорбления и травмы, но со временем научился справляться со всем этим.

Пока я их не освоил.

Но у моей мамы никогда не было такой возможности. Она была связана ограничениями, которые накладывал на нее ее пол. Я машинально смотрю в окно.

Камила все еще на траве, но теперь она повернулась на спину, лицом к небу. Одной рукой она держит книгу, двумя пальцами уравновешивая корешок.

— Я хочу, чтобы с тобой было по-другому, Исаак, — говорит мама, заставляя меня снова взглянуть на нее. — Я хочу, чтобы у вас было больше, чем просто брак по расчету. Я хочу, чтобы у вас было настоящее партнерство. И я думаю, ты тоже сможешь.

Мой немедленный инстинкт — сменить тему. — Единственное настоящее партнерство, которое у меня есть, — это с самим собой.

Она вздыхает. — Ты можешь быть сыном Виталия по имени, — мягко говорит она. — Но тебе не нужно пытаться подражать мужчине на каждом шагу.

Я мгновенно ощетиниваюсь. Я почти уверен, что мама знает, что она зашла слишком далеко. — Я никого не копирую. Я такой, какой я есть. Я всегда должен был быть таким.

— Полагаю, теперь мы этого никогда не узнаем, — бормочет она. На мгновение она смотрит в угол, погруженная в свои мысли и сожаления.

Я хмурюсь и смотрю, как Камила неподвижно и блаженно лежит на лужайке. Даже сейчас это яркое напоминание о том, что ее мир и мой разделены световыми годами.

У нее все еще есть способность лежать на лугу и растворяться в книге. Быть счастливой.

Если у меня когда-то и была эта сила, то ее уже давно нет.

— Скажешь, почему ты пускаешь Максима в этот дом? — мама говорит.

— Потому что это мой дом, — рычу я. — И я принимаю решения здесь.

Она вздыхает. — Отлично. Никто не подвергает сомнению это; ты принимаешь решения. Могу я хотя бы узнать, почему?

— Потому что Камила нуждается в закрытии, — рычу я. — И я хочу дать ей это, прежде чем я убью этого ублюдка раз и навсегда.

— Ты отправил приглашение?

— Еще нет.

— Я предполагаю, что он должен войти один, без оружия?

— Да.

— И ты думаешь, он согласится на это?

— Он будет, — уверенно говорю я. — Для него это единственный способ добраться до Камиллы.

Она хмурится.

— Я знаю Максима, — объясняю я. — Он рискнет войти сюда, если это означает одержать верх. Он попытается убедить Камиллу пойти с ним, выбрать его.

Хмурость мамы становится глубже. — Ты исходишь из множества предположений, — отмечает она. — Что, если Камила решит быть с ним, а не с тобой?

Я ухмыляюсь. — Я тоже ее знаю.

Мама выглядит обеспокоенной. — Она влюблена в тебя.

Волнение и адреналин ползут по моему позвоночнику. Я бы так не выразился, но эти слова заставляют меня чувствовать себя бесконечно могущественным.

И не так, как я привык.

Это другая сила, любовь. Это мягче. Но, может быть, более прочное.

— Она никогда не выберет Максима вместо меня. Даже ее просьба поговорить с ним была попыткой заставить меня ревновать.

Она так считает. — Ты можешь убить его потом, когда он будет выходить, — медленно говорит она.

Я поднимаю брови. — Но я не буду.

— Это было бы так просто…

— Несмотря на то, что вы с Камилой, кажется, думаете, я не настолько эгоистичен, чтобы считать себя совершенно непредсказуемым для Максима. Если бы я был им, он бы никогда не принял мое приглашение сюда. Он знает, что я никогда не откажусь от своего слова о безопасном проходе.

— Он нарушил данное тебе слово, — напоминает мне мама. — Твоя последняя встреча с ним должна была быть джентльменской. Он аннулировал соглашение, спрятав оружие и напав на тебя.

— Все верно. Но я не буду опускаться до его уровня. Я лучший человек, чем он.

— Я не сомневаюсь в том, что…

— Тогда зачем просить меня сделать что-то, что докажет обратное? — резко прерываю я.

Она вздыхает. — Потому что я не хочу, чтобы все снова имело неприятные последствия. Что, если на этот раз ему действительно удастся причинить тебе боль?

— Это материнская забота или тактика?

Она смотрит на меня. — Не может быть и то, и другое? Неужели в это трудно поверить?

Я знаю, что был несправедлив к ней. То, что она не стояла между нами и отцом, когда мы были мальчишками, не значит, что ей совсем на нас наплевать.

Но я не знаю, как избавиться от чувства, которое я копил всю жизнь.

— Нет, — ворчу я. — Нет, это не так.

— Я просто… — Она постукивает ногтями по подлокотнику кресла. — Я не доверяю Максиму. Или его матери.

— Его мать? — Я спрашиваю. — Когда она стала частью этого?

— Не заблуждайся: она всегда была такой. Она рука, направляющая Максима во все его решения. Ты не знаешь Светлану так, как я.

— Что произошло между вами двумя? — Я спрашиваю.

Она колеблется — как я и ожидал.

Здесь что-то скрыто.

— Вы были невестками, жили под одной крышей, стремились к одной цели. Даже если вы не были друзьями, вы должны были быть союзниками.

— Я не думаю, что ты в том положении, чтобы читать мне лекции о союзниках, Исаак.

Я не ожидал, что она укусит. Почти приятно видеть сталь в ее глазах. Может быть, я не унаследовал весь свой бой от одного отца.

Я удивлен тем, насколько это утешительно.

— Ну ну. Бьюсь об заклад, это интересная история, — говорю я. — Не хочешь поделиться со мной?

— Не сегодня.

— Почему я не удивлен?

Она вздыхает. — Я не хочу, чтобы ты подвергался их воздействию.

Я хмурюсь. — Мама, ты забыла, кто я?

— Ты мой сын.

— И в этом проблема, — киваю я. — Ты думаешь обо мне как о своем сыне. Ты видишь мальчика, четырехлетнего, которому ты все еще нужна. Я больше не тот ребенок. Меня давно не было. Я дон первый, второй и третий. А потом другие роли. Сын, брат, друг.

— А как же муж? — многозначительно спрашивает мама. — А как насчет отца?

— Быть обеими этими вещами зависит от того, чтобы быть хорошим доном. Сильным доном.

Она качает головой. — Если ты хочешь семью, Исаак, настоящую семью, тебе придется пойти на уступки. Тебе придется расставить приоритеты.

Я хмурюсь, задаваясь вопросом, сколько мама говорила с Камилой. Моя жена недавно использовала в отношении меня те же слова.

— Мне не нужно делать ничего подобного.

— Я чувствую расстояние между нами, сынок. С тех пор, как твой отец вытащил тебя из детской и посадил на тренировочный ринг. Но это не значит, что я тебя до сих пор не знаю. Ты хочешь семью…

— Ты бредишь, — огрызаюсь я, прежде чем она успевает закончить предложение. — Единственное, чего я хочу сейчас, — это разобраться с Максимом и убрать его из правления. Это мой единственный приоритет.

Мама внимательно смотрит на меня и вздыхает. — Отрицание может показаться удобным в данный момент, Исаак. Но в долгосрочной перспективе это наносит больше вреда, чем необходимо. Поверь мне, иногда мне жаль, что я не жила такой ложью.

Я прищуриваюсь на нее. — Если ты этого хотенл, то не должна была закрывать глаза на то, что отец убил собственного брата.

Ее глаза расширяются от боли. Она поднимается на ноги.

— Думаешь, я знала, что Виталий собирается убить Якова?

— Не так ли?

— Конечно, нет. Конечно, нет!

Сама инсинуация, кажется, вызывает у нее серьезное оскорбление. Я принимаю это к сведению, наблюдая, как ее пальцы непроизвольно дергаются. Через мгновение она переводит дух.

— Не предполагай, Исаак. Ты не знаешь всей истории.

— Кто в этом виноват?

— Твой отец, — тут же отвечает она. Затем она прогибается вперед. — И отчасти… я.

— Я рад, что ты можешь это признать.

— Я хочу только лучшего для тебя. Для твоего будущего.

— Будущее — это то, что я делаю, мама. Больше ничего. Не меньше.

Ее плечи немного опускаются, когда она понимает, что я ни о чем не передумал. — Просто помни, сынок: ты законный дон.

— Я это уже знаю, — пренебрежительно говорю я ей. — Несмотря на то, что отец сделал с Яковом. Я знаю, что я тот человек, который возглавит эту Братву. Максим был бы таким же бесцельным лидером, как и его отец.

Мама на мгновение опускает глаза.

И в этот момент мне становится ясно. — Светлана знает, не так ли?

Она снова встречается со мной взглядом. — Знает что?

— Что отец убил Якова. У нее есть доказательства. Вот почему слух распространился так быстро. Она знает, что произошло. Вот почему она так тебя ненавидит.

Ее молчание — достаточное подтверждение.

Но мамины глаза обеспокоены, когда она отвечает.

— Она знает некоторые вещи. Она подозревает других. Это достаточная причина, чтобы она меня ненавидела.

Секреты на секретах.

Не я один в этом доме прячу вещи от света.