Байки старой «Литературки»

Колхоз имени Ахматовой

Году в 70-м заезжая американская славистка позвонила Николаю Ивановичу Харджиеву и попросила ее принять. Она, дескать, готовит работу об ахматовских переводах из китайской классической поэзии, и встреча с человеком, который хорошо знал Ахматову, очень помогла бы научным изысканиям.

— Я вам не советую этим заниматься, — сказал Харджиев и положил трубку.

Не прошло и двадцати лет, как он печатно объяснил, в чем дело. Среди переводов, подписанных Ахматовой, только часть принадлежит ей самой. Остальные выполнены другими людьми. Иногда она подправляла чужие переводы, но ко многим даже не прикасалась.

Николай Иванович перечислил некоторые свои негритянские работы. Среди них — перевод знаменитой поэмы Цюй Юаня “Лисао” (“Скорбь изгнанника”). Цюй Юань — первый поэт, чье имя известно в истории китайской поэзии, а поэма “Лисао” — признанный ее шедевр. Приняв авторство Ахматовой за чистую монету, один московский китаист в простоте сердечной заметил, что перевод поэмы “возможно… не уступает подлиннику”, и эту восторженную оценку тотчас подхватили в Китае. Но купился и такой большой поэт и опытный переводчик, как Семен Липкин. Он полностью процитировал в предисловии к сборнику переводов Ахматовой стихотворение Ли Шаниня “Ночью в дождь пишу на север”, тоже переведенное не ею, а Харджиевым. И вдобавок с легкостью обнаружил в нем тютчевские глубины. Не хватало еще, чтобы доверчивые американские слависты тоже вознесли до небес скромные опыты переводчика-дилетанта.

Между тем в роли негра Харджиев не был одинок. В качестве дублеров Ахматовой мне называли ее сына Льва Гумилева, филолога-германиста Владимира Адмони… Зачем они были нужны ей, нетрудно догадаться. Только переводы давали поэту надежный заработок. В середине 30-х годов Борис Пастернак рассчитал, что переводами он может за месяц обеспечить семью на год. Когда гонорарные расценки упали, на переводы уходило уже два месяца в год. Но десять оставались для прозы. Роман “Доктор Живаго” вырос на переводах. Однако переводил Пастернак как машина. Ни Цветаевой, ни Ахматовой такой темп был не под силу. А договора надо было выполнять.

Да и негры не были внакладе. Анатолий Найман объяснил мне, что никто бы из них не получил в издательстве тех заказов, которые получала Ахматова. Тем более — тех гонораров, которые полагались ей.

Из дневников Давида Самойлова стало известно, что и он подписал больше, чем перевел. Так что по соседству с колхозом имени Ахматовой процветал и колхоз имени Самойлова.

Но в свое время признания Харджиева вызвали резкую отповедь Льва Озерова. Он утверждал, что этого не было, потому что не могло быть. Я позвонил Льву Адольфовичу и спросил, почему он так резко нападает на Харджиева, который всего лишь восстанавливает истину в своем частном случае.

— Это не по-мужски, — отрезал Озеров. — Если ты условился с Ахматовой подписать свой перевод ее именем, это не только твоя, но и ее тайна, а общую тайну выдавать нельзя.

Я уже готов был согласиться со Львом Адольфовичем, как он добавил:

— Один из моих переводов тоже печатается с подписью Ахматовой, но я даже под пыткой не укажу на него.

Нет уж, думаю, лучше как в поговорке: мухи отдельно, а котлеты отдельно.