Байки старой «Литературки»

А теперь — Горбатов!

И в книге воспоминаний, и в многочисленных интервью актриса Татьяна Окуневская не уставала повторять, каким ничтожеством был ее муж — писатель Борис Горбатов, скрытный и фальшивый, не сумевший защитить ее ни от Берии, ни от Абакумова. Как будто кто-то другой сумел бы.

Константин Симонов, не доживший ни до этой книги, ни до этих интервью, писал о друге совсем иначе:

Дурную женщину любил,

А сам хорошим парнем был…

Дурной женщиной названа здесь как раз Татьяна Кирилловна.

Горбатов не был ее первым мужем, но и она не была его первой женой. А первая жена Горбатова, которую он бросил из-за Окуневской, говорила мне о нем с неизбывной любовью, горечью и жалостью. Перебирала невиданной длины радиограммы из довоенных заполярных экспедиций — за них Горбатов отчитался в книге “Обыкновенная Арктика”. С чужих слов рассказывала, как, выступая в Союзе писателей, он стал заваливаться на сидевшего рядом Симонова. А было тогда Горбатову всего лишь сорок пять лет.

Из услышанного в комнате одинокой женщины на Сретенском бульваре запомнилась история самой знаменитой книги Горбатова — повести “Непокоренные”.

В разгар войны писателя вызвали к секретарю ЦК и начальнику Совинформбюро А.С. Щербакову.

— У нас в Донбассе, — начал он, — хозяйничают немецкие захватчики.

Немцы хозяйничали не в одном Донбассе, а по всей Украине, в Белоруссии и на огромных пространствах России — от Новгорода и Смоленска до Ростова и Ставрополя. Но Щербаков в конце 30-х около полугода в общей сложности пробыл первым секретарем обкома сначала в Ворошиловграде, затем в Сталино, с тех пор считал Донбасс своим — наравне с Горбатовым, который там родился и вырос.

— Тех, кто оказался на временно оккупированной территории, немцы заставляют работать на себя, а значит, против нас, — продолжал Щербаков. — И народу нужна книга, которая научит, как должны вести себя в оккупации советские патриоты.

— Но я никогда не был в оккупации, — заволновался Горбатов.

— И Толстой не рожал, и Достоевский не глушил топором старушек, — польстил Щербаков расхожей ссылкой на гениев и припечатал: — Книга нужна срочно!

Вероятно, ни Толстой, ни Достоевский не одобрили бы Горбатова, но он поспешил подчиниться приказу, так как понял даже то, что не было произнесено. Конечно, до тех, кто уже находился под немцем, никакая книга дойти не могла. Она явно предназначалась тем, кому только грозило очутиться в немецком тылу. Значит, как ни скверно все складывалось на фронте, а могло стать еще хуже.

В тот же день Горбатов был водворен в глухой особняк на Ленинских горах. У ворот — охрана. На окнах — маскировка. В доме пусто. Телефон молчит. Ничто не должно отвлекать писателя от партийного задания.

Раз в два дня из ночи выныривал мотоциклист. Забирал исписанные бумажки и исчезал в ночи. Раз в две недели к изнуренному творческим трудом затворнику привозили жену-актрису.

Ей нравилось, что повесть, сочиняемая в промежутках между суетливыми свиданиями, из номера в номер печатается не где-нибудь, а в “Правде”, что книга удостоилась Сталинской премии, что за книгой последовали пьеса, фильм и даже опера. Не нравился только сам Горбатов, который смешно семенил при ходьбе, говорил сбивчиво, храпел во сне и курил (прошу прощения за цитату) “свой “Казбек” с невыносимым запахом немытых ног”. То ли дело ухлестывавший за ней югославский посол — “красивый, вежливый, молодой, даже холеный” Владо Попович или его хозяин — “очень интересный, веселый, приветливый” маршал Тито. И она твердила в раздражении:

— Горбатова могила исправит.

Ждать пришлось недолго.