Беда

IV

Тогойкин и Губин все подбрасывали хворост в костер, чтобы скорее растаял снег в баке. Надо было вскипятить воду и напоить людей чаем. Ночь они провели молча, редко когда перебрасывались словцом, а с рассветом заметно повеселели и стали разговорчивее. У Васи, наверно, и рука меньше болела, потому что он даже песню затянул. И Николай с явным удовольствием начал ему подпевать:

Песня кончилась, и закипела вода. Тогойкин вскочил на ноги, подкинул в костер веток, выхватил из огня бурливший бак и, высоко подняв его, быстро засеменил к своим.

— Пошли, Вася!

В облаке пара парни появились в самолете.

— Вода вскипела!

— Чай готов!

Обе девушки, капитан Иванов и бортрадист Попов были явно чем-то по-хорошему возбуждены.

Парни сначала подумали, что люди обрадовались их приходу. Они поставили бак и огляделись. Капитан Фокин внимательно разглядывал свои ногти и даже не повернулся в их сторону. Не спавший всю ночь Коловоротов наконец уснул, привалившись спиной к стенке и беспомощно опустив голову на грудь. Калмыков прерывисто стонал.

— Что такое? Что случилось? — спросили парни.

— Ничего не случилось! Решительно ничего! — сказала Катя, засияв довольной улыбкой.

И в самом деле — что особенного могло у них случиться? Новостям неоткуда было взяться. Ведь они не выходили всю ночь из самолета. И все-таки они были чем-то обрадованы.

— Вот, готово! — сказал Тогойкин, показывая на бак.

Часть кипятка отлили в большую консервную банку, остудили и умыли всех лежачих. Калмыкова решили раздеть и обтереть всего. Однако и на этот раз девушки не обнаружили на его теле ни ран, ни ссадин, ни даже царапин. Но все тело представляло собой сплошной вздувшийся синяк. В сознание он не приходил, только тяжело и прерывисто дышал, а порой стонал.

Перед чаепитием Тогойкин положил каждому по нескольку сухариков и по куску сахара.

Катя размочила в чае сухари, сделала из них жидкую кашицу и опустилась на колени, чтобы покормить Калмыкова. Она ловко всовывала ему в рот кончик ложки, и он, подержав какое-то время кашицу во рту, все-таки проглатывал ее.

— Ну, ребята, когда поедим и попьем чайку, возьмемся за рацию, может, заставим ее заговорить, — сказал Попов.

Все оживились, и лежачие и ходячие. «А удастся?» — с надеждой думал каждый, поглядывая один на другого.

Только капитан Фокин поморщился, услышав предложение Попова, и с этакой иронической усмешечкой заговорил:

— Заставишь, значит! Что же ты ее в полете не заставлял? А сейчас, значит, заставишь!

— Она работала.

— Работала! А почему же нет самолетов? Почему, я тебя спрашиваю? — Фокин явно издевался над Поповым, нарочно растягивая слова. — Я же у тебя спрашиваю, товарищ сержант!

— Видимо, мы очень далеко отклонились от трассы, ищут, наверное…

— Ах, отклонились? Значит, ищут, мой милый? — продолжал он издевательски вкрадчивым тоном, но, не дождавшись ответа, не на шутку разозлился и заорал: — Я ведь тебя спрашиваю, сержант Попов!

Коловоротов вздрогнул и проснулся. Он медленно выпрямился и стал озираться по сторонам.

— А почему бы и не попытаться, товарищ капитан?

— Попытайся, непременно попытайся! — вставил Тогойкин, помогавший Кате переложить Калмыкова. — Все надо пробовать! Все!

— Молодой человек! Может быть, ты и в самом деле герой из героев среди якутов, — захихикал Фокин, поглядывая на Иванова, словно приглашая и его посмеяться. Потом он смущенно отвел глаза от Иванова и уже безразличным тоном добавил: — Этого я, конечно, не знаю… Но я просил бы тебя не вмешиваться в разговоры военных людей. Мы как-нибудь сами разберемся…

— Хоть я никакой и не герой… А вот на правах члена коллектива… — Тогойкин вдруг смешался и, не договорив, снова склонился над Калмыковым.

Но теперь за него вступилась Катя Соловьева. Спокойные люди тоже иногда не выдерживают. С покрасневшим от гнева лицом она некоторое время молча смотрела на Фокина.

— По-моему… — Катя на миг остановилась, словно обо что-то споткнулась. — Мне кажется, мы все тут одинаковые, все мы просто советские люди!

— Совершенно верно! — поддержала подругу быстрая на язык Даша Сенькина. — Нехорошо как-то, не время сейчас делиться на сословия.

— Правильно! — сказал Вася Губин, осторожно покачивая свою больную руку, словно нянча младенца.

— Так-то оно разумнее будет, — пробормотал Коловоротов, сидевший на полу и тихо поглаживающий обеими руками распухшее колено. — Другое дело, когда доедем каждый до своей работы…

— А мы, военные, всегда остаемся военными! — Фокин опять посмотрел на Иванова, надеясь, что уж с этим-то доводом тот, наверно, согласится. — По-моему, так.

Все невольно ждали, что скажет Иванов.

— По-моему, тоже… — Иванов откашлялся. Он охрип от долгого молчания. — Да, военный — это не только профессия, но и обязанность.

— Вот-вот! — охотно отозвался Фокин, решив, что наконец-то с ним согласились, и, тяжело вздохнув, добавил: — Самая трудная обязанность…

— Военнообязанный, — медленно произнес Иванов. — Профессия и обязанность, — повторил он. — Но ведь самая высокая, самая священная обязанность для всех нас — это… это — быть человеком, советским человеком…

— Политика! — засмеялся Фокин.

— Да, политика, товарищ Фокин! Трудная обязанность, говорите вы. А разве у педагога, у врача легкие обязанности?

— Не учителя побеждают врагов, а военные.

— Военные, которых воспитали учителя. И они, кстати, воюют. Вы слишком часто, капитан Фокин, напоминаете всем, что вы военный. Можно подумать, что вы, став военным, оказали кому-то этим фактом большую любезность или принесли себя в жертву. А сейчас тысячи людей в военной форме погибают, не думая о своих заслугах, без громких слов, без пышных фраз.

— Опять политика! — Фокин страдальчески вздохнул и отвернулся.

— Постарайтесь, товарищи! Авось удастся, — сказал Попов Тогойкину и Губину.

Весь этот день Тогойкин, Губин и едва державшийся на ногах старик Коловоротов провели под открытым небом, пытаясь наладить рацию. Стажер бортмеханика Вася Губин то и дело вбегал в самолет, садился на корточки перед Поповым и что-то показывал ему, о чем-то расспрашивал. Пока Вася консультировался с Поповым, Тогойкин заготовлял топливо для ненасытного костра, — ведь надо было поддерживать огонь круглые сутки.

Оторвавшись от костра, он вместе с Коловоротовым вывинчивал и завинчивал какие-то винтики по указанию Васи. Кончики перочинных ножичков загнулись, притупились, соскальзывали, раня пальцы. К вечеру не осталось у Николая ни одного не перевязанного пальца на левой руке.

— Ежели ты, парень, останешься без руки, мы все пропадем, — сказал Коловоротов, желая отстранить Тогойкина от этого дела.

Он даже пожаловался Попову. А потом понял, что без Тогойкина не обойтись. У самого-то Коловоротова пальцы неподатливые, не могут удержать мелкие винтики, да и глаза туманятся… Недаром, знать, на его плечи падал снег шестидесяти пяти зим…

Так они мучились целый день, и ничего у них не вышло. Когда спустились вечерние сумерки, решили прекратить работу.

Фокин все время лежал, отвернувшись к стене. Но, узнав, что с рацией ничего не получилось, сразу оживился:

— Вот не послушались меня и развлекались ненужным делом.

— А какое дело, по-вашему, нужное? Что нам следовало делать? — обернулся к нему Тогойкин.

— Полегче, герой!.. — усмехнулся Фокин.

Так прошел второй день.