Беда

I

Заключительное слово на закрытии пленума обкома комсомола произнес Иван Егоров. Хотя он был еще совсем молод и только в прошлом году окончил Якутский пединститут, однако производил впечатление широко образованного человека, к тому же на редкость красноречивого оратора. И все-таки одно место в его заключительном слове не всем понравилось.

— Секретари райкомов комсомола весьма охотно приезжают в Якутск, а вот уезжают отсюда к месту работы крайне неохотно. — Секретарь обкома был мал ростом, очень подвижен, и потому его круглая голова вроде бы перекатывалась за высокой трибуной. — Разумеется, Токко и Мухтуя, Абый или Аллаиха не столицы. Понятно, что гостить у милых друзей приятнее, чем работать. Но…

— И в Токко могут быть милые друзья! — раздался с места звонкий девичий голос.

Зал тотчас пришел в движение, послышался смех. Это выкрикнула Даша Сенькина, секретарь Токкинского райкома, маленькая, худенькая девушка. Ленский секретарь Николай Тогойкин, которого тоже задели слова Егорова, хотя и сидел в президиуме, но не удержался и приветственно помахал Даше рукой. У него в Мухтуе остался близкий, очень даже близкий друг, а посему три дня, проведенные в Якутске, казались ему чуть ли не тремя годами. Не терпелось вернуться к Лизе.

— Товарищ Сенькина, если у тебя в Токко имеется дружок, это очень хорошо! Но почему же ты просишься в другой район? — улыбнулся Егоров и вдруг принял суровый вид. — Ладно. Шутки в сторону… В эти знаменательные дни, товарищи, когда наши доблестные войска, после Сталинградской битвы, наступают на широком фронте, каждый из нас должен прежде всего стремиться к своей работе… Мне очень хотелось бы, чтобы завтра к этому времени ни одного секретаря райкома не осталось в Якутске. Счастливого пути, товарищи!

В этот вечер Николай Тогойкин допоздна просидел в театре (ох и длинные же у них постановки!), а вернувшись из театра, проговорил с другом весь остаток ночи. Утром он отправился на аэродром, так и не сомкнув глаз.

У входа в зал ожидания он встретил Дашу Сенькину.

— Здравствуй, Тогойкин! Всю ночь напролет летали самолеты восточных, западных и северных направлений. И только южное закрыто. Мы должны были улететь еще вчера вечером…

— Кто это «мы»?

— Все, кому надо было лететь в южном направлении! — почему-то рассерженно ответила Даша. — В том числе и я с Катей Соловьевой.

— Меня, должно быть, ждали! — Тогойкин толкнул дверь своим маленьким чемоданчиком и отворил ее. — Пожалуйста, товарищ Сенькина!

И без того тесный зал ожидания оказался битком набит. Люди лежали и сидели прямо на полу, вдоль стен, а кое-кто, опершись на соседа, дремал стоя. Поминутно кто-то входил, кто-то выходил…

Легко ступая на носках и перешагивая через ноги лежащих, Даша быстро очутилась в противоположном от входа углу. Как только она остановилась, какая-то женщина приподняла голову с рюкзака. Это была Катя Соловьева, секретарь Олекминского райкома.

Девушки о чем-то пошептались, после чего Катя медленно, как и положено полным людям, поднялась и села. Словно стряхивая снежинки, она прошлась ладонью по своему пышному воротнику из рыжей лисы и глухим голосом подчеркнуто вежливо произнесла:

— Уважаемый Николай Иванович, просим вас сюда!

— Спасибо, уважаемая Екатерина Васильевна, — в тон ей сказал Тогойкин, — я здесь постою, благодарствую. — Он приподнял чемоданчик и шутливо приветствовал ее: — Здравствуйте!

— Товарищ, пожалуйста, ногу… — Катя тронула рукой колено огромного старика, спавшего около них. Тот послушно подобрал ноги в большущих валенках, и сразу же освободилось местечко, где вполне мог поместиться человек. — Коля, иди садись.

Осторожно вышагивая, словно перебираясь по кочкам через воду, Тогойкин подошел к девушкам, поставил свой чемоданчик, но не сел, а, так же осторожно вышагивая, отправился регистрироваться. Вскоре он вернулся, опустился на пол возле подруг, и они тихо заговорили.

Вдруг в репродукторе, что был прикреплен высоко на стене, что-то захрипело, зашипело, — казалось, кто-то громко прочищает горло. Люди настораживались, тотчас устанавливалась тишина. Энергичный женский голос объявил:

— Якутск — Хандыга — Охотск…

Суетливая радость охватывала тех, кто улетал в этом направлении. Люди доставали билеты, хватали свой багаж и устремлялись к выходу. Стихший было ненадолго шум многолюдья снова завладевал залом ожидания.

А через некоторое время, когда за разговорами и спорами люди начали забываться, радио опять прокашлялось и тот же энергичный женский голос возвестил:

— Якутск — Сангары — Вилюйск — Нюрба…

И спустя какое-то время снова:

— Якутск — Сангары — Верхоянск…

Многие уже покинули зал. Стало гораздо просторнее. Однако ненадолго. Вскоре ввалилась целая орава новых пассажиров. Наши друзья еще сидели. Самолетов в южном направлении не было.

Перевалило за полдень.

— Погодите, девушки, пойду-ка я разузнаю, что к чему. — Тогойкин снял свое потертое кожаное пальто, положил его на чемодан и похлопал ладонью. — Пожалуйста, садитесь вот сюда, мой чемодан кого угодно выдержит…

— Постарайся, Коля! — Круглолицая Катя Соловьева с надеждой посмотрела на него. — Хорошо бы в один самолет…

— Вместе, вместе! — заспешила Даша Сенькина. — Попробуй позвонить Егорову, пусть он поможет. Только не вздумай улететь один…

— Не вздумаю.

— Как бы не так, без очереди захотели! — всполошилась старушка, тихо и неприметно лежавшая за спиной громадного старика. — Мы уже здесь три ночи маемся… А вы помоложе наших детей будете…

— Не шуми, Марья! — прогудел сквозь сон старик.

Девушки тихо засмеялись. Тогойкин ушел.

Высокий и стройный, он ловко пробирался среди людей и неизвестно чему улыбался.

Вот и справочное. Тогойкин склонился к окошку.

— Скажите, пожалуйста, когда улетает самолет в Москву? — спросил он.

Девушка с копной буйных рыжих кудрей, не поднимая головы от каких-то бумаг, раздраженно ответила:

— Не знаю, ничего не знаю!

— Большое спасибо! — вежливо произнес Тогойкин.

— За что же?

Девушка вскинула голову и недоуменно уставилась на Тогойкина своими светло-карими глазками. Даже ее курносый носик, зажатый толстыми щечками, тоже казался удивленным.

— За ваше приятное и такое любезное сообщение.

Тут они оба рассмеялись и весьма оживленно заговорили.

И выяснилось, что знала девушка очень много. Оказывается, южное направление закрыто уже третий день. Но так как кассы только и знают, что продавать билеты, то люди набиваются в это тесное помещение и понапрасну испытывают всяческие неудобства. Оказывается, все самолеты, что летят с юга, находятся сейчас в Киренске, Красноярске и в Новосибирске. А здесь к отлету в южном направлении готов всего лишь один самолет.

Потом посмотрели списки пассажиров, улетающих в южном направлении, и уже стали было прикидывать, на какой самолет могут попасть Тогойкин и его спутницы, как вдруг позади него послышался раздраженный голос:

— Товарищ, кончайте!.. Вы здесь не один!

Тогойкин оглянулся. Он и в самом деле оказался не один, за ним уже выстроилась довольно большая очередь.

— Ой, простите, пожалуйста! — Тогойкин отшатнулся было в сторону, но сунул руку в окошечко и указал на телефон: — Разрешите поговорить… Как вас зовут?

— Роза…

Девушка сняла трубку и протянула ее в окошко, а сама начала разговаривать с другими пассажирами.

Тогойкин позвонил Егорову, сказал ему, что говорит от имени трех секретарей, и попросил помочь. А тот, хотя и очень пожалел, что его люди застряли и еще не приступили к своим обязанностям, однако пошутил: «Небеса меня не послушаются. Но все-таки попробую».

От нечего делать Тогойкин поднялся на второй этаж, к начальнику аэродрома.

За столом сидел пожилой усталый человек и, судя по карандашу в руке, собирался что-то записать, но ему все время мешали поминутно входящие просители, да к тому же еще беспрерывно звонил телефон. Тогойкин постоял в сторонке, потом подошел к дивану и сел. Когда отошел очередной проситель, Тогойкин заговорил, но опять зазвонил телефон. Поговорив по телефону и положив трубку, начальник обернулся к Тогойкину:

— Очередь, уважаемый товарищ, очередь!

Начальник с трудом сдерживал раздражение, этого нельзя было не понять по его тону. У Тогойкина шевельнулась досада, и он уже захотел даже вступить с ним в пререкания, но тот протянул ладонь: не надо, мол, не надо.

— Женщины с грудными детьми, дряхлые старики, больные… Ну, положим, больных нет…

Вошедший с какой-то, видимо срочной, бумагой работник аэродрома прервал их разговор. И тут опять зазвонил телефон. Когда начальник, не глядя, протянул руку к трубке, Тогойкин тихо вышел.

— Агеев слушает… А, здравствуйте, товарищ Егоров! — донеслось до Тогойкина. Он хотел войти обратно, даже взялся уже за ручку двери и постоял в нерешительности, но вдруг махнул рукой и сбежал вниз.

Катя и Даша сидя дремали, склонив головы друг к другу. Тогойкин устроился возле них.

Долго молчавшее радио начало прочищать горло и наконец громко и внятно провозгласило:

— Тогойкин и Коловоротов, просьба подойти к справочному бюро!.. Повторяю…

Тогойкин вскочил и бросился к справочному.

Даша Сенькина крикнула ему вдогонку:

— Не вздумай один!

— Не вздумаю!

Сияя белозубой улыбкой, Роза выглядывала из окошка.

— Товарищ Тогойкин, вы своим спутницам… — Она взяла со стола длинную узкую бумажку и заглянула в нее, — своим спутницам Соловьевой и Сенькиной скажите, что вы трое и товарищ Коловоротов полетите вне очереди. Но… — Девушка высунулась еще больше из окошка и, склоняя свое круглое лицо набок, полушепотом добавила: — На третьем самолете есть одно местечко…

— Спасибо, мы уж вместе…

— Вот и я, Коловоротов!

Тогойкин обернулся и увидел позади себя старого человека, утиравшего вспотевшее широкое лицо.

— Товарищ Тогойкин! Значит, вместе летим. Я Коловоротов, работаю в «Холбосе» экспедитором… Она ведь сказала — Коловоротов?

— Сказала. А еще сказала, что на третьем самолете есть одно место…

— Э, нет, я полечу с вами. Когда еще там этот ихний третий…

Тогойкин вместе с новым спутником вернулся к своим.

Старуха, выглядывая из-за своего старика, разговаривала с девушками. Услыхав, что молодежь собирается лететь, она заволновалась:

— Иван! Иван! Люди сейчас улетают! Вставай скорее!

— Не сейчас… Мы после вас… — сказал Тогойкин, но старуха сердито отмахнулась от него, будто он ей перечил.

— Наш сын Петя — военный летчик. Так почему же это мы должны после других лететь?

— Не шуми, Марья…

— Как это не шуми? Сейчас к начальнику пойду… Дай-ка, старый, мне билеты!.. Ах, да, они же у меня…

Негодуя на тупость старика, старуха решительно зашагала к начальнику. Вскоре она вернулась, держа в руках трепетавшие билеты.

— Иван! Иван! Оказывается, мы, Матвеевы, записаны в первую очередь! Так что вы, ребятки, не больно шибко радуйтесь. Вас отправят после того, как полетит тутошный, наш самолет…

— Да ведь и я вам говорил о том же самом, а вы…

— Где же ты говорил! — Старуха вдруг молодо и задорно расхохоталась. — «Мы сию же минуту улетаем!» — вот как ты говорил, сынок… Ты, видать, такой же горячий, как и мой Петя.

— Парень-то правильно говорил. А ты не поняла, да еще накинулась на него.

— А раз ты так хорошо понял, зачем гонял меня к начальнику?..

А пока что наши друзья не знали, как коротать время. Оказывается, ничего не делать — весьма утомительное занятие!

Уже в полночь, порядком намаявшись, Тогойкин сел на свой чемоданчик и заснул, уткнувшись головой в колени.

И вдруг он очутился на берегу Лены в знойный летний день. Он стоит в майке-безрукавке и бережно поддерживает под локоть Лизу. Необозрима ширь реки. Лениво и грузно выкатываются на берег волны, облизывая песок, и так же лениво, свернувшись валиками, скатываются обратно в реку. При каждом накате волны шуршит прибрежная галька. Великая река будто отдувается от жары и тихо колышется. Где-то посреди реки темнеют острова, поросшие кудрявыми ивами, а по краям островов вроде бы подтаивают голые пески и растворяются в воде. Над рекой, взмахивая бесшумными крыльями, носятся белоснежные чайки. Они жалобно вскрикивают, потом разом, подняв оба крыла, мягко касаются глади воды.

Под Мухтуей скопилось много грузовых пароходов. Некоторые уже выкинули трапы и принимают грузы. Все комсомольцы Ленского района должны за лето отработать по десять дней на погрузке. Таково решение районной конференции. Поэтому большинство работающих сегодня на погрузке — комсомольцы и молодежь. Взад и вперед бегают грузчики с козами за спинами, напоминающими седла, — это чтобы удобнее было таскать груз. Большие, сильные парни все нацепили на себя козы, а те, что послабее, и девушки по двое тащат носилки. Проходя мимо Тогойкина и Лизы, ребята громко их приветствуют, а кто повеселее да поозорнее, в шутку отдают им честь.

На прибрежном песке лежит огромный красновато-бурый камень. С давних времен местные жители называют его «Камнем Лазарева». На том камне сидит сейчас в длинном брезентовом плаще и коротких резиновых сапогах рослый якут. Закинув ногу на ногу, он курит. Это уполномоченный «Холбоса» Филипп Прокопьевич Лазарев. Вот так же сидел он здесь, когда Николай Тогойкин был мальчишкой лет десяти. Теперь сам Тогойкин стал уже секретарем райкомола и, никого не боясь, никого не стесняясь, держит за руку высокую стройную Лизу.

А Филипп Лазарев ничуть не изменился с тех пор, как и тот бурый камень, на котором он сидит. Он просто присел немного отдохнуть. Вот сейчас он сморщит свой крупный нос, вскочит и помчится куда-нибудь. Если взбежит на крутой яр, значит, понадобилось ему на склад. Там, может, нечаянно выпустили из рук ящик с фарфоровой посудой. А если побежит к реке, значит, хочет проверить, не нарушен ли какой-нибудь из ста пунктов договора «Холбоса» с управлением пароходства.

Впечатление такое, будто Филипп Лазарев всю жизнь только и делает, что спорит, ругается и судится. Грузчики, работники пароходства, да и многие жители самой Мухтуи называют его Чертов мужик. И тем не менее все его любят. С человеком, с которым Лазарев утром весьма бурно выяснял отношения, настолько бурно, что чуть ли не лез в драку, вечером он мирно разгуливает под руку. И вообще он ходит с таким вызывающе независимым видом, будто все людские нужды и заботы его решительно не касаются, будто он и знать о них не желает. Но тем не менее все идут к нему за советом, ни одно дело без него не обходится.

По просьбе комсомольцев самые ответственные репетиции в клубе проводились под его руководством. А роли кулаков, бандитов, хитрых купцов никому так не удавались, как Филиппу Лазареву. В давние времена, когда только рождался якутский театр, Филипп Лазарев, ученик средней школы, был одним из первых артистов. А еще раньше, в старину, он, говорят, мальчишкой верхом на быке распевал протяжные старинные якутские песни. Да и сейчас, сидя на буром камне, он что-то напевает себе под нос. Такой вот он человек, этот Филипп Прокопьевич Лазарев, Чертов мужик, прекрасный работник, отличный друг!

Лазарев кончил курить, постукал трубку об камень, на котором сидел, и обернулся к Николаю и Лизе:

— Здравствуйте, товарищи Тогойкины!

— Здравствуй, Филипп Прокопьевич! — сказал Тогойкин, словно не замечая, что он их обоих назвал одной фамилией.

— Почему же это вы гуляете?

— А почему же не погулять в такой прекрасный день? Мы уже отработали, товарищ Лазарев, свои десять дней.

— Беда нам грозит, с грузами не справимся… Дожди надвигаются! — Голос Лазарева смягчился: — Товарищ Тогойкин, скликай-ка сегодня своих комсомольцев и помоги грузиться…

У Тогойкина были сегодня совсем иные намерения. Он хотел с Лизой перебраться на лодке вон на тот остров и наконец признаться ей в любви. Нет, сегодня ему было решительно не до грузов. Потому он и хотел все обернуть в шутку. Тем временем на берегу появились две девушки с пустыми носилками. Насмешливо поглядывая на Лизу, они о чем-то зашептались.

— Ты совершенно прав, товарищ Лазарев! — выпалила вдруг Лиза, выдернула руку из руки Николая и умчалась в сторону складов.

Растерянный Тогойкин постоял минуту, махнул рукой и отправился вслед за ней.

И вот он уже несет на спине большущий ящик и удивляется невероятной легкости своей ноши. Он осторожно спускается по обрывистому берегу, вдруг ящик соскальзывает у него со спины и с каким-то тоненьким звоном, крутясь и подпрыгивая, катится вниз. Лазарев оказался тут как тут, он вскочил со своего камня и ловко принял прямо на грудь ящик, летевший как мяч…

Николай Тогойкин вскрикнул и проснулся…