Беда

I

Зимний тракт, проложенный по льду широкой реки. Поднимая густые клубы пыли, мчатся навстречу друг другу груженые машины. Тогойкин выскочил из тайги и побежал вниз по склону высокой горы. На бегу он стал вдруг совсем легким, невесомым, оторвался от земли и полетел. От быстроты полета в ушах гудело, щеки пощипывал мороз, щекотало глаза.

Он долетит раньше, чем встретятся машины, и с криком о помощи встанет посреди дороги. Но, пролетая над дорогой, он не сумел остановиться, и дорога промелькнула под ним тоненькой седой черточкой. Тем временем мчавшиеся навстречу друг другу машины встретились, волочившиеся за каждой из них шлейфы клубящейся пыли слились воедино, и машины через мгновение уже неслись в разные стороны. И хотя Тогойкин долетел уже до вершины горы, что возвышалась на противоположном берегу, он это отчетливо видел через ставший совсем прозрачным затылок. В великой досаде он несколько раз перекувыркнулся в воздухе и громко прокричал:

— Стойте! Стойте, говорю я вам, подлецы вы окаянные!

От собственного крика он проснулся.

Окошечко посветлело. Обе девушки испуганно глядели на него. Рядом кто-то спал, плотно прижавшись к нему спиной. Тогойкин догадался, что напугал людей своим криком, и затаился. Немного погодя послышался тихий говорок Иванова:

— Накройте его потеплее…

Тогойкин сомкнул веки и потому не узнал, кто из девушек тихо укрыл его чем-то мягким. Краешком глаза он стал наблюдать за людьми, испытывая к ним чувство необыкновенной нежности. Обе девушки сидели возле Калмыкова и о чем-то шептались. Иванов внимательно разглядывал свою ладонь. Попов в глубоком раздумье сверлил пространство единственным глазом. Фокин громко храпел, и это походило на фырканье лошади, пустившейся вплавь. Изредка слышался слабый стон Калмыкова.

Значит, он спал, значит, все это было во сне. И тянущиеся к небу высокие ели над глубоким каньоном речки. И волчьи следы. И бочонок масла. И машины, мчавшиеся по замерзшей реке… Да, но откуда же взялась пыль, шлейфы пыли на льду? Фу-ты, черт, да и видел-то это он все сверху, он же летел…

— Коля, ты проснулся, что ли? — тихо спросил Попов.

— Тише! — тотчас послышался голос Иванова.

Вася спал, крепко прижавшись к нему спиной. «Значит, костер давно уже потух», — подумал Тогойкин и, быстро откинув в сторону все, чем он был укрыт, сел. Торопливо одеваясь, он почувствовал, что одежда его сухая и теплая. Все ясно — он крепко спал и все это видел во сне!..

— Да, да! — с опозданием откликнулся он на вопрос Попова и выскочил из самолета.

Выпало много снега. Все вокруг притихло. Казалось, не снег, а толстый слой ваты, укрывший землю и облепивший деревья, поглотил все звуки. А костер горел, выбрасывая веселые языки пламени.

Схватив несколько тонких сучьев, лежавших на снегу, Николай покидал их в костер, поднял бак, валявшийся тут же на боку, плотно набил его снегом и поставил на огонь. А сам отправился в лес. Послышался негромкий треск. Так ломается тонкая ветвь. Тогойкин не обратил на это внимания и пошел дальше. Но вот из густых зарослей молодых лиственниц уже явственно донесся треск ломающихся веток и шуршание дерева, которое тащат волоком. Тогойкин удивленно остановился, но тотчас бросился вперед и, сбивая на ходу снег с ветвей, вышел навстречу Коловоротову. Тот волочил по земле тоненькую, сухую лиственницу, а второй рукой крепко опирался на посох. С великим трудом, низко согнувшись, передвигался этот человек.

— Семен Ильич!

— О-о! — Коловоротов от неожиданности выпустил деревцо и едва удержался на ногах. — Ты почему это встал?

Он начал топтаться на месте, пытаясь поднять свою ношу, но подскочивший Тогойкин не позволил ему.

— Семен Ильич! Ты, пожалуйста, иди себе потихоньку. Ты ведь ногу разбередишь. Я сам донесу.

— Не-ет! Столько пройти и вернуться с пустыми руками…

Тогойкин вывернул два тоненьких, высохших деревца и воткнул перед ним в снег:

— Неси эти. Я сейчас.

Коловоротов помолчал, потом неохотно выдернул из снега оба деревца и, опираясь на них, двинулся дальше.

«Ушел», — с удовлетворением подумал Тогойкин и стал бродить по глубокому снегу, собирая ветви и сучья и бросая их в кучу. Оглянувшись, он увидел, что Коловоротов стоит поодаль, опершись на деревца, и наблюдает за ним.

— Коля, ты вчера много прошел?

— Мало, мало… А что? Снег очень уж глубокий…

У Тогойкина забилось сердце. Не переставая работать, он ждал, что Коловоротов что-нибудь скажет про масло. А тот решил, что парень настолько увлекся делом, что не желает разговаривать, и потому заковылял дальше.

Поглядывая на широкую спину старика, с трудом выволакивающего свою больную ногу из снега, Тогойкин продолжал трудиться.

Значит, все это ему приснилось? А как добрался он до своих? Если бы он в самом деле принес масло, то кто-нибудь непременно обмолвился бы об этом. Ах, как все ужасно! Пока еще есть силы, пока все живы, надо искать людей. Хорошо бы лыжи… Написать записку… Опять записку!

И вдруг ему нестерпимо захотелось тотчас же очутиться у своего костра, около друзей. Он поспешно схватил довольно большую охапку хвороста и устремился к поляне. Тут из глубины леса послышался громкий голос Васи Губина:

— О, Семен Ильич! А где же Коля?

Тогойкин на ходу прислушался. Коловоротов буркнул в ответ что-то невнятное и односложное, — наверно, боялся остановиться, чтобы не сбиться с заданного ритма движения.

— А где же он нашел масло? — снова раздался голос Васи.

Руки Тогойкина вдруг разжались, хворост рассыпался, и он уселся прямо на снег. Сделав несколько рывков он попытался встать, но не смог и, схватив горсть снега, сунул его в рот.

Вдруг в чаще леса дрогнула высокая молодая лиственница, сбросив с себя толстый пласт снега, который угодил на Васю, выскочившего из-за дерева.

Пытаясь подняться ему навстречу, Тогойкин встал на колени, но подбежал Вася, поддержал друга здоровой рукой, усадил его на ствол упавшего дерева, обнял и сам сел рядом.

— Иван Васильевич говорит, что в масло можно подмешивать даже олений мох.

— В какое масло?

— Как в какое? В то, что ты вчера принес!

— Правда? — ослабшим голосом спросил Николай, чтобы еще раз убедиться в том, что масло он действительно принес.

— Правда? Правда, он так сказал! И я тоже так думаю.

Оказывается, правда! Как хорошо, как ему важно было, чтобы об этом говорил Вася. Тогойкин опустил голову на плечо товарища. Посидели немного, Вася тихо спросил:

— А где ты его нашел?

— На обратном пути, — тихо прошептал Тогойкин, не поднимая головы. — На обратном пути…

— Ладно, после расскажешь, а сейчас отдохни.

— Глянул в сторону и…

— Потом, потом расскажешь, всем сразу.

Тогойкин поднял голову и огляделся. Вон где, оказывается, бедный старик Коловоротов взбороздил снег, идя за топливом. Как же он, Тогойкин, не заметил этого, когда шел сюда? До чего же прекрасна вон та тонкослойная лиственница! Был бы топор, отколоть бы от нее брусок и сделать хоть грубые, но все-таки лыжи!

У Тогойкина забилось сердце, легко закружилась голова. Он опять зачерпнул снега и сунул его в рот.

— А сегодня наши воробьи этак весело расселись вокруг меня! Так хотелось привести им чего-нибудь, угостить…

— Ты всю ночь сидел у костра?

— Всю, а как же!.. Потом, правда, вышел Семен Ильич, бедняга.

— А я завалился… Ты ночью ничего не слыхал?

— Н-нет…

— Совсем? Вася промолчал.

— Ну, вроде пьяные поют?

— Откуда здесь пьяные? А ты, значит, слыхал? Значит, они каждую ночь так поют? Почему же ты не говорил?

— Чтоб не пугать.

— Меня? Волками? — Вася презрительно усмехнулся. — Волк ведь молодец на овец!

— А здесь на оленей!

— По правде говоря, и я не собирался тебе об этом рассказывать. Давай никому не говорить, ладно? А то девушкам да нашим лежачим, пожалуй, будет неприятно.

— Ага, верно! — Николай оперся на плечо друга, тот сунул ему под мышку руку и помог подняться… — Спасибо, брат.

— Пожалуйста… — Вася подумал, что Николай благодарит его за то, что он помог ему встать. Ему и в голову не пришло, что тот благодарит его за пренебрежение к волкам. — А ведь меня послал за тобой Иван Васильевич. Так что пойдем.

— Идем!

Тогойкин подхватил хворост, Вася вывернул из-под снега большой сук и, сунув его под мышку, зашагал вперед.

Коловоротов только-только приволок к костру два тощеньких деревца.