Беда

III

Собрались ужинать.

— Эту пищу я… Мой желудок… Может быть, найдется для меня сухарик с маслом… — со стоном проговорил Фокин.

— Дайте, скорее дайте товарищу капитану сухарик, — тотчас подхватил Иванов, словно только и ждал просьбы Фокина. — Ну, друзья, давайте ужинать! — сказал он уже совсем другим тоном после того, как Фокин получил просимое. — За ужином и посоветуемся о Коле. Семен Ильич, что вы по этому поводу думаете?

— Я, что ли? — переспросил тихо старик. — Я думаю… По-моему… А на сколько дней он?

— Пока не встретит человека!

— Нет, товарищ Попов, лучше сразу обусловить количество дней, — сказал Иванов.

То, что Тогойкин должен идти и что об этом надо посоветоваться, понимали все. Более того — все только и думали о том, что он уйдет неведомо куда, а они тут останутся без него. Люди страдали от одной мысли об этом, а тут надо говорит обо всем вслух. Трудно. Очень трудно. Человек всегда старается оттянуть, отложить неприятный разговор. Почему именно сейчас? А нельзя ли сразу после ужина лечь спать, а утром…

Нет, Иванов привык все начинать с самого трудного. Прежде всего надо покончить с разговором о сборах.

— Что возьмешь, Коля?

— Не знаю… Ничего ведь нет…

— Лыжи!.. — Вася Губин сразу понял несерьезность своего предложения и смущенно опустил глаза.

Попов недовольно откашлялся. Девушки переглянулись. Фокин презрительно отвернулся.

— Верно! — сказал Иванов, точно ему напомнили что-то очень важное, о чем он сам забыл. — Это совершенно правильно. Лыжи нужны и сухари!

— Не надо! — воскликнул Тогойкин. — Я совершенно здоров, и со мной ничего не случится! В тайге много ягод, листьев разных…

Вася тем временем откуда-то достал скудный запас сухарей.

— Ты ведь не на прогулку, — прогудел Попов.

— Ради всех нас. Если тебя постигнет неудача… — печально начал Семен Ильич.

Но Иванов, не желая, чтобы этот разговор углублялся, поспешно вставил:

— Возьми!

— Нет!

— Тогда не пойдешь!

Тогойкин опешил. Такое ему не могло прийти в голову. Он с раздражением схватил горстку сухарей, сунул их в карман пальто и обиженно проворчал:

— Большевики когда-то с осьмушкой хлеба победили интервенцию четырнадцати держав… В разведку наши ребята тоже без сухарей идут… А я в своей родной тайге…

Неожиданно подскочила Даша, выдернула у него пальто, насыпала в карманы сухарей, достала иголку с ниткой, крепко зашила карманы и кинула пальто Николаю.

— Большевики!.. Ты только один здесь большевик! — презрительно сказала она.

Чувствуя всю бессмысленность сопротивления, Тогойкин мирно пробормотал:

— Слишком много, Даша. Очень уж большие карманы.

— Большие! Для ягод были малы, а для сухарей выросли! Что за человек? Как только Лиза такого терпит! Молчи лучше, слышишь, что тебе говорят?

— Потише, Даша, что ты, — прошептала Катя.

Даша отошла к Кате, но продолжала метать на Тогойкина негодующие взгляды.

Николай растерянно усмехнулся. Сказать что-нибудь он не решался, а засмеяться — тем более.

После этой вспышки все немного успокоились и повели довольно бессвязный разговор, в результате которого было все-таки решено: Тогойкин два дня идет прямо на восток. Если он за это время не встретит человека и не наткнется на дорогу, то должен вернуться. Берет с собой — целый перочинный нож, кружку, набитую маслом, кусок сахару и немного соли, ну, и сухари, что уже зашиты в карманах.

Как только закончился этот трудный разговор, все оживились. Кто-то попросил Катю почитать что-нибудь, но Иванов решительно сказал:

— Надо спать!

Тогойкин лег с тайным намерением встать утром пораньше и незаметно уйти. Он боялся прощания.

У этого парня было одно хорошее свойство. Если ему предстояло рано встать, он засыпал Тотчас, как ложился. А ведь многие в таких случаях не могут заснуть от одного сознания, что не сумеют выспаться.

Николай Тогойкин прижался спиной к спине Васи Губина, закрыл лицо свитером, приятно пахнувшим травами и снегом, и крепко заснул.

Так прошел восьмой день.