Беда

IV

В колхоз «Рост» приехали к закату солнца. Заметив около здания клуба много народу, Тогойкин с опаской подумал: «Неужели они будут митинговать?» — и, соскочив с нарт, побежал к Тимофею Титову, стоявшему, опираясь на костыли, впереди толпы. Но его перехватил по пути откуда-то выскочивший Егор Джергеев и, заключив в свои объятия, кому-то крикнул:

— Роман Васильевич, вот он, славный сын нашего народа, товарищ Тогойкин!

Раздосадованный Тогойкин тщетно пытался высвободиться из цепких объятий. Из толпы послышался хриплый, простуженный голос:

— Джергеев, ты потише, пожалуйста! — Подошел секретарь райкома Маркин с заиндевевшими, жесткими усами.

— Ну, знакомьтесь, партия и комсомол… — Джергеев отпустил Тогойкина и нехотя отошел в сторону.

Узнав, что никакого митинга не будет, Тогойкин успокоился и, пока нарты гуськом въезжали во двор, коротко поговорил с Маркиным и Титовым.

Вчера, как только проводили людей на оленях в тайгу, прибыли товарищи из районного центра. Сразу же все пришло в движение, закипела работа. На большом озере под поселком расчистили площадку для самолета. Клуб тщательно вымыли, протерли стены, — там будет и гостиница и палаты для пострадавших. И кровати, и белье, и посуда — все есть, все достали. И даже людей выделили. Это, пожалуй, было труднее всего, никто не сидел сложа руки в ожидании такого чрезвычайного происшествия.

Лежачих с большой осторожностью переносили на носилках. Фокин застонал и заохал. Со всех сторон раздались встревоженные женские голоса: «Ой, милые, потише вы его, поосторожней!» Люди широко расступились перед носилками, на которых проплывал Фокин в открытые настежь двери клуба.

Вместе с районными работниками приехали молодой прихрамывающий хирург и медсестра. Анна Алексеевна подозвала сестру из своей больницы, она тоже была здесь вместе с фельдшером, — и расспросила, как там было без нее. Узнав, что ее хотят отослать домой отдохнуть, Анна Алексеевна не на шутку рассердилась и, отправив в больницу фельдшера, сама осталась с сестрой в клубе, ставшем сейчас самым ответственным отделением местной больницы.

После того как больные поступили под надзор медиков, Даша и Катя сразу оказались не у дел и почувствовали себя неловко и скованно. Им даже не захотелось идти в отведенную для них комнатушку. Но вскоре из райцентра сообщили, что из города вылетел самолет. И вот все, кто помоложе, пешком, а старик Коловоротов с безногим председателем, на санях, цепочкой потянулись к озеру встречать самолет. Навстречу им попался негодующий Егор Джергеев.

— П-панимаис, хоть бы в такие ответственные моменты они старались держаться, как подобает. П-панимаис! — Джергеев угрожающе ворочал глазами и почему-то одно слово произносил по-русски.

— Что случилось? — спросил Маркин в недоумении.

— П-панимаис! Люди дороже золота!.. — Голос Джергеева сорвался, и он решительными шагами направился к клубу.

Так никто и не узнал, чем был возмущен Егор Джергеев. И о нем тут же забыли.

Войдя во двор клуба, Джергеев довольно долго прохаживался между нартами, прикидывал на вес бочонок с маслом, развертывал на снегу и тщательно разглядывал ковры. Затем, еще за дверью сняв с головы свою мохнатую росомашью шапку, он проскользнул в здание клуба, закивал двум сестрам и с придыханием проговорил:

— Я прошу вас, извините меня, пожалуйста, дорогие и уважаемые товарищи… — Он заискивающе улыбался, оскалив неправдоподобно ровные и белые зубы.

Те молча уставились на него, не скрывая своего удивления. Тогда он обратился к сестре из местной больницы.

— Послушай, милая Настя, — вкрадчиво заговорил он, — во дворе я нашел маленький бочонок, в нем немного маслица. И еще там есть два весьма простеньких коврика. Ты не знаешь, случайно, чье это добро?

— Не знаю, — растерянно ответила Настя и повернулась к русской сестре, которая вопросительно поглядывала на них. — Он говорит, какие-то ковры и масло осталось на дворе…

— Мое, мое! Почему там оставили? — всполошился на своей койке Фокин, услышав этот разговор в открытую дверь.

Джергеев мгновенно разделся и, накинув на себя висевший у двери халат, проскользнул в палату, откуда Фокин взмахом руки звал его к себе.

Джергеев подсел к Фокину и, склонившись над ним, с ходу что-то оживленно зашептал ему. Следом вкатилась толстенькая Настя и попросила Джергеева выйти из палаты. Но больной и его посетитель горячо стали упрашивать сестру, чтобы она дала им возможность поговорить.

— Мы, кажется, никому не мешаем, сестричка, — просил один по-русски.

— Милая деточка Настенька, разреши хоть чуточку нам поговорить, — просил другой по-якутски.

Иванов не обращал на них никакого внимания, он с упоением читал газеты. Попов укрылся с головой одеялом и, по-видимому, крепко спал. Оба врача, целиком ушедшие в заботы об умирающем Калмыкове, не замечали присутствия постороннего человека. Можно было подумать, что встретились давно не видевшиеся друзья. Медсестра Настя посмотрела на них и, решив, что они и в самом деле никому не мешают, вышла. А Фокин с Джергеевым все шептались и шептались. Но вот они закивали головами и пожали друг другу руки.

— Что и говорить, дешево я тебе уступаю, — сказал Фокин довольно громким шепотом.

— Нету, нету! — произнес Джергеев тоже шепотом и вскочил на ноги. — Страсна дорога…

К ним подошла Анна Алексеевна, быстрым движением руки сорвала пенсне и сердито спросила:

— Что еще за торговля здесь открылась?

— Нету, Энна Эликсибна, так просто, эта моя табарыс… Испини, пазалыста! — Приседая, Джергеев задом пятился к двери.

Вскоре, волоча за собой санки со свернутыми коврами и бочонком, он шел вдоль улицы, удовлетворенно кивая головой в лохматой шапке…

Маленький самолет покружил над озером и, держа направление на широкую аллею из воткнутых в снег елок, с прерывистым гулом снизился, побежал по расчищенной от снега дорожке, вздрогнул и остановился. Из самолета выскочил молоденький летчик. Толпа хлынула к нему.

Сразу стало известно, что летчик прилетел проверить, как подготовлена площадка для посадки большого самолета, который прибудет сюда завтра утром. Он торопился, так как должен был вылететь обратно, пока не погасла заря.

— Сверху все вроде нормально, — сказал летчик, вертясь в толпе людей. — Сейчас пройдем, поглядим всю площадку. Могу взять в обратный рейс одного человека. Решайте, кого, и доставьте скорее сюда… Да! Письма есть!.. — Он выдернул из внутреннего кармана два письма. — Тогойкину Николаю Дмитриевичу. А вот это — Семену Ильичу Ко-ло…

— Мы здесь! — воскликнул Тогойкин и ринулся вперед, бесцеремонно раздвигая людей. Николай выхватил из рук летчика оба письма, крикнул: — Спасибо, товарищ! — и побежал к Коловоротову, который сидел в санях и взмахивал руками, безуспешно пытаясь подняться.

Старик схватил протянутое ему письмо, но тут же вернул его Николаю.

— Прочитай скорее! Нет очков…

— «Дорогой Семен Ильич, — начал читать Тогойкин размашистые строки, написанные карандашом. — Твои родные и все мы, работники «Холбоса», живем хорошо. Марту Андреевну видел вчера в саду. С приветом Филипп Лазарев».

— Марта Андреевна! — нежно прошептал старик дрожащим голосом.

А Тогойкин развернул вторую записку.

— «Милый Коля! — читал он почему-то вслух. — Я только что узнала о вашем спасении. Товарищ Лазарев спешит в аэропорт. От радости не знаю, о чем тебе писать. Все, все хорошо. Привет. Лиза».

Опираясь на костыли, подошел Тимофей Титов и тяжело сел в сани.

— Надо скорее решить, кто полетит.

«Натерпелась горя из-за меня, захотела быть ко мне поближе и приехала в Якутск, — раздумывал в глубоком волнении Тогойкин. Не в силах говорить, он ехал молча. — Хорошо бы улететь сегодня, на этом самолете… Вдруг бы сказали: «Пусть летит Николай Тогойкин!»

Рядом сидел и тоже молча Семен Ильич.

«Какой чудесный человек Филипп Прокопьевич! Марту Андреевну повидал вчера в детском саду. Он, конечно, догадывается, что я мучаюсь и тоскую по ней… Деточка моя, сейчас уже, наверно, ложится спать. Вдруг бы она утром проснулась, а дедушка уже дома. Как бы она всполошилась от радости, деточка моя…» Старик откашлялся и, отвернувшись, украдкой смахнул слезу.

— Ну, так, кто же полетит сегодня? — спросил Титов.

— Не знаю! — отозвался Коловоротов, вздрогнув от неожиданности. — Мы не знаем, — может быть, Иванов…

Подъезжая к поселку, Тогойкин обернулся назад. Народ с озера начал расходиться. Озеро в вечерних сумерках казалось гораздо больше, черными точечками передвигались там люди. Это Маркин с летчиком и еще кто-то осматривают посадочную площадку. Вася Губин и Даша с Катей тоже, наверно, там. И Тогойкину следовало быть там. А он вот почему-то возвращается в поселок. Нет, если бы даже предложили ему лететь, он отказался бы. Он должен уехать отсюда последним!

— А почему не видать деда Ивана? — неожиданно спросил Тогойкин, словно обрадовавшись, что так кстати вспомнился ему старый Титов, отсутствия которого он странным образом не замечал до сих пор.

— Какой дед Иван? Мой отец, что ли? Да он давным-давно ускакал к внучатам! Скучает старик без них. Сказал мне, что скоро поедет в тайгу. А я и не спросил, зачем ему тайга. Когда я был ребенком, он часто уходил в тайгу, да с тех пор не ходит.

«Вот тебе на́! — с грустью думал Тогойкин. — Я позабыл о нем, и сын даже не спросил, почему старика потянуло в тайгу. А в сердце старого охотника проснулась давняя молодая любовь к тайге, к ее величию».

Сани въехали во двор клуба.