Беда

II

Откуда-то издалека донесся плач.

— Ребенок проснулся, — произнес голос молодого Титова.

— Слышу! — весело отозвался голос Акулины. — Чаю сам наливай.

Тогойкин очнулся. Он лежал, укрытый теплым заячьим одеялом. Хозяева сидели вокруг стола и чаевничали.

Николай откинул одеяло.

— Как раз и ты проснулся! — приветствовал его старик. — Сперва попей горяченького чаю, потом ложись и как следует выспись.

— Нельзя! — Тогойкин вскочил и ощутил босыми ногами холод пола. — Что это? — Унты его сушились над печкой. Он подбежал, схватил их и начал поспешно обуваться. — Уложили. Укрыли… Вот и заснул…

— И спал-то совсем мало! — послышался из-за занавески голос Акулины, и тут она забормотала что-то невыразимо нежное и ласковое, обращенное уже к сынишке.

— Басыкый мигом примчит сюда само правление. Отсюда всего-то верст десять, не более.

Нежность молодой женщины к младенцу настраивала Тогойкина на домашний лад, и он начал было в душе поддаваться совету старика, но тут же рассердился. Будто в насмешку укрыли теплым одеялом! Да и сам-то он хорош, чуть добрался до тепла, тут же завалился дрыхнуть!

— Нет, я сам поеду! — крикнул Николай и выскочил во двор. Он думал, что уже день, а оказалось — только начинало светать. Значит, он и в самом деле спал недолго. Старый конь, который давеча чуть было не зашиб его, был уже запряжен в сани и с хрустом жевал сено.

Заскочив за дом, он загреб ладонями чистого снега и принялся растирать лицо. Ласковая мать, кормящая за занавеской маленького Володю, мальчишки, распивающие по ночам наравне со старшими чай, громко чихающий маленький старик и «прекрасный табунщик, но слабоватый охотник» — все они были необыкновенно симпатичны и желали ему только добра, укрыв одеялом…

Когда кончик одного уха больно ущипнул мороз, Николай побежал в дом. Он чувствовал себя посвежевшим и даже отдохнувшим.

Люди были удивлены его радостным видом и вопросительно глядели на него. Вытянув рукав, он утер лицо, быстро сел за стол и пододвинул к себе чашку.

— Так… Едем, значит, в поселок?

— Сынок, а если Прокопий один…

— Нет, нет, я сам должен!

— Вы с Басыкыем, видно, не поладили, повстречавшись на дороге? — усмехнулся Прокопий. — Хорошо еще, что ты не гонялся за ним. Он никого, кроме отца и меня, не признает.

— Так он же этого не знал!.. Наверно, хотел дать ногам отдых, — сказал старик, давая понять Николаю, что сочувствует ему. — Пожалуй, вместо Басыкыя легче было поймать Барылана.

— Тот молоденький жеребчик, — вставил Прокопий и вынес из-за печки унты.

Старого коня зовут Басыкый. А тот, что так напугал его своим храпом, — Барылан. И этот дикарь будто мягче и спокойнее старой, заезженной клячи…

— Сынок, так, значит, ты твердо решил ехать?

— Да, конечно, немедленно!

— Ну что же… А по правилу тебе сейчас надо бы поспать… — Старик подошел к печи, сел и с видом обиженного человека наклонил голову.

Акулина вышла из-за занавески и протянула мужу заячьи чулки.

— Возьми, друг, надень, а то ноги отморозишь.

— Не отморожу, тут недалеко. А в случае чего пробегусь маленько. Лучше бы этому товарищу…

— Нет, и я пробегусь.

— Надо бы выспаться, сил набраться, — тихо повторил старик.

— Что ты завел свое — выспаться, сил набраться! — вспылил Прокопий.

— Я ведь хочу, как лучше… — Старик приоткрыл табакерку, заглянул в нее и положил поближе к печке, подогреть. — А что, сынок, за местность, где твои люди остались?

— Ну, отец, вопросам, видно, конца не будет!.. Что ж, товарищ, поедем? — И Прокопий схватился за стеганое пальто, в котором давеча выходил из дому.

— Давай!.. — Тогойкин тоже стал быстро одеваться.

— Надел бы ты доху, — сказала Акулина.

— И то правда! Лучшей одежды не бывает!

Старик продолжал сидеть спиной к огню, низко опустив голову.

Тогойкин почувствовал себя неловко. Он не ответил на вопрос старого человека, и, наверно, тот от обиды сидит так понуро.

— Местность, в которой мы находимся…

— Нет, ребята, вы уж поезжайте, — вставила Акулина. — А ты, друг, скорей одевайся! А то словно в самый Якутск собрался.

— Это глухое таежное место, — снова начал Николай, — за широкой-широкой травянистой низиной. Туда спускается много падей и ручьев…

Старик не поднял головы, не выказал любопытства. Тогойкин остановился, не зная, продолжать или нет. Но зато все, кроме старика, проявили большой интерес к его рассказу. Оба паренька, вцепившись ручонками в рубаху деда, не сводили с Тогойкина глаз. Ласково глядела на него своими светло-карими глазами Акулина. Прокопий остановился, забыв продеть руку в рукав дохи.

— К юго-западу от того места тянется долина, она почти упирается в большое озеро, посреди него — остров, сплошь заросший осокой и ситником.

— Погоди, друг, пусть он расскажет дедушке, — просительным шепотом обратилась Акулина к мужу, вдевшему руку во второй рукав дохи.

Тогойкин, собиравшийся на этом кончить, стал рассказывать дальше:

— С равнины прямо к востоку идут рядом три пади.

Старик вдруг встрепенулся:

— Ну-ну!

— Если смотреть на север, там узенькая падь, разрезанная пополам, словно грива жеребенка, тоненькой полоской лиственничного молодняка.

— Если откуда смотреть? — строго спросил старик.

— Отец… — укоризненно проговорил Прокопий.

— Потише! — выдохнул старик, унимая сына.

— Если взобраться на высокий мыс…

— А там, где начинается ваша падь, толпятся крупные ели?

— Да-а… — протянул Тогойкин и попятился от, удивления. — Стоят ели…

— А ты вышел, значит, по средней речке?

— Нет, я по западной…

— Так, ты, значит, перешел озеро, потом пошел по ложбине, там вначале растут березки, а по обеим сторонам сосенки.

— Верно…

— А на том большом озере точно остров?

— Точно.

— Прежде с восточной стороны в него врезалась коса, сплошь заросшая осокой и ситником. Значит, вода оторвала ее и превратила в остров. Озера в тайге что ни год меняются… Смотря откуда пришла вода, с какой стороны ветры… Так вот, значит, вы находитесь на самых верховьях равнины Раздольной. Отсюда будет самое малое девяносто верст… А ты — пятьдесят, говоришь… Когда ты вышел?

— На рассвете.

— Ох ты, брат, дорогой мой! — Старик удивленно уставился на Николая. — Тебе бы следовало родиться от Никуша, от отца нашей Акулины. Только он, бывало, хаживал вот так же. Что вы, друзья! — Старик оглядел избу, словно в нее набилось много народу. — Что вы, оставьте эту затею! Сейчас нет у нас людей, которые могли бы найти туда дорогу. Все, кто мог, на войне…

— Да ведь я сам могу…

— Что ты, сынок! Ведь ты же был налегке и свободно пробирался сквозь лесную чащу, сквозь любые заросли. Олени с нартами по таким местам не пройдут. Прокопий!.. Снимай доху, в правление поеду я. Собери скорее здешних оленей и пригони их в поселок.

Старик сразу превратился в повелителя, распоряжения которого должны исполняться беспрекословно, Прокопий оставил снисходительный и несколько насмешливый тон взрослого сына и послушно снял с себя доху.

— Там, по западному краю долины, где стоит остов какой-то жалкой юртенки, прошли пять оленей, — рассказывал шепотом Тогойкин Прокопию, а обувавшийся в это время старик услышал и спросил:

— И след привязанной дубины есть?

— Есть, есть…

— Это Ачахаан — лучший бык колхозного стада. А ну! — Старик встал, держался он так, будто старался что-то вспомнить, и хотя двигался тихо и медленно, но скоро оказался одетым. — Так ты, сынок, обязательно хочешь ехать?

— Да, да, сейчас же!

— Ну ладно… — Старик одним движением сгреб медвежью шкуру, заячье одеяло и подушку и отдал все это Прокопию, а сам тихо прошел за матерчатую занавеску, где разлегся его младший внучонок Владимир. Тогойкин вышел во двор. За ним следом вышли гуськом все обитатели дома в сопровождении старого пса. Владимир еще ходить не умел, и пришлось ему остаться одному.

Расстелив медвежью шкуру на сене в санях, старик сказал:

— Ну, сынок, ты ложись сюда.

— Э, не надо! — Тогойкин смутился и даже слегка обиделся на старика: не больной же он, в самом деле. — Давай поедем, а то ребята замерзнут!

— Дедушка, не уезжай!

— Что ты, нельзя! Люди в беду попали, надо выручать. Идите-ка домой. Я вечером приеду.

Доехав до середины узкой поляны, Тогойкин обернулся. Уверенно скользя на лыжах, Прокопий входил в лес. Конечно, старик был несправедлив, когда говорил, что его младший сын слабоватый охотник. Во всяком случае, лыжник он прекрасный! Два маленьких Титова взобрались на ограду. Миша нахлобучил, наверно отцовскую, пыжиковую шапку, и она съехала набок, закрыв ему глаз. Но он этого не замечал и, задрав голову, вполне обходился одним глазом. А старший, уцепившись одной рукой за кол, а второй зажав ухо, стоял склонив голову набок. Издали казалось, что он говорит по телефону.

— Как бы не простудились ребята.

— Небось взобрались на городьбу? — сказал старик не поворачиваясь. — Простудиться-то не простудятся, а померзнуть померзнут. Я нарочно не гляжу на них. А то они хуже расстроятся, Вася, старшенький-то, сильно хотел поехать с нами, но проситься не стал. А я будто вовсе и не понимал. Нельзя баловать! Я нарочно не оглядываюсь. Ну как, не слезли еще?

— Нет!

— Слезут, когда мы скроемся из виду. — Старик пошевелил вожжами. Басыкый недовольно зафыркал, мотнул головой и прибавил ходу.

Они миновали редколесье и въехали в чащу. Исчез из виду сначала дом, а потом и поляна. Только долго еще был виден жиденький дымок, тонкая струйка дрожала над деревьями.

Когда они выехали на проезжую дорогу, старик остановил коня и слез с саней.

— Однако надо подчистить копыта. А то он и будет все бедрами играть, точно баба. — Старик поднял заднюю ногу коня, вытащил из-за пояса нож и начал скалывать намерзший бугром на копыте снег.

«А вдруг он промахнется!» — с тревогой подумал Тогойкин, не отрывая взгляда от руки старика. И тут со стороны дома послышались детские голоса. Не прекращая работы, старик пробормотал:

— Этот плут бежит за нами!

Тогойкин подумал было о Васе, но в это время примчался старый пес и уселся посреди дороги, перед конем.

— Вот и всё! — Старик быстро спрятал нож, погладил коню морду, поправил ему челку, провел ладонью кстати и по своему лицу, ловко уселся в сани и зычно крикнул: — А ну давай, Басыкый!..