Беда

V

Николай только начал ломать ветви, когда к нему подошли обе девушки и Вася. Немного погодя между деревьями показался старик Коловоротов.

Молодые, как и положено молодым, беспричинно смеялись, без видимого повода перебегали с места на место, но при этом споро работали.

Окрыленный надеждой на свидание с внучкой, Коловоротов, казалось, забыл, о своей больной ноге и вовсю старался собирать хворост. Он поглядывал на своих молодых друзей и думал, думал…

Конечно, все они прекрасные люди и, несомненно, много радости приносят в родительский дом. Правда, взрослые дети нередко и огорчают родителей. Зато внуки… Внуки делают своих бабушек и дедушек поистине счастливыми.

Ведь как получается — человек всю жизнь к чему-то стремится. Но бывает так, что, несмотря на все усилия, его постигает неудача, и тогда человека утешает надежда, что дети справятся с теми трудностями, которые не сумел преодолеть он сам. Однако не стоит отчаиваться, если неудача подстерегла и детей. Есть внуки, на них вся надежда, они непременно добьются всего, чего не сумели добиться их отцы и деды.

Имейте внуков! Если вы доживете до внуков, в вашей любви к ним, в вашей тоске по ним удлинится ваша жизнь. А так как старый Коловоротов хочет, чтобы вы были счастливы, он желает вам — и тебе, Николай, и тебе, Вася, и вам, Катя и Даша, — дожить до внуков… Он бы с удовольствием крикнул во все горло: «Имейте внуков!» — да боится, что не поймете вы его по молодости лет…

Девушки часто по очереди бегали к своим. Нельзя было их оставлять подолгу без присмотра.

Так в радостной беготне и смехе, при молчаливом участии Коловоротова, они натаскали к костру большую кучу топлива.

— Постойте! — крикнул Тогойкин, скинув с плеча вязанку рогатых сучьев. Он вытащил из-за пазухи пучок волос и подбежал к девушкам, которые снова двинулись было к лесу. — Возьмите, девочки… Спасибо вам… Идите в самолет, а я еще разок схожу в лес, ладно? — Стараясь унять волнение и держаться как можно беззаботнее и свободнее, Николай ушел прочь от костра.

Девушки, оторопев от неожиданности, держались за пучок своих волос одна правой рукой, другая левой и, постояв немного, пошли рядом по узенькой тропиночке к своим.

Трое мужчин сидели у костра и были весьма расположены к мирному разговору. Но из самолета послышались истошные вопли Фокина. Сначала все трое решили не встревать в очередной скандал, но потом пожалели товарищей и нехотя пошли в самолет.

— Вот, явился! — во всю глотку заорал Фокин, протягивая руки к вошедшему Тогойкину. — Вот он, ваш герой!

— Успокойтесь, Эдуард Леонтьевич, пожалуйста, успокойтесь… — Катя пыталась поднести к его губам кружку воды.

Тогойкин в полной растерянности остановился у дверей:

— Они обещали… Они приедут…

— Обещали! Приедут!.. Обещанного три года ждут. А мы и трех дней не проживем. Тебе-то что, встанешь на лыжи и дашь драпу!

— Вот каркает, что твой ворон! — сплюнул Попов.

— Молчать! — заорал Фокин. — Молчать, говорю! Ни до какого колхоза он не дошел, никого он не видел! Все он врет…

— Эдуард Леонтьевич! — усмехнулся Иванов. — Вы прямо как ребенок. Ну что значит никого не видел? А откуда продукты, лыжи, ружье?

— А разве все это можно раздобыть только в колхозе? — Поняв, что явно запутался, Фокин в замешательстве умолк. Затем начал наступать еще более решительно: — Ну, допустим, он с кем-то и виделся. Пусть так! А почему прибежал один?

— Обрадовать нас хотел, — сказала Катя.

— Ах, обрадовать нас? А я, должен признаться, не так уж рад ему. Ты-то обрадовалась.

— Я обрадовалась.

— Ты и должна радоваться! Но ведь я не старая дева. Обещали! Верить их обещаниям, их слову…

— Слово советских людей…

— Ах, советских людей! — прошамкал Фокин, передразнивая старика Коловоротова. — Слово колхозников!

— Да, колхозников!

— Ты еще скажи — слово якутов!

— Ну, якутов!

— Жил вместе, скажи.

— И живу!

— Героически сражался в Якутии в гражданскую войну…

— Сражался! — Старик дернулся в сторону Фокина. — Замолчи! Я тебе говорю, замолчи! И тогда погибали люди в десять раз лучше тебя!

— Семен Ильич, успокойся, не обращай ты на него внимания.

Коловоротов умолк.

Молчал и Фокин, обидевшись на Иванова. «Не обращай на него внимания…» Подумать только, как он вознес старика и как унизил его, Фокина! Но он не станет выражать обиду вслух, это еще больше унизит его.

Наконец, ни к кому не обращаясь, Фокин тихо заговорил:

— Более серьезный человек организовал бы все. Сам бы привел сюда людей. Мало ли что может им помешать… А то и просто могут в тайге заблудиться. Почему он один примчался? Я хочу выяснить только это. Мне говорят — чтобы нас обрадовать. Но почему мы должны радоваться тому, что он пришел один? Что изменилось в нашей судьбе? Я решительно не могу этого понять…

Тогойкину показалось, что и товарищи стали поглядывать на него с недоумением. И его самого вдруг охватила тревога. В упреках Фокина была логика. Он не смог бы теперь толком объяснить, зачем он так спешил сюда. Лучше бы он задержался на несколько часов. А то примчался, даже не повидавшись с людьми, которые должны были прибыть в колхоз из районного центра, не узнал, сколько человек поедет, на скольких оленях… Что же это получается? Ушел отсюда, чтобы поскорее добраться до людей. Бежал оттуда, чтобы поскорее прийти сюда… А вдруг старый Иван Титов заболеет или не вспомнит места, где бывал в молодости, лет тридцать тому назад?.. «Таежное озеро меняется каждый год», — сказал ему старик. А разве сама тайга не могла измениться за тридцать лет? А вдруг они не разыщут оленей? Или Егору Джергееву удастся убедить райком, что мы находимся не на их территории, а на территории другого района, а те для перестраховки дадут знать республиканским организациям?.. И, пока они там будут извещать друг друга, выяснять, разъяснять, пройдет еще пять-шесть дней…

— А для чего, собственно, он пошел? — настойчиво спрашивал Фокин.

Товарищи посматривали на Николая, требуя ясного ответа, который заставил бы Фокина замолчать, Тогойкина сковало от напряжения. Он молчал.

— Выйдем! — Вася Губин подошел к нему и подергал за рукав. — Выйдем, Коля, к костру. Это панихидное нытье едва ли сегодня кончится…

— Молчать! — истерически заорал Фокин. — Дурак ты…

— Выходите, — тихо, но повелительно заговорил Попов. — Все ходячие выходите на свежий воздух, на широкий простор! Эх, если бы я мог ходить, я бы не стал слушать этого…

— Сержант!..

— И правда, успокойтесь, Эдуард Леонтьевич.

— Я, кажется, был капитаном, товарищ капитан!

— Товарищ Фокин! — голос Иванова стал тверже и строже. — Вы много говорили, и мы вас слушали. Хватит! Клочок тучи способен заслонить солнце, ложка дегтя портит бочку меда. Но нельзя же, чтобы радость стольких людей так старательно омрачалась вашей жалкой болтовней…

— Что, что вы сказали?

— Я сказал, что нам надоела ваша болтовня. Мы радуемся, верим, мы благодарны Тогойкину.

Люди зашевелились, будто сразу избавились от сковывавшего их кошмара.

— Допустим, что я клочок тучи и ложка дегтя, а вы все и солнце и мед… Так я вас понял, товарищ капитан? — И, словно желая еще раз выслушать разъяснения Иванова, Фокин приставил руку к уху и полежал так некоторое время. — И я ведь не хочу умирать… Прошу хоть на сей раз мне поверить, капитан Иванов… И тем не менее не знаю кому и за что я должен быть благодарен… Ах, да-а, прошу прощения! Спасибо, Тогойкин! Я благодарю тебя за полкружки хорошего, действительно очень хорошего супа…

Калмыков беспрерывно стонал. Это значило, что он спит. Стонал он только во сне. А когда не спал, у него мелко дрожали веки и он прерывисто дышал. По этому признаку его и кормили.

Все, кто мог ходить, вышли из самолета и захлопотали у костра.

— Тяжелый человек! — Вася Губин подбородком указал в сторону самолета. — Ведь он и меня чуть было не захомутал. Спасибо Иванову…

— Да ладно, поговорим о чем-нибудь другом, — замахала руками Даша. — Ага, а это что? — Она выдернула из кармана рюкзака свернутые номера газеты «Кыым». — Ты и правда, Николай, очумел, забыл про газеты.

— Дашенька, читай! Что на фронте? Читай, милая…

Когда волнуется уравновешенный человек, его голос звучит как-то особенно тихо и спокойно. И это останавливает людей от суеты и громких выкриков. Все сразу притихли, и только Даша шелестела газетами, подбирая их по номерам.

— Читать я буду потом, всем сразу, в самолете. А на фронте… Вот газета от четвертого, мы ее уже не видели, на аэродроме были… Третьего наши войска взяли Ржев и Льгов… Шестого — Гжатск… Двенадцатого — Вязьму…

Катя забрала у подруги газеты и молча направилась к самолету.

Называя освобожденные города, она раздала газеты.

— К сожалению, я еще не превратился тут в якута. Опять насмехаетесь! — Фокин отбросил в сторону газету.

Катя смутилась. Она не сообразила, что товарищи не умеют читать по-якутски. Ведь и она тоже не умеет, это ей просто показалось, что она прочла об освобожденных городах. Даша прочла. В это время Александр Попов с неожиданной радостью загудел, словно возвещал исключительно важную новость:

— «Кы-ым»!.. Написано: «Кы-ым», товарищи!

— Да-а… — согласился с ним Иванов, с необычайным вниманием и интересом глядевший на развернутую газету. — Вот Даша и прочтет нам…

Катя вышла. У костра уже ссорились Даша и Николай.

— Я, видно, поступил неправильно, — говорил огорченный и озадаченный Тогойкин. — На рассвете мне придется снова пойти…

— Вы только послушайте его! — возмутилась Даша, бросая негодующие взгляды на Тогойкина, словно услышала от него что-то по меньшей мере неприличное. — Вы поняли, что он сказал? Он сказал, что зря спешил к нам.

— Как зря? Почему?

— А вот спросите у него!

Какое-то время все молча смотрели на Николая.

— Как я догадываюсь, — медленно начал Коловоротов, — ты, Даша, напрямки судишь. А тут обмозговать надо. Видно, тот бездельник, — старик потыкал указательным пальцем в сторону самолета, — спутал все в голове нашего Николая… Людям надо верить, Коля! Они обязательно приедут! А пришел ты, Коля, чтобы успокоить нас и накормить!

Слова старика прозвучали настолько уверенно, что и девушки и Вася начали хвалить своего друга.

Если бы он знал, как плохо им было без него! Как мучила и угнетала их неизвестность! Как обрадовались они, что он вернулся! Как важно, что он пришел раньше всех, презирая трудности и опасность похода… А уж как он устал, как изнурен, это они видят. Но вот то, что он из-за пустой болтовни одного слабого духом человека чуть не потерял веру в людей, — это плохо, очень даже плохо!..

— Если этой ночью не приедут…

— Приедут, обязательно приедут! — воскликнули все разом, не давая Николаю договорить.

— Приедут! — Катя вытянула из костра палку, которой шуровала угли, ткнула горящий конец в снег и неожиданно далее для себя самой на удивление уверенно запела:

Все, словно только и ждали этого, дружно и громко подхватили:

В самолет, где тихо и молча лежали люди, донеслась песня. Попов вытянул вперед руку с газетой и громко провозгласил:

— Вот это здорово! Поют…

— Ну, так как же насчет тучи и дегтя? — завел снова Фокин, но Иванов шепотом взмолился:

— Не надо, не надо, Эдуард Леонтьевич… Не слышите разве, что они поют?

— Что? Ах, поют!.. Чего же им не петь, когда их расхваливают на все лады! — Фокин отвернулся к стене и тяжело вздохнул. — Только вот долго ли они пропоют…

А там, у костра, пели все новые и новые песни. Иван Васильевич не улавливал слов. А Попов, узнавая мелодию, подпевал своим низким голосом:

Затем:

И еще:

— «Белая армия, черный баран…» — начал он новую песню, но тут же залился смехом.

— «Баран»!.. Сам ты баран! — брюзгливо заворчал Фокин.

— С детства пою эту песню, но так толком и не знаю, что такое барон… Кто они такие, эти самые бароны?

Пока Иванов разъяснял ему, кто такие бароны, ребята принесли клубящийся паром ужин.

Несмотря на то что у собравшихся здесь людей теперь появилась надежда на спасение, никто из них не разглагольствовал на эту тему, все вели себя скорее сдержанно, нежели весело, никто не говорил громче обычного, никто беспричинно не смеялся. Этого не было. Но блеск их глаз, но выражение их лиц — все говорило о переполнявшей их радости.

А Фокин? Этот, бедняга, лежал и бубнил, что колхозники не приедут, что он возмущен страшной наивностью тех, кто в это верит. Но люди уже не обращали внимания на его слова, просто молча ухаживали за ним, подавали ему еду. Так и провели они этот вечер…

После ужина Николай и Вася вышли к костру. А остальные слушали Дашу. Она переводила им газету «Кыым».

Так прошел одиннадцатый день.