Беда

V

Пили чай в напряженном молчании, похрустывая сухарями, которые по горсточке каждому выдал Тогойкин. И только девушки то вставали, то садились и все время о чем-то шептались. Люди так привыкли к их шепоту, что и не замечали его, словно тиканье часов.

В эти дни Тогойкин и Губин настолько сблизились, что стоило одному о чем-нибудь подумать, как в тот же миг об этом заговаривал другой, будто угадывая его мысли. Поэтому не удивительно, что оба они, войдя, сразу же поняли, что в их отсутствие здесь произошло что-то неприятное.

Причиной этого, очевидно, был Фокин. Недаром он лежит отвернувшись и шумно сопит. А Семен Ильич, обычно спокойный и даже вроде бы хладнокровный, сейчас чем-то сильно взволнован. Сидит, сурово насупившись, и глядит в одну точку. Иванов, весьма сдержанно относившийся к внезапным вспышкам гнева Фокина, тоже явно чем-то озабочен. У девушек вид испуганный. Попов шумно и глубоко вздыхает, как бык после ожесточенной схватки, и угрюмо молчит. Только Калмыков, как всегда, тихо стонет.

Тогойкина начало угнетать это напряженное молчание. Неужели они потеряли надежду на спасение? Неужели они поддались нытью Фокина? Тогда и правда плохо, хуже некуда. Это страшнее любой случайной ссоры! Нет, едва ли Иван Васильевич так легко сдался.

— А, масло! — воскликнул Тогойкин и сам удивился неожиданности своего возгласа. Ведь он тоже сидел угрюмо и молча, а тут вскочил и принялся вертеть бочонок.

Кто-то воскликнул: «Ах, да!» Кто-то произнес: «И правда!» А Вася Губин с восторгом выкрикнул: «Давай, давай!» И даже Фокин удивленно повертел головой, как бы говоря: «О чем это они?»

На одной стороне бочонка было очень четко и красиво выведено химическим карандашом: «Верх», хотя и без того было видно, где верх. Набив бочонок маслом, кто-то аккуратно приладил сверху белый кружок, вырезанный из новой фанеры.

Тогойкин сначала схватил крышку пальцами, пытаясь отодрать ее, затем несколько раз ударил кулаком, чтобы проломить.

— Как открыть? — Тогойкин остановился в нерешительности.

— Подскажите, товарищ капитан, — сказал Иванов, подождав некоторое время.

Фокин, щурясь, молча глядел на бочонок, словно вспоминал, как он открывается.

— Обруч снять с него, — послышался протяжный голос Коловоротова.

Тогойкин крепко зажал бочонок между ногами и сорвал обруч. Потом отогнул клепки, снял фанерку и, орудуя перочинным ножичком, стал раздавать людям по кусочку масла.

— Спасибо, Коля! — охотно взял свою порцию Иванов.

— Дорсобо! — поблагодарил на ломаном якутском языке Коловоротов.

— Ну, давай, давай, чего там! — Это, конечно, была Даша.

— Спасибо, брат! — пробубнил Попов.

— Благодарю вас! — Катя осветилась широкой улыбкой.

Фокин взял свой кусочек осторожно, оглядел его, будто сомневаясь в том, что это масло.

— Привет! — крикнул Вася, еще не успев получить свою долю.

Фокин с досадой думал о том, что все тут радуются, приветствуют друг друга, а о нем, чье масло едят с таким восторгом, чуть совсем не забыли. И бочонок-то открыли сами, не подождав, когда он им скажет. Все благодарят Тогойкина. Никто даже не подумал, с каким трудом он, Фокин, доставал это масло. И дали-то ему чуть ли не последнему, только перед этим шалым парнем, который вместо благодарности кричит: «Привет!»

— Коля! Подойди-ка, — тихо попросил Попов, когда кончили пить чай. Но поскольку Тогойкин не вскочил тотчас же, голос Попова приобрел повелительный тон: — Тебе я говорю, товарищ Тогойкин!

Тогойкин поднялся, а Сенькина уже успела недовольно проворчать:

— Не слышишь, что ли, тебя зовут!

Когда Тогойкин подошел к Попову, тот похлопал ладонью по полу, приглашая его сесть.

— Ты это… — Он подергал повязку на голове. — Ты сдери это… и натяни кожу…

— Что ты? Как же я… — Тогойкин испуганно отодвинулся.

И непонятно было, почему Попов звал Тогойкина к себе, словно хотел с ним посекретничать, а сам высказал свою просьбу во всеуслышание, да еще так категорически: «Сдери это… натяни кожу». Как все это у него просто получается! Жутко!

— Я выдержу, непременно выдержу! — Попов ухватил Тогойкина за руку и все крепче сжимал ее своей могучей ладонью. Пальцами другой руки он слегка постучал себя по темени.

— Щекочет, словно сотни проклятых мух бегают, да еще больно тянет. Будь мужчиной, не бойся!

Тогойкин вопросительно посмотрел на Катю Соловьеву: мол, как быть? Катя растерянно пожала плечами и метнула косой взгляд на Иванова. Тогойкин взглянул на Дашу Сенькину. Та плотно закрыла глаза и так энергично замотала головой, что у нее даже растрепались волосы. Конечно же это означало: «Не берись!»

Попов следил за всем происходящим своим открытым глазом.

— Они же девчата, — твердо произнес он. — А ты мужчина! Иван Васильевич одобряет. И товарищ Фокин.

— Нет, вранье! — поторопился вставить Фокин. — Я — нет. Инфекция попадет.

— Инспекция!.. Какая же тут инспекция? Голова-то моя!

Попов то ли неправильно расслышал, то ли не знал, что такое инфекция, или нарочно исказил слово, чтобы разрядить обстановку. Никто разбираться в этом не стал.

«Когда же ты говорил со мной?» — размышлял Иванов. Он приподнял голову, но, увидев просящий взгляд Попова и в то же время такую решительность, промолчал. Мельком взглянул он в сторону Тогойкина и невольно кивнул ему головой в знак одобрения.

Тогойкин встал на колени и рывком отодрал верхний слой толстой повязки. Люди, как по команде, вздрогнули. Даша с болью и тревогой крикнула:

— Я говорю, отмочи теплой водой, слышишь!

Когда Вася поднес Тогойкину остатки чая и он уже нацелился сунуть в бак руку, Даша отстранила его руку. Катя успела вымыть и вытереть кружку, налила в нее теплой воды и протянула Тогойкину вместе с куском ваты. Девушки тоже склонились над Поповым. Все трое действовали слаженно. Катя прикладывала к повязке мокрую вату, Тогойкин осторожно, слой за слоем, отдирал повязку. Даша выстригала прилипшие к ней волосы. Николай размотал во всю длину липнувшую к рукам повязку, вроде бы демонстрируя ее людям, хотя по всему было видно, что делал он это механически. Но тут же обе девушки возмущенно прикрикнули на него.

— Отдай, друг! — сказал Иванов каким-то странно взволнованным голосом.

Тогойкин разжал руки.

Быстро мелькнув, куда-то исчезла длинная ткань с кружевными каемками и почему-то оставшимися совершенно чистенькими голубенькими бретельками. А Тогойкин, точно заколдованный, вперил взгляд в своего подопечного и сидел, не зная, что делать.

— Н-ну, н-ну! — откуда-то из глубины донесся до него гулкий голос Попова.

— Ты что, оглох? — наскочила на него Даша.

— Коля, возьми себя в руки! — послышался спокойный голос Ивана Васильевича.

Тогойкин громко вздохнул и только теперь заметил, что Коловоротов поддерживает обеими ладонями голову Попова и ждет, когда он, Тогойкин, начнет действовать.

Собрав все свое мужество, Тогойкин просунул оба больших пальца под содранную с головы и съехавшую на лоб кожу. Остальными пальцами он расправлял ее, натягивая кверху. Попов, крепко схватившись за полы овчинного полушубка, которым он был укрыт, и прижав его к груди, дрожа всем телом, коротко и громко приказывал:

— Еще!.. Сильней!.. Крепче!.. Во-от! Вот молодец! Девушки, теперь пришейте!

— Ой! Нет! — Девушки испуганно попятились назад.

— Не надо, не надо! Довольно! Будет! — послышалось с разных сторон.

— Ну, тогда завяжите, только крепко-накрепко.

Тогойкин и девушки сделали Попову повязку.

Это был для Попова поистине радостный вечер. Он сам умылся, сам вытерся и лежал умиротворенный.

Так прошел четвертый день.