Бомбейские чудовища

Глава 9

Фалалей Черепанов нисколько не сомневался, что его юный подопечный, пользующийся такой чрезвычайной популярностью у женщин, в костеле не задержится. Не сомневался он и в том, что Самсон Шалопаев не сможет отказать Мими в просьбе проводить ее до дому. А доведя мадемуазель до дома, где она квартирует, не сможет отказаться от предложенной чашки чаю — уж он-то, Фалалей, прекрасно видел, как эти голубки стреляли глазами в его присутствии, как желали остаться наедине!

Хотя господин Черепанов и являлся ревнителем супружеской верности и беспорядочных половых контактов не одобрял, в данном конкретном случае он стажера не осуждал. Во-первых, молод, не способен еще устоять перед энергетикой взрослых женщин, которые прямо-таки его гипнотизируют. Во-вторых, оба не связаны таинством церковного брака, а значит, речи об измене кому-нибудь и не идет. А в третьих, считал Фалалей, Самсону полезно пополнить свой багаж интимных познаний — все-таки он в журнале «Флирт» служит…

Теперь фельетонист, глядя вслед удаляющейся парочке и щуря глаза от мелкого снега, прикидывал, чем ему занять вечер. Разумеется, неплохо бы набрать материален о госпоже Матвеевой и госпоже Куприянской. Но с кого начать? О том, в каком театре служит неизвестная госпожа Куприянская — несомненно, это ее псевдоним, — можно узнать в дирекции Императорских театров. Но присутственный день там уже завершен, кроме того, возможно, она служит и не в Императорском театре, а в каком-нибудь захудалом, модернистском. Ныне их развелось множество! Спросить у театрального обозревателя Синеокова в буфете синема? Но это чревато скандалом: Модест раскричится, что за ним следят и вмешиваются в его личную и творческую жизнь. Если фамилия Куприянская — сценический псевдоним, то и в адресный стол полиции без знания ее настоящей фамилии обращаться бесполезно.

Пока же ноги несли фельетониста Бог знает куда. Внезапно он подскочил как ужаленный и резко притормозил на ледяной дорожке — у него возникла идея! Он покрутил головой в поисках заведения, где можно было бы воспользоваться телефоном. Неподалеку, всего в квартале, находилась мастерская по изготовлению визиток, туда-то журналист и устремился. Там его знали в лицо и неоднократно оказывали мелкие услуги.

Дорвавшись до телефонного аппарата, Фалалей истошно закричал в трубку, требуя от барышни соединить его с редакцией журнала «Козлиная песнь».

Служащие мастерской захихикали: они тоже знали это новое передовое издание, с вызовом названное в отместку снобам, вздыхающим над словом «трагедия». А трагедия — это и есть козлиная песнь в переводе с греческого. А значит, кроме печального, в ней несомненно присутствует немало и веселого.

В редакции «Козлиной песни» служил конторщиком бывший священник Гришка Петров, лишенный в прошлом году Синодом своего сана за брошюру, поносящую православную церковь и отрицающую существующие власти. Освободившись от вериг веры, Гришка полностью погрузился в мирскую суету и пороки. Особенно его интересовала подноготная известных людей, будь то властители или актеры и писатели. Он вынюхивал все, что связано со страстями человеческими, выгодно приторговывая чужими тайнами, и Фалалея уважал, как уважал своего вожатого Данте, который много узнал благодаря осведомленности Вергилия.

— Гриша, Гриша, сукин ты сын, как я рад тебя слышать! — воскликнул Фалалей, когда телефонная связь установилась.

— И я тебя, чадо мое греховодное, — отозвался конторщик.

— Слушай, Гришаня, будь братом и другом, окажи услугу, — взмолился фельетонист «Флирта», — наш-то специалист по театру пропал в бездне греха, а мне позарез сведения нужны.

— Богатым милостыньку не подаю, — ответил Гришаня на другом конце провода.

— Так я и не милостыню прошу, тоже в накладе не останешься, — пообещал Фалалей.

— Это другое дело, — смягчился поп-расстрига, — чего надо?

— Сущий пустяк, не знаешь ли случайно актрисочку такую — Ольгу Куприянскую?

— Как не знать, знаю, мы ведь издание театральное.

— Из какого театра?

— Да во многих служила, но всегда ругается с антрепренерами. Роли они, видишь ли, дают ей не те. Красивая, чертовка. Но бездарная. Сейчас не служит нигде. Ждет предложений.

— А адресок, адресок ее у тебя есть? — с надеждой продолжил Фалалей. — Где проживает?

— И адресок есть, — почему-то захихикал Гришаня, — недалеко здесь, в доме Камынина обитает. Но имей в виду, домой ранее двух часов ночи не возвращается. Богема!

— Мужа у нее, конечно, нет, — уверенно заявил Фалалей, — а любовник?

— Как не быть, имеется, — снова хихикнул Гришаня, — но тут я умолкаю. Персона важная.

— Неужели сам Столыпин? — ахнул Черепанов.

— Столыпин не Столыпин, а обет молчания я давал, и не попам проклятым, а нашему редактору, а он в шею меня погонит, если правда выскочит наружу.

— Вот как? Значит, бегу в дом Камынина. Разнюхаю все.

— А я, чем мне отплатишь, брат? — вернул флиртовца к действительности конторщик. — Ты же обещал, что в накладе не останусь.

Фалалей прикрыл трубку ладонью и перешел на шепот:

— Известная нам особа, Гришаня, метит на звание королевы красоты — послезавтра конкурс. Теперь мне ясно, она и победит, коли у нее такие сильные покровители за спиной.

— Не пройдет, — уверенно отрезал осведомитель, — говорят, там победит какая-то француженка. Где нашим? Жюри из русских судей ни за что не признает королевой русскую красавицу. Хочешь пари?

— Нет, не хочу, — развязно ответил Фалалей, чтобы сбить спесь с бывшего попа, — слышал я об этой Жозефинке. Ничего особенного, кроме таинственности и иноземного имени. Уверен, ноги у нее кривые.

Он шмякнул трубку на рычаг, поблагодарил служащих мастерской и резво выскочил на улицу.

Кутая лицо в воротник, Фалалей уже решил, что сейчас вытрясет душу из дворника камынинского дома, а затем заглянет в адресный стол. Узнает адрес инженерши Матвеевой и повторит маневр с матвеевским дворником. Завтра же Мадлен сообщит что-нибудь о Жозефинке — и останется время, чтобы напотрошить сведений и о француженке. Так что к самому конкурсу он, Фалалей, будет во всеоружии. И увидит на этом конкурсе то, чего никто не поймет, — благодаря тайной информации его фельетон станет гвоздем номера.

Дом Камынина Фалалей знал — и не потому, что он был каким-то особенным. Нет, стандартный дом, который и строился в расчете на то, чтобы сдавать состоятельным постояльцам квартиры. А вот находился он напротив приметного здания: у этого краснокирпичного сооружения стояли две внушительные фигуры медведей, отлитых из чугуна.

Под аркой камынинского дома, у ворот, застыл дворник в белом фартуке, похожий на статую с совковой лопатой в руке. Задумчивый вид его говорил о том, что он сомневался в целесообразности разгребания снега: ведь очищенный тротуар через час снова будет в снегу!

— Эй, братец, проснись, — окликнул Черепанов, становясь рядом, — позволь слово молвить.

— Я и не сплю, барин, а дело делаю, — басом ответил дворник. — Чего изволите?

— Я из прессы и по поручению полиции, — солгал наполовину Фалалей. — Интересуюсь безопасностью жильцов. Не балуют?

— Никак нет, у нас строго.

— А мадмуазель Куприянская здесь изволит проживать?

— Так точно.

— А недоброжелатели ее не беспокоят? Завистники? Соперницы?

— Такого не было.

— А поклонники? Не досаждают? Не грозят покончить с собой под ее окнами?

— Таких дураков еще не видал, — ответил дворник, — да коли вы по поручению полиции, то и сами должны знать: прежде чем такие дураки с угрозами выскочат, господин следователь с ними самолично расправится. У него и револьвер есть.

Фалалей помолчал, взвешивая услышанное.

— Но ведь, э-э-э, господин следователь не каждый вечер захаживает, — нерешительно предположил он.

— Почитай, каждую ночь, — усмехнулся в бороду служивый, — да господин Тернов мужчина серьезный, коли сам не навещает, так агента засылает для наблюдения. А я думал попервоначалу, вы агент и есть.

— В некотором роде, дружок, в некотором роде, но не совсем, — извернулся фельетонист, — агент еще прибудет в свое время, а я благодарю тебя за службу.

Фалалей достал из кармана гривенник, сунул его в рукавицу дворника и быстро двинулся вон.

На бегу он размышлял: является или не является изменой покровительство Тернова? Его забота об Ольге Куприянской? Ведь он, Фалалей, слышал, что в высших полицейских сферах невестой Тернова считают дочь товарища министра, брак был бы выгоден, невеста симпатичная, состоятельная. Да и для карьеры Тернова важно наличие солидного тестя — с ним, как болтали досужие языки, следователь нередко обедал в «Даноне». Само собой разумеется, что в дни тезоименитств и христианских праздников наносил визиты в дом важной персоны.

И неужели господин Тернов допустит участие своей любовницы в конкурсе красоты? Неужели он допустит, чтобы ее кондиции, как кондиции породистой лошади, оценивали чужие мужчины в жюри? Неужели допустит, чтобы на ее победу делали ставки?

По мнению Черепанова, амбициозный следователь не мог согласиться на такую перспективу, несмотря на свой прогрессивный ум. Но кто знает, какие бездны таятся в душе человека?

Хорошо, что он отверг пари Гришани Петрова, — не зря тот хихикал, знал, бестия, что актриса в теплых отношениях с франтоватым следователем Казанской части. Фигура вообще-то солидная, но все-таки не до такой степени, чтобы так темнить и наводить тень на плетень, намекая на Столыпина… Вот была бы бомба, если б обнаружилось, что премьер пользуется своим положением, чтобы воздействовать на жюри! Ах, какой был бы перл среди перлов об изменах и изменниках!

Черепанов забежал в адресный стол и без труда узнал адрес путейного инженера Матвеева. Ему уже порядком надоело носиться по городу, и он мечтал посидеть в уютном гнездышке за семейным столом. Поэтому, измыслив очередную легенду, сразу же позвонил в дом инженера.

Телефонную трубку снял нелюбезный лакей и ответил, что барина дома нету, а барыня никого не принимает.

Тогда неугомонный фельетонист поинтересовался: до которого часа господин Матвеев пребывает на службе?

Из ответов лакея следовало, что по понедельникам господин Матвеев пребывает на службе до четырех часов пополудни, затем обедает в ресторане с сослуживцами, а затем отправляется в зал с силодромом, при Михайловском манеже.

Огорченный тем, что в его планах возникли препятствия, Фалалей тут же кинулся в зал с силодромом. Там вечерами дрессировал своих подопечных Коля Соколов.

Приглушенный гудеж мужских голосов, редкие металлические удары, звуки падения тяжестей на пол и уксусный запах матерого мужского пота встретили Фалалея едва ли не сразу, как закрылась входная дверь, и он оказался в холле.

Скинув шубу на руки швейцару и погладив перед зеркалом пятерней бритую голову, фельетонист «Флирта» сперва заглянул в боковые помещения — буфет и биллиардную. Там было малолюдно, и он двинулся прямо в тренировочный зал.

С десяток здоровенных бугаев в обтягивающих до колена трико упражнялась с гирями-бульдогами и чугунными шаровыми штангами, поднимая их попеременно то правой, то левой рукой, а то и обеими сразу. Двое, чьи могучие торсы туго были перетянуты крепкими кушаками с прикрепленными к ним особыми ручками, старались, ухватившись за эти ручки, повалить друг друга. Высоченный верзила с бычьей шеей, с пятифунтовыми гантелями в руках, бегал по периметру арены вокруг потных атлетов. Никакой спасительной красоты в лоснящихся от пота, бугристых от вздувшихся мускулов, телах Фалалей не находил.

Несколько в стороне, на возвышении у входа, располагались столики, вокруг них не без комфорта, под бдительным присмотром заинтересованных буфетчиков устроились группки любителей — они рассуждали о борцовских статях, о нельсонах и мостах, о победах и поражениях, настоящих и инсценированных, и заключали пари. Впрочем, Фалалей знал, что в среду на отборочный тур выйдут не все тренирующиеся борцы, а лишь несколько человек. Фавориты держались ближе всего к торцу арены, где в рубахе с засученными рукавами, с неимоверно длинными усами и с плетью в руке стоял жилистый карлик Коля Соколов. Несмотря на свою низкорослость, дядя Коля обладал недюжинной силой и на своих плечах мог выдержать пирамиду из трех гигантов. Владел он и искусством борьбы — Фалалей не раз видел собственными глазами, как этот юркий крепыш повергал наземь прославленных силачей. Поговаривали, что у него были секретные приемы. Но Черепанов все приемы знал — «передние захваты», «задние захваты», «переводы в партер», «ласточки» — и не раз спрашивал Колю Соколова, не щекочет ли он соперников под коленками своим усом?

— Эй ты, Лука! — антрепренер выкатил злобные глаза с красными прожилками и рассек бичом воздух, — ты слишком быстро переламываешься в пояснице. Так не годится. Бери штангу, ложись на спину, крути ногами.

Коля Соколов провел рукавом рубашки по взмокшему лбу.

— Так, теперь ты, Иван. Я вкладываю в тебя деньги не для того, чтобы ты мне здесь галантерейные позы принимал. Ясно? Фотографы снимут как надо, позы — не твоя забота. Твоя забота победить — или олимпийское золото тебе пшик собачий?

Силач с вывалившимся от тяжелого дыхания языком, будто бойцовский пес, исподлобья смотрел на Колю.

— Да у дяди Пуда все слабаки, — сказал он тонким голосом, — с кем биться-то?

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — антрепренер снова рассек воздух бичом.

Увидев приближающегося Фалалея, антрепренер нахмурился.

— А, газетчики пожаловали, — скривился он, пожимая слабую ладонь журналиста. — Чего вынюхиваем? Или в другое издание перешел? Или понизили в статусе — и теперь вместо любовных измен поем спортивные страсти?

— Дядя Коля, — фельетонист пропустил желчные слова карлика мимо ушей, — а где Мурыч?

— Мурина сегодня не видал, вчера и позавчера околачивался тут по полдня, а сегодня и духу не было. А ты зачем пожаловал?

— А кто из твоих здесь Русский Слон?

— А, вот оно что, — злорадно потер ладони Соколов, — любопытство заело. Нету, нету его еще. Это мой козырной туз в рукаве. Правой рукой толкает 180 фунтов, левой — 160. Рывок каждой — 130. Самородок. Нашел его в глухомани. В секрете держу, чтоб не переманили. Но, верь мне, смело можешь ставить на него — не только победит, но и на Олимпиаду отправится. Если большой куш сорвешь, отплатишь ужином.

— Да как же ты собираешься на Олимпиаду посылать своих людей? — засомневался Фалалей. — Там ведь только любители, а ты с профессионалами по циркам ошиваешься, как делец балаганный. Поедет кто-нибудь из аристократического клуба Рибопьера. Какой-нибудь князь Семихолмский или инженер Матвеев…

— Что? — вскипел дядя Коля, — Семихолмский? Да это форменная сосиска, он и среди своих не устоит, а уж против моего Слона вообще ветошка. Слон-то мой — тоже любитель. Говорю тебе — быть ему олимпийским чемпионом.

— А инженер Матвеев? — не отставал Фалалей.

— Какой инженер? Вон тот, что ли? — Соколов ткнул пальцем на столик. Два господина в черно-зеленых мундирах путейцев, с бокалами шампанского в руках, тут же застыли, увидев, что грозный антрепренер указывает собеседнику на них. — Этот еще только собирается начать серьезные занятия спортом. А пока не один уж месяц захаживает сюда с друзьями, шампанское попивают. Никакого режима: скоро вообще в тюфяк превратится.

Дядя Коля Соколов с ожесточением сплюнул через плечо.

— А мне сегодня дядя Пуд говорил, что у него тоже в запасе сюрприз, — подначил фельетонист и, заметив, как багровой краской наливается шея собеседника, счел за лучшее отступить на шаг.

— Лжет, мерзавец, — процедил Соколов, — голову даю на отсечение. Лжет. Хочет меня запугать. Хрен ему. У меня все схвачено. Завтра самолично иду на вокзал и встречаю своего Слона, поселю у себя и глаз с него не спущу, не дам переманить.

— Я верю тебе, Коля, — сказал проникновенно Фалалей.

— Ладно, сейчас у нас тайм-аут, инструктаж, водные процедуры, разбор ошибок. Так что идем в раздевалку. Прощевай.

Коля Соколов сунул в рот свисток, раздался пронзительный свист, его подопечные тут же бросили свои орудия на брезент, покрывающий опилки, и тяжелой поступью направились вслед за грозным карликом-тренером в раздевалку.

Черепанов быстро потрусил к столикам, туда, где сидел инженер Матвеев. Сотоварищ Матвеева, хоть и держал бокал с шампанским в руке, однако спал сидя, с закрытыми глазами. Сам же господин Матвеев держался молодцом: бледен, а глаза ясные, незамутненные.

— Позвольте отрекомендоваться, — поклонился фельетонист, — Фалалей Аверьяныч Черепанов.

В лице путейца ничего не изменилось, и журналист понял, что его жертва не относится к числу читателей журнала «Флирт». Инженер улыбнулся и пролепетал нечто, из чего Фалалей понял, что тот действительно Матвеев. На тюфяка он никак не походил: на вид чуть за тридцать, красивая шевелюра, борода и усы густые, темно-русые, решительный крупный нос, и, главное, даже при мундире видно, как перекатываются внушительные мышцы плеч, когда он потянулся к новому знакомцу.

— Господин Матвеев, — завел Фалалей, присаживаясь на свободный стул, — я был бы вам очень признателен, если бы вы рассказали мне о достоинствах спортивной борьбы. Мсье Соколов рекомендовал вас как превосходного знатока.

Инженер, которому Фалалей вроде бы понравился, согласно кивнул и опорожнил бокал.

— Господин Черепанов, рад нашему знакомству. Весьма польщен рекомендацией мсье Соколова. Как я понял, вы собираетесь заниматься спортом?

— Да, да, собираюсь, — подхватил воодушевленно фельетонист.

— Тогда я могу вам многое рассказать, — ответил инженер, раздвигая в улыбке чрезмерно яркие губы, их чувственную красоту не скрывала охватывающая полукольцом подбородок короткая растительность, смыкающаяся с приподнятыми концами усов, a la Henri Quatre, — могу нарисовать перед вами умопомрачительно прекрасные картины и ввергнуть вас в бездны ужаса. Я вижу, вы несколько моложе меня, и я, как старший товарищ, смог бы вас предостеречь.

— А разве здесь есть опасности? — притворно изумился Фалалей.

— Здесь слишком много лишних ушей, — инженер качнулся к собеседнику, — приглашаю вас к себе домой на ужин. Супруга будет рада. И поужинаем. И продолжим разговор… Располагаете ли вы временем?

— О да! Располагаю! — Фалалей едва скрывал охватившее его ликование: вот как ему повезло, вот каким точным оказался его расчет!

— Тогда идемте, — господин Матвеев поднялся и, снова качнувшись, ухватился за локоть Фалалея.

— А ваш друг?

— Проспит до утра, — равнодушно обронил инженер, — истинный виртуоз. Так и проснется — с бокалом в руке. Не беспокойте его. Утром ему будет чем опохмелиться.

Господин Матвеев оказался действительно приятнейшим человеком и всю дорогу, пока они катили в санях по ночному Петербургу, развлекал гостя анекдотами о неверных мужьях и женах. По дороге хмель слабел, и Фалалей чувствовал, что собеседника охватывает озноб.

Когда они вошли в дом, где проживал господин Матвеев, и поднялись на второй этаж, Фалалей уже считал нового знакомца едва ли не лучшим другом.

Каково же было его изумление, когда этот друг, не дав ему снять пальто в прихожей, вынул из кармана черной касторовой шинели пистолет и, наставив его в грудь гостя, произнес раздельно и яростно:

— Теперь, негодяй, ты умрешь мучительной смертью — самой долгой и мучительной из возможных.