Бомбейские чудовища

Глава 5

— Ну, брат, и дела, — говорил Фалалей, скатываясь по перилам лестницы, как только за ним и Самсоном захлопнулась входная дверь. — Ты чего-нибудь понимаешь?

Самсон, все еще под впечатлением от общения с Нелли Валентиновной, промычал что-то нечленораздельное.

— Что делать? Что делать? Чует мое сердце неладное, — тараторил фельетонист, — конечно, разговорчики о сотрудничестве с полицией и о вызовах на ночные задания — ерунда, бабские глупости. О сотрудничестве я бы знал, в полиции у меня свои люди. Но какова! Не насмехалась ли она над нами? Ведь как Божий день ясно — погуливает наш дон Мигель, погуливает. Гигант, великан, голиаф! Смотри-ка, частенько он по барышням порхает ночами…

— Вообще-то я не заметил, что госпожа Сыромясова слишком взволнована отсутствием мужа. Неужели, если знает о его проделках, не ревнует?

Тяжелая дубовая дверь парадной захлопнулась за молодыми людьми, и, пересекая уютный, чисто выскобленный дворик со спящим фонтаном посередине, стажер задрал голову вверх, к застекленному эркеру гостиной Сыромясовых. Занавеси, за которыми скрывались зеленые владенья богини Флоры, не шевельнулись.

— Может быть, они брак построили на европейский лад, — многозначительно подмигнул специалист по изменам, увлекая друга к чугунным воротам, и дальше вдоль улицы.

— Как это?

— Ну, брат, это очень просто: договорились иметь не только семейную жизнь, но и личную. Понимаешь? Может, и она тем же грешит.

— Да, — ошарашено припомнил стажер, — ведь сам дон Мигель на прошлой неделе мне говорил, что следит за женой, да и своих похождений не скрывал. Он-то, наверное, ревнует.

— Если б ревновал, не спускал бы с жены глаз, — возразил фельетонист, — а так она сама себе предоставлена. Гуляй, не хочу.

— Если б мой батюшка ночевать домой не пришел, матушка весь день плакала бы, — заявил Самсон.

— А что, бывало такое?

— Нет. Никогда, — решительно запротестовал любящий сын, — приходил, конечно, поздно, под утро… Ну, если в карты с друзьями заиграется…

— Знаю я эти карты, — захохотал наставник, — за каждой бубновая или червовая дама скрывается… Аппетитненькая и шаловливая…

— Фалалей, — в голосе стажера послышались укоризна и искреннее негодование.

— Да не тушуйся, братец, я же по дружбе вслух размышляю. Ясно? Что будем делать?

— Ума не приложу.

Самсон действительно не знал, куда они неслись вприпрыжку по незнакомой для него улице. Новенькие, высоченные дома, поблескивавшие цветными глазурованными кирпичами, вкрапленными в ноздреватую штукатурку, мирно соседствовали с деревянными домишками с мезонинами, садами и палисадниками, где под снежными одеяниями стыли деревья и тонули в сугробах кусты. Вдали, в перспективе, прямо перед ними в белесое зимнее небо возносился шпиль Петропавловской крепости.

— Что ты глазами стреляешь туда-сюда? — удивился фельетонист. — Можешь не бояться. Голову даю на отсечение: если твой батюшка и приехал, то сейчас где-нибудь наслаждается свободой, в ресторане или в борделе. Вряд ли по улицам разгуливает в такой мороз.

— Действительно, холодно, — Шалопаев поежился, не столько от мороза, сколько от тревожных предчувствий. — А вдруг он уже в редакции, беседует с госпожой Май?

— Тогда еще лучше, — многоопытный Фалалей внезапно повеселел, — уж она-то его окрутит быстро. Не удивлюсь, если он сегодня уже будет ночевать под одной с тобой крышей, но не в буфетной, а в будуаре. Твой батюшка как, симпатичный?

— Вообще-то, говорят, мы с ним похожи… А мне кажется, что он чем-то напоминает господина Либида: такой же вальяжный, барственный, чуть тучноватый…

— Ну, брат, дело швах, — Фалалей присвистнул и остановился. — Тогда у него нет шансов избежать чар нашей Майши… Эй, извозчик!

Журналисты уселись под суконную полость, и Фалалей яростно закопошился под ней, с удивительной энергией топая ногами и охлопывая руками ноги и грудь.

— А куда мы едем? — спросил стажер.

— В Благородное собрание! Гони! — завопил наставник и опустил нос в воротник.

Самсон смолк. Скользя взором по узнанной им Троицкой площади с деревянным собором, по беседке-перголе на углу каменной ограды, за которой скрывался чей-то особнячок, он нехотя выхватывал из своего сознания обрывки мыслей, блуждающих, пестрых. Сосредоточиться на чем-то определенном Самсон не мог. Ведь Ольга Леонардовна не дала ему на общем собрании никакого задания! То ли забыла, то ли решила, что преступление по страсти он сам обнаружит и сам разберется в нем. Но где его возьмешь? Внезапно в мозгу вспыхнула ужасная идея: а не посвятить ли статью отцу? Интересно было бы узнать, какие у него скрытые страстишки, есть ли за ним что-нибудь греховное, преступное? Юноша тут же с возмущением прервал себя — разве возможно следить за родным отцом да уличать его в тайных страстях?

Мгновенно на Самсона нахлынули щемящие душу воспоминания: милый уютный дом, мать, сестренка… Вечерние беседы с отцом в кабинете, в окружении книг, аккуратно занимавших каждая свое, навсегда определенное за стеклами книжных шкафов место. Особенно трогательным предстали в воображении стоптанные тапочки, в которые с легким изяществом заталкивал узкие ступни, обтянутые шерстяными носками, отец. Родной такой, близкий, теплый…

Но рядом с трогательными образами дома и отца возник и другой, яркий и болезненный: образ прекрасной Эльзы, его тайной жены, которую он так и не сумел отыскать в столице. Что он успел за месяц? Проболтался Фалалею да Мурину? Сходил в фотоателье Лернера?

В эту минуту, на Троицком мосту, Шалопаев осознал весь ужас своего положения. Если Эльза жива, он должен о ней знать. Если ее уже нет в живых, необходимо добыть доказательства ее смерти, не может же он до старости оставаться соломенным мужем или вдовцом!

Он отвел взор от привычной панорамы зимней Невы с копошащимися на заснеженном пространстве человечками и покосился на спутника, будто тот мог уличить его в тайной стыдной мысли о том, что он уже нечаянно изменил своей жене, когда в жару метался на постели евангелической больницы. Сестры милосердия воспользовались его беспомощностью. Как же ему смотреть в глаза Эльзе?

Внезапно злость наполнила все существо юного стажера, он ощутил себя зверем, загнанным в клетку. И желание мщения вспыхнуло в его груди. Он уже потянулся к Фалалею, чтобы поделиться с другом страшной догадкой, но вовремя передумал и сдержался.

Нет, если кому-нибудь из коллег-журналистов можно сказать о своих ужасных подозрениях, то только Мурину. Тот не болтун, мужчина сильный, поймет, поддержит, а если потребуется, то и разубедит. Но где сейчас Мурыч?

— Фалалей, — позвал несчастный, — а где в Петербурге борцы соревнуются? Ну, куда Ольга Леонардовна Мурыча послала?

— Зачем тебе? — подозрительно отодвинулся тот, — это здесь недалеко, в Михайловском манеже.

Внезапно Самсон похолодел: он вспомнил, что фотография его дорогой жены Эльзы значилась в учетной книге фотоателье Лернера под явно вымышленным именем Жозефины де Пейрак! И делалась фотография для участия в конкурсе красоты! Неужели свершится чудо, и через два дня в зале Благородного собрания он увидит свою потерянную возлюбленную?

Слезы навернулись на глаза. Смутные подозрения, терзавшие душу, обрели ясные очертания. Он понял все! Все-таки за месяц столичной жизни, побывав в удивительных передрягах, он изрядно поумнел! Мерзость свершившегося открылась перед ним как на ладони. Вот оно — преступление по страсти!

Его отец, Василий Игоревич, воспылал преступной страстью к Эльзе Куприянской, но сам жениться на ней не мог, как не мог дать приличной девушке и положения в обществе. Он воспользовался тем, что Эльза обворожила сына… Не исключено, отец, желая избавится от соперничества сына и связать его обетом молчания, сам договорился в деревеньке о тайном венчании! А после убрал за немалую мзду следы сговора со священником и отправил Эльзу в Петербург… Вот почему она скрывается под другим именем. Живет, возможно, на субсидии отца, избегает общества. Собирается участвовать в конкурсе красоты — и именно для встреч с ней приезжает в столицу отец! А не для того, чтобы сына воспитывать…

Будто камень свалился с души юного журналиста. Горько ему было. Горько. Но и спокойнее стало. Значит, отец грешен перед сыном — это хорошо. Значит, сам Самсон не виноват перед Эльзой, а Эльза перед ним виновата. Если брак был инсценированным, тогда и измена с евангелическими сестрами не считается — что тоже хорошо. Но все же, как могла эта милая ласковая женщина предпочесть ему, молодому, сильному, красивому, — полуоблезлого, оплывшего старика?

— Эй, Самсон, дружище, слезай, — услышал стажер, — приехали.

Сани стояли у сияющего огнями парадного крыльца Благородного собрания.

Фалалей расплатился, и журналисты устремились внутрь, в теплый зев парадной. В холле толклись какие-то не слишком презентабельные личности. Между ними лавировал лысый человек во фраке.

— Господа, господа, расходитесь, — повторял он как заведенный, — я уже сообщил вам все, что знаю. Победительницу объявят послезавтра к полуночи.

— А где мы возьмем фотографии претенденток? — послышались недовольные голоса.

— Господа, по условиям конкурса претендентки имеют право сохранять инкогнито до самого финала. Скажу одно, все они прелестны. Есть и жены служащих, и актрисы. Билеты уже раскуплены. В конкурсе пожелала принять участие и одна иностранная подданная, — не далее двух часов назад для нее абонировал ложу под номером четыре ее антрепренер.

— Имя! Имя! — пронырливый народец обступил лысого тесным кольцом.

— Имени не знаю, — хитро улыбнулся тот, — а псевдоним Жозефина.

Говор в холле усилился, любопытствующая публика обменивалась соображениями и домыслами, и вскоре стала потихоньку рассеиваться в пространстве.

— Эй, Самсон, господин Шалопаев, — Фалалей толкнул стажера локтем в бок, — чего задумался?

— Не знаю, — автоматически ответил тот, едва держась на ногах от страшного удара, который обрушился на его сознание.

— Жозефина, Жозефина, — задвигал губами Фалалей, — знакомое имя. Не знаешь? И чему вас только в гимназиях казанских учат? Так звали жену Наполеона! Не иначе как французская подданная! А вдруг королевских аристократических кровей? Надо бы в посольство сбегать.

— Ну уж нет, — в Самсоне все протестовало, — едва согрелся и опять на улицу?

— Да ты не бойся, не во французское посольство, — утешил его друг, — а в английское, оно ближе.

— Не хочу в английское посольство, — капризно возразил юноша, встретившись взглядом с импозантным мужчиной средних лет.

В расстегнутой шубе, тот продвигался из глубины холла к журналистам, в лице его было одновременно что-то лисье, и что-то волчье.

— Англичане и французы враги, бритты все нам разболтают про французскую Жозефину, — заканючил Фалалей, — мы больше всех узнаем, а потом сведения другим продадим. Понимаешь?

— Господин Черепанов! — зазвучал над ними отрывистый бас, — мое почтение. И вашему юному другу тоже.

Мужчина в шубе приподнял шапку, приоткрыв пышную пшеничную шевелюру.

— А, дядя Пуд, — фамильярно хлопнул здоровяка по плечу Черепанов, — чего здесь поделываем?

— Да вот заглянул за конфиденциальными сведениями.

— На кого ставишь?

Дядя Пуд расхохотался.

— Красавицы — не лошади на скачках. И даже не спортсмены на чемпионате. На них много не заработаешь.

— Ну, ну, дядя Пуд, ты не ленишься не только тысчонку схапать, но и рублик.

— Что есть, то есть, — согласился дядя Пуд, — деньги люблю. Выигрываю часто.

— Врешь ты все, — подзудил хвастуна фельетонист, — твои атлеты слабаки. Сколько на них ни ставишь, а все твой конкурент выигрывает.

Дядя Пуд насупился.

— Твоя правда, Фалалей. Но не все коту масленица. В среду приходи на соревнования. Фурор будет.

— Да слышал я, слышал, — скривился фельетонист, — твой конкурент обещал нового борца выставить. Имя в секрете держит. Говорит, что кличка у него Русский Слон.

— Не иначе как из Индии привез, — расхохотался дядя Пуд, — ну да в Индии жарко, а у нас холодно, так что заморским силачам несладко здесь придется. У меня-то тоже кое-что в загашнике есть. Завтра афиши развесят, и там будет мой богатырь, имя еще не определил. Как думаешь, что лучше? Невский Челубей? Или Человек-Гора?

— Илья Муромец, — усмехнулся флиртовец, — но вряд ли тебе, дядя Пуд, повезет. Сизиф ты наш.

— Посмотрим, — антрепренер запахнул шубу, — можем и поспорить. И дружок твой нас рассудит. Сколько ставишь?

— Не буду я с тобой спорить, — отмахнулся Фалалей, — мне некогда. А дружок мой тоже журналист, имей в виду, да присмотрись к нему — тоже в гимнастический зал ходит.

Дядя Пуд протянул руку Самсону, крепко пожал ладонь рослого красавца и поморщился.

— Силы мало, мясо требуется нарастить. Может, олимпийским чемпионом станешь. Хочешь?

— Я об этом не думал, — пролепетал потерянный Самсон.

— Думать надо обо всем, — дядя Пуд назидательно поднял вверх украшенный массивным перстнем палец, — пошли выпьем, хотя бы согреемся.

— Нам некогда, у нас дела, — сказал Фалалей, оттесняя дядю Пуда от юноши. — Бежать надо, дань нашей шемаханской царице собирать.

— Ничего вам не надо, — ухмыльнулся дядя Пуд, — врете вы все. Ваша царица только что в англиканскую церковь отправилась. Под ручку с индусом — ослепительной красоты мужчина!