Бомбейские чудовища

Глава 24

В ожидании Ольги Леонардовны Май сотрудники «Флирта» томились по своим излюбленным уголкам. Тишину в редакционной комнате нарушал только художественный свист Лиркина: заложив за спину руки, музыкальный обозреватель вызывающее фланировал от окна к печке, не обращая внимания на хмурые лица сослуживцев. От дверей своего закутка за его передвижениями с состраданием следила блеклая машинистка Ася. Тучный обозреватель мод дон Мигель Элегантес подпирал печку, лицо его осунулось, и смотрел он в потолок.

Аля Крынкина рассматривала вместе с театральным обозревателем Модестом Синеоковым французский журнал.

Репортер Гаврила Мурин устроился около заместителя редактора Антона Треклесова. Репортер держал в руках блокнот, исчерканный цифрами, и зорко смотрел за пальцами Антона Викторовича, ловко и бесшумно двигающими костяшки счетов.

На подоконнике примостился переводчик Иван Платонов и, как всегда, что-то строчил на листе, водруженном на коленку. Возле другого окна, на стуле, сидел, обхватив голову ладонями, стажер Самсон Шалопаев.

Часы начали мелодичный перезвон, предшествующий бою, и тут послышались быстрые шаги и в комнату ворвался осыпанный снегом фельетонист Черепанов.

— Привет честной компании! — воскликнул он. — Эй, Данила, старый черт, где ты? Прими шубу!

За спиной неунывающего фельетониста появился конторщик Данила, который едва успел подхватить одежду, сброшенную Фалалеем.

— Что здесь за гробовая тишина? — фельетонист потер замерзшие руки. — Слушайте анекдот! Свеженький! — Он ловко вывернул на середину сотрудницкой свободный стул, с размаху плюхнулся на него и тут же выдал: — Возвращается муж домой и говорит жене: «Дорогая, я сейчас такую фильму видел, такую фильму! Сплошная эротика! Женщина стоит на стуле, а мужчина».. «Подожди, подожди, — просит жена, — я только попугая прикрою, а то он такой болтун, всему свету растрезвонит». «Нет! — истошно кричит попугай, — лучше вырвите мне язык, но я должен это слышать!»

Журналисты мгновенно развеселились, анекдот им понравится, он рассеял уныние, клубящееся в воздухе.

— Сегодня приглашаю всех на ужин! — торжественно продолжил Фалалей. — И хмурые лица мне не нужны. Тем более что карманы мои ломятся от денег. Вчера я был триумфатором! В подлинном смысле! Спас великую русскую литературу!

— А на нее кто-то покушался? — менее холодно, чем обычно, поинтересовалась Аля Крынкина.

— Несправедливость судьбы — вот кто покушался на нее! И вы это знаете! Ведь это вы, Алевтина Петровна, в понедельник, на нашем совещании пробудили во мне сострадание к Леониду Андрееву! Над его рассказом «Вот пришел великан» я плакал, когда у меня выпадала свободная минутка.

— Перестаньте паясничать, Фалалей Аверьяныч, — возмутилась Ася, — смеяться над горем грешно.

— А я и не смеюсь! Я проникся глубоким чувством! И благодаря мне одним несчастным человеком на Руси стало меньше! Истинное призвание Леонида Андреева испытывать смертельный, отчаянный ужас. А кто его спасет от этого ужаса? Чем ему загородиться от тошнотворных приливов отчаяния? Супруга его скончалась, он вдовец! И я обещал ему привести самую красивую женщину столицы. То есть обладательницу титула «Королева красоты». И я ее привел! Вчера кутили всю ночь. Андреев плакал от счастья. И Жозефина тоже. Я ее нашел, она мне обязана! Голая грудь — моя идея!

— Да уж, — хмыкнул Мурин, — полпуда грима на нее навесил.

— Ну и что? — Фалалей покосился на Самсона, — увидел настоящую Жозефину, да и свою малышку не хуже гримом украсил. А пари я выиграл! И деньги на праздник имею — всем на банкет прибыть во фраках!

— А фрак с сапогами не сочетается, — язвительно отозвался остановившийся перед Фалалеем Лиркин. — Так что все не придут, господин Платонов не сможет.

— Что? — Платонов побагровел и спрыгнул с подоконника, грохнув подковками. — Может быть, с фраком сочетается запах карболки, которым вы провоняли в аптеке своей сестры? Торгаш!

— Тише, господа, не надо ссориться, — мрачно изрек Сыромясов, — нынче все со всем сочетается, такова мода современная. Даже моя шуба с Фалалеем сочеталась.

— И дон Мигель не придет, — упрямо продолжил Лиркин, — он боится, что Платонов с Братыкиным снова будут соблазнять его жену.

— Посмотрю я на вас, когда вы женитесь, — буркнул Сыромясов.

— Да кому он нужен? — надменно проговорил Синеоков, — уже в тираж вышел, мужских кондиций никаких…

— А у вас, что, есть мужские кондиции? — взвизгнул Лиркин. — Да я вас одной левой…

— Тоже мне спортсмен нашелся, — ввязался в перебранку Мурин, — тяжелее виолончели ничего в руках не держал…

— Я? Да я ни в чем по силе не уступаю грузчикам с Гагариновского буяна, спросите….

Договорить он не успел, потому что внезапно со своего стула сорвался Самсон Шалопаев и набросился на музыкального обозревателя.

— Я убью тебя, Лиркин, убью собственными руками…

На помощь несчастному обозревателю кинулись сотрудники, однако разнять драчунов удалось далеко не сразу, ибо они вцепились друг в друга бульдожьей хваткой.

Фалалей с Муриным наконец оттащили Самсона от Лиркина. Синеоков, Сыромясов, Платонов и Треклесов держали извивающегося и пинающегося обозревателя за руки и за ноги. Синеоков истошно призывал подкрепление:

— Аля, Алевтина Петровна, помогите! Схватите его за волосы, да держите покрепче. А то он норовит кусаться.

Самсон Шалопаев покорно опустился на стул, и беззвучные слезы стекали по его щекам.

— До смертоубийства доводить не надо, — ласково сказал Фалалей.

— На каторгу можно попасть, — добавил сочувственно Мурин.

— Мне все равно, — Самсон всхлипнул. — Я жить не хочу. Моя любовь погибла.

— Ну, может быть, еще не точно, — предположил Мурин.

— Точно, — простонал Шалопаев, — я сам в газете читал. В полицейской хронике. У проруби найдена ее одежда. Там и метки есть: «Ж. де П.» Сомнений нет.

— Если так, значит, на то была воля Божья, — осторожно заметил Фалалей, делая шаг назад. — Былого не вернуть.

— Да! — Самсон поднялся, и утешители увидели в его огромных, заполненных слезами глазах, нечто безумное. — Я должен пойти за ней! Я тоже брошусь в прорубь! Сейчас же!

— А как же журнал «Флирт»?

— А как же милашка Мадлен?

— Все кончено! — всхлипнул Самсон. — Прощайте!

Он ринулся к дверям, но Фалалей и Мурин снова схватили несчастного — обезумевший от горя стажер яростно сопротивлялся, и в результате все трое свалились на пол.

— Что здесь творится? — раздался грозный вопрос, в знакомом голосе звенели медь и бронза. Сотрудники замерли: на пороге возвышалась строгая и величественная госпожа Май в английском костюме брусничного цвета с искрой. — Прошу всех занять свои места.

Сотрудники популярного эротического журнала вмиг забыли о потасовке и, словно побитые собаки, отряхиваясь, разбрелись по своим углам. Выждав еще минуту, в сотрудницкую вплыла и редакторша, за ней и вальяжный господин Либид, благоухающий дорогим парфюмом, с тлеющей сигарой в руке.

— Присаживайтесь вот сюда, дорогая Ольга Леонардовна, — Антон Треклесов протер локтем со сбитым нарукавником сиденье стула, который традиционно занимала по пятницам госпожа Май. — Позвольте приступить к подведению итогов.

— Позволяю, — надменно процедила редакторша и под бубнеж своего заместителя принялась пристально оглядывать своих сотрудников.

Антону Викторовичу она доверяла полностью, и нисколько не сомневалась, что, несмотря на свое недомогание, помощник справился с техническим формированием журнала превосходно. Никакой встревоженности и колебаний в его голосе она не слышала. Рекламодатели по-прежнему давали в журнал хорошие деньги, материалы дежурных рубрик были в наличии, подборка исповедей была готова, более обычного заказов поступило и в рубрику брачных объявлений.

— Довольно, — наконец прервала своего заместителя госпожа Май. — Есть какие-то проблемы?

— Проблем, Ольга Леонардовна, нет, — Треклесов угодливо склонился набок.

— Слава тебе, Господи, — презрительно изрекла редакторша. — А то я думала, поток проблем, что вы лили на мою голову на этой неделе, никогда не иссякнет. Если бы не господин Либид, не знаю, что бы я делала.

— Но, Ольга Леонардовна, — нерешительно вклинился Гаврила Мурин, — я тоже…

— Вам, Гаврила Кузьмич, выражаю благодарность, — холодно сказала госпожа Май. — В том числе и от лица следователя Тернова. Если б не ваша бдительность, беды не миновать.

— А почему ему такие почести? Что он такого успел? — возмутился Лиркин. — Я бы тоже смог найти взрывоопасное ведро!

— Прошу прекратить выкрики, — Ольга Леонардовна поднесла к глазам лорнет, как бы пытаясь получше рассмотреть ничтожное существо. — Господин Мурин, обнаружив подозрительное ведро возле дома, где квартирует звезда синема, велел дворнику вызвать полицию. И тем самым предотвратил несчастье. Слава нашего синематографа могла погибнуть.

— Да, и так мы все скорбим о гибели претендентки на звание «Королевы красоты», — развязно ввернул Фалалей, — я видел ее на сцене, прекрасна, что греха таить. И платьице ее, обнаруженное у проруби, узнал. Вот горе-то! Правда, Гаврила Кузьмич?

— Прошу соблюдать тишину, — напомнил о порядке Треклесов. — И извольте Ольгу Леонардовну не перебивать.

— Теперь о вас, Фалалей Аверьяныч, — угрожающе предложила госпожа Май, — судя по вашим выкрикам, вам не терпится услышать мое мнение о вашем очерке. Отчет о конкурсе красоты удался не вполне. Видимо, вы находились не в самой лучшей форме. Я не вполне поняла, почему вы отдали предпочтение какой-то инженерше Матвеевой. У вас что — с ней роман? От этой Матвеевой у меня буквально рябит в глазах, и об ее муже слишком много написано. К тому же выясняется, что муж Матвеевой мужем ее не является. Что за бред?

— Но я же не виноват, что Матвеевых на железной дороге работает несколько! А я имел счастье познакомиться с двумя инженершами и с одним инженером Матвеевым, но он оказался не тем, кто мне был нужен. А муки я претерпел от него несусветные. Разумеется, в адресном столе скандал я устроил, но где бы я взял нужного мне инженера Матвеева, если на конкурсе даже ненужного не было, потому что его жена, объявленная в конкурс, была не той, которая была заявлена в программе?

— Эта галиматья меня не касается, — рассердилась госпожа Май, — всех Матвеевых выкинуть вон из текста, и нужных и ненужных, и инженеров и инженерш. А добавить материала о победительнице. Главным персонажем очерка должна быть королева красоты, скрывавшаяся за псевдонимом Жозефина. Как я поняла, она молодая перспективная актриса.

— О да! — с жаром воскликнул Фалалей, — ее и сам Леонид Андреев оценил. И ее смелость. Появиться с обнаженной грудью! Такое мог только я придумать. Но она малоизвестна…

— Тем лучше, — непререкаемым тоном прервала госпожа Май. — Мы откроем новую звезду, к нам потянутся молодые таланты. Я надеюсь, Братыкин сделал снимки?

— Снимки есть и будут еще, — с готовностью заверил редакторшу Фалалей, вскочив, словно он не медля ни секунды собирается мчаться на поиски фотографа.

— Погодите, господин Черепанов, погодите, — осадила его редакторша. — Совещание еще не закончено. Дисциплина священна для всех.

Фалалей снова сел и преданными глазами уставился на мучительницу.

— Конкурс красоты был одним из двух главных событий уходящей недели, — продолжила госпожа Май. — Вторым важным событием был чемпионат по борьбе, за этот материал отвечал господин Мурин. Мы имели возможность сопоставить красоту мужскую и женскую. Однако, насколько мне известно, чемпионат не удался, и результаты его аннулированы из-за нарушения правил. Так что Гаврила Кузьмич находился в трудном положении, но с честью из него вышел. Он написал блестящий очерк о Древней Элладе.

— И, кроме того, Олюшка, — вклинился господин Либид, — отметь, что господин Мурин безупречно выполнил наше конфиденциальное поручение.

— Да, об этом я не забыла, поэтому господин Мурин получит наградные.

Фалалей заерзал на стуле, но не утерпел:

— Вообще-то я бы тоже мог…

— Держите язык за зубами, господин Черепанов, — со скрытой угрозой прервал его господин Либид, — вы знаете, что излишняя болтливость может сказаться на вашей карьере…

— А я что? Я ничего, я молчу как рыба… — Фалалей поник, стрельнув глазами на Самсона.

— Теперь по поводу рыб, — продолжила госпожа Май. — Иван Федорович, господин Платонов! Что это вы там строчите?

Платонов перестал писать на листе бумаги, водруженном на коленку, спрыгнул с подоконника и хмуро ответил:

— Доделываю заказанный материал. Поскольку вы, Ольга Леонардовна, лишили меня возможности заниматься изящной словесностью, то есть переводить французские произведения, я стремлюсь выполнить ваше непосильное задание. Перевожу с ветеринарского языка на русский писанину о брачных играх животных, которую вы поручили этому тупице Тоцкому.

— Интересно, что же вы там пишете? Пока что я видела фотографии только каких-то рыб в аквариуме… Это что — брачные игры?

— Это морские коньки, — раздраженно отозвался Платонов, — их мы нашли в квартире господина Сыромясова. А он нас избил и сбросил с лестницы при выполнении нашего журналистского долга. Законченный тип ревнивца шекспировского масштаба.

— Коньки — повод, только повод, я уверен, — прохрипел от печки дон Мигель. — Они воспользовались моим отсутствием и пытались склонить к разврату мою супругу.

— С господином Сыромясовым мы разберемся позже, — Ольга Леонардовна поморщилась. — А пока, Иван Федорович, ответьте мне: неужели вы не удосужились разыскать более эффектных брачных игр животных?

— Мы? Не удосужились? — Платонов вскинулся и снял с носа запотевшее пенсне. — Да мы в ветеринарной клинике, в надежде возбудить для брачных игр коров и быков, испробовали все способы, известные господину Тоцкому! Да мы самыми изощренными средствами добивались случки приютских кошек и собак! Да я чуть не погиб в зоопарке смертью храбрых в пасти гиены, пытаясь возбудить ее в присутствии партнеров! Да мы даже намеревались купить у чучельщика шкуры, чтобы самим изобразить в них эти проклятые игры! Слава Богу, господин Мурин нам подсказал, что в это время года брачными играми занимаются лишь некоторые редкие виды холоднокровных… И тут я вспомнил, что дон Мигель говорил, что его жена содержит в аквариуме морских коньков…

— Не устраивайте мне здесь истерики, — госпожа Май остановила зашедшегося переводчика. — Ведите себя по-мужски. Коньки — морские, речные и еще какие там бывают — мне не нужны. На фотографиях они выглядят бледно и мелко. Какая здесь красота? Материал в номер не пойдет. Задумайтесь о своей профессиональной пригодности. Надо было обратиться ко мне, я бы нашла вам шкуры для имитации…

— Но вы же отсутствовали, Ольга Леонардовна, и мы не знали, где вас искать, — заканючил Платонов.

— Но вчера я уже была в редакции. Ваши отговорки напрасны.

— Но Ольга Леонардовна, — вступился за Платонова Синеоков, — вчера мы как проклятые весь день провели в казематах следственного управления, нас совсем замучили допросами, а меня и господина Платонова в особенности. Мне сегодня всю ночь снилась ужасная медвежья морда, которой следователь потрясал перед моим лицом. Воняет она ужасно. А все из-за этого подлеца Сыромясова, который любовниц ревнует…

— Он не подлец, — выкрикнула бледная машинистка Ася, — он сам жертва, он пострадал больше всех! Его обманули, заманили в ловушку!

— Не надо супружеский долг нарушать, — возразила Аля, — да ночами любовниц в изменах уличать.

— Такой материал для фельетона пропадает! Такой материал! — выкрикнул Фалалей. — Я бы из него такую фактуру извлек для обличения изменников! А корпоративная солидарность не позволяет. Не могу я писать о коллеге! И все потому, что вы снова приняли его на работу в журнал. Зачем?

— Меня попросил сам господин Тернов, — ответила госпожа Май. — А милейшему Павлу Мироновичу я не смогла отказать. Он смотрел на меня такими восхищенными глазами. И даже спрашивал, откуда такая ослепительность? Любовь, отвечала я, Тантра, но о Тантре я сама написала обширный очерк, ибо имею личный опыт в этой области.

— Я тоже имею представление о Тантре, — возразил Синеоков, — но это не значит, что из-за подлеца Сыромясова я должен опознавать трупы каких-то мещан и срывать свои творческие встречи в мире синематографа.

— Отлично, — госпожа Май посуровела. — Сейчас мы проанализируем итоги вашего творчества. Какое задание вы получили в понедельник? Вас просили написать о звезде! Понимаете? О звезде! А вы расписываете мне историю Марфы-посадницы! Излагаете биографию Дранкова! Подробно описываете молоденьких гримеров, осветителей, статистов! А самое главное — на кой черт читателю знать ваши личные впечатления от съемок? Кстати, кто вам разрешал сниматься в служебное время?

— Я занимался съемками ночью! — губы Синеокова задрожали. — А это мое личное время!

— Пока вы служите во «Флирте», личного времени у вас нет! Все ваше время служебное. Не правда ли, Эдмунд?

— Да, Олюшка, в контрактах, составленных мной, так и записано.

— Но это нарушение прав человека! — Аля Крынкина встала. — Мы не рабы.

— Если вы не рабы, то ищите себе феодала, — отрезала Ольга Леонардовна, после чего ее сотрудница впала в столбняк. — Вас никто не спрашивал, Алевтина Петровна. Сядьте. Сидя вы выглядите лучше.

В сотрудницкой повисла неприятная тишина. Пунцовая Аля села.

— Итак, о чем мы говорили? — спокойно продолжила госпожа Май. — О господине Синеокове. Модест Терентьевич, единственное спасение для вас: написать очерк о звезде синема. После совещания попросите господина Мурина представить вас мадмуазель Бурановой. В вашем распоряжении три часа. Все.

— Тем более что Нина Буранова в эти дни сыграла свою лучшую роль, — добавил многозначительно Мурин. — Но никто этого не оценил.

— Это детали, — резюмировала госпожа Май. — Нина Буранова и раньше играла великие роли. Так что Модест Терентьевич должен дать мне полноценный материал, а не хлопок-сырец.

— Но почему такая дискриминация? — завопил с места Лиркин. — Модест профессионал! Вы знаете!

— Знаю, — госпожа Май повернулась к музыкальному обозревателю. — Ваш материал о городском романсе тоже никуда не годится. Даю вам тоже три часа, чтобы представить другой.

— Другой? Какой же? — подскочил разъяренный Лиркин. — О вашей слащавой Вяльцевой? Ее салонные стенания вы называете городским романсом? О Боже! Куда я попал! Какие азы искусства приходится объяснять? Городской романс — это плач и смех города, а город не только из салонов состоит! Есть и нормальные люди! Я вам представил материал, исключительный по своей колоритности! А вы!

— Прекратите ваши вопли, господин Лиркин, — презрительно фыркнула госпожа Май, — я не из тех, кто способен слушать их долго. Терпение у меня хоть и ангельское, но не беспредельное. Что вы называете исключительностью? Что — колоритностью? Матерщину, которую вы напихали в статью?

— Это не матерщина! Это подлинный голос города! Я пошел на риск, я жертвовал своим временем, погрузился в гущу городской жизни. Романс, можно сказать, рождался прямо у меня на глазах! Вот послушайте!

— Леонид! Леонид! — плачущим голосом воззвала к музыкальному обозревателю машинистка Ася. — Не надо! Остановитесь!

— Ни за что! Не дам удушить проблески народного творчества, — отмахнулся Лиркин, выскочил на середину сотрудницкой, охлопал себя по ногам и пошел вприсядку, выкрикивая:

Господин Либид медленно поднялся со своего кресла, схватил за шиворот плясуна и поволок его к выходу. Но вскоре отпустил и сказал, пыхнув сигарой:

— Концерт окончен, господин Лиркин, вы свободны.

— На что вы намекаете? Кто вы такой? Вы всю неделю пьянствовали да с бабами развлекались, а я страдал! И какое право вы имеете распоряжаться моей судьбой? Я всегда, всегда знал, что вы мелкий завистник, мечтающий избавиться от меня, самого талантливого среди вас.

Господин Либид расхохотался, повернулся спиной к Лиркину и вновь уселся в кресло.

— Если вы не угомонитесь, господин Лиркин, — тонкое лицо Ольги Леонардовны приняло надменное выражение, — то имейте в виду: я вызову полицию. Ваши действия, господин Лиркин, подпадают под статью уголовного уложения об оскорблении нравственного чувства в общественных местах.

— Не пугайте меня статьями! — пробурчал Лиркин, благоразумно пробираюсь к окну, подальше от редакторши, — я и так привык страдать, каторга или тюрьма меня не страшат.

— В заключение нашего совещания, господа, я скажу несколько слов о господине Сыромясове Михаиле Ивановиче, — как ни в чем не бывало продолжила госпожа Май. — Михаил Иваныч много претерпел за эту неделю, поэтому его опоздание на нашу планерку в понедельник я прощаю. Распоряжение об его увольнении аннулирую. И даже повышаю Михаилу Иванычу гонорар. Он будет работать по высшей ставке. Я оценила мудрость дона Мигеля, когда он, пребывая в цепях закона, имитировал потерю памяти и ни в чем не уронил престижа «Флирта». Такое мужество достойно награды. Тише, тише! — Ольга Леонардовна, уловив всеобщее возмущение и нарастающий ропот, постучала карандашом по столешнице. — Тихо! В силу того, что я сомневаюсь в реалистичности проекта о брачных играх животных, я решила открыть новую рубрику «Платье на заказ», и вести ее будет дон Мигель. Разумеется, в дополнение к еженедельным заданиям в номер. Для такого решения у меня есть все основания. Я посчитала, сколько заработал господин Сыромясов на своих рисунках, сидя в камере предварительного заключения, сколько работников следствия уступили просьбам своих жен, услышавших, что в неволе томится сам господин Элегантес. Выгоднейшее предприятие вырисовывается, скажу вам. И посему прошу помолчать. Это во всех смыслах в ваших интересах. Тираж вырастет, доход тоже, ставки гонорара изменятся к лучшему. Или вы этого не хотите?

— Хотим, конечно, хотим, — раздались нестройные выкрики.

— В таком случае прошу не вступать в дальнейшие препирательства. Не надо размножать недоразумения.

— Истинная правда, Олюшка, — улыбнулся господин Либид.

— Кстати, хотите новый анекдот? — встрепенулся Фалалей. — Он как раз об этом! Приходит к доктору женщина и просит сделать аборт, а забеременела она от любовника Жоржика. На следующий день приходит другая — и тоже с такой же просьбой, и тоже любовница Жоржика. И так несколько раз. Затем приходит жена Жоржика и просит излечить ее от бесплодия. Доктор удивлен и просит придти самого Жоржика. «Как же так, — спрашивает он, — почему ваши любовницы от вас беременеют, а жена — нет?» Тот отвечает: «Потому что Жоржики в неволе не размножаются»…

Сотрудники журнала «Флирт» дружно расхохотались, сдержанно улыбнуться изволила госпожа Май.

— Ну вот, — переждав всеобщее веселье, сказала она, — из-за ваших пререканий забыла самое главное. Сегодня утром мне доставили пакет из следственного управления. В нем находился прелестный рассказ, написанный Львом Милеевичем Лапочкиным. И записка, в которой господин Тернов просит меня снисходительно отнестись к первому литературному опыту его подчиненного. И вы знаете, друзья, этот опыт оказался очень милым. Рассказ господина Лапочкина написан о любви, но в том ракурсе, которого так не хватает нашему изданию. Это любовь бабушки к своему внуку Джорджику… Нет, к Джонику. Родственные чувства могут быть тоже очень яркими, красивыми… Особенно если речь идет о таких истинно русских женщинах, как Дарья Эдуардовна Смит. Она прибыла в столицу для встречи со своим внуком — доктором Ватсоном. Да-да, представьте себе, с самим сподвижником великого Шерлока Холмса. Сколько препятствий ей пришлось преодолеть на этом пути. И развязка весьма неожиданна: ей-таки удалось прижать к груди близкое существо! Во время вальсирования с паяцем. А в язычке бубенчика, который он ей подарил, содержалась записка со словами почтительной любви, в том числе и любви к русскому языку. Потому что написана она была и на русском, и на английском.

— А я всегда думала, что про Холмса и Ватсона в Петербурге придумывает увлекательные истории наш писатель Петр Орловец, — протянула разочарованно Ася. — Где рассказ Лапочкина? Давайте я его быстро напечатаю!

— Отлично, такой подход мне нравится, — похвалила Ольга Леонардовна, — и прямо в номер ставьте, Антон Викторович. Тем более что у нас образовались свободные площади из-за неудач некоторых сотрудников. Я уверена, неудачи эти случайны, и в дальнейшем временный творческий кризис будет преодолен. Всех благодарю за внимание. Надеюсь, вопросов у вас больше нет.

— Вопрос есть у меня, — театральный обозреватель Синеоков выступил вперед, — кто все-таки убил этого мерзкого мещанина Трусова, из-за которого я натерпелся унижений?

— И у меня есть вопрос, — подхватил музыкальный обозреватель Лиркин. — Почему вы ничего не сказали о статье вашего любимчика Шалопаева? Он что, написал гениальный текст?

Ольга Леонардовна, направляясь к выходу в сопровождении Эдмунда Федоровича Либида, остановилась на пороге и обернулась.

— Все-таки придется вас всех для раскрытия возможностей подлинно красивой, спасительной любви к ближнему отправить на консультацию к великому Раджи-Бабаю. А пока вам глубины Тантры недоступны, наберитесь терпения. Господин Шалопаев самый перспективный автор, у него есть интуиция и чувство. Слог его несколько неровен, местами тяжеловат, но проницательность этого юного существа меня поражает. Господа, уже завтра, прочитав статью Самсона Васильевича, вы получите ответы на все ваши вопросы.