Бомбейские чудовища

Глава 12

Исповедь бабушки доктора Ватсона оказалась столь содержательной, а общество бабушки столь приятным, что Лев Милеевич Лапочкин позволил себе задержаться в номере «Бомбея» несколько дольше, чем требовали английские приличия. Он, конечно, поглядывал на брегет, но все же перебрал с четверть часа. Закусив черносмородиновую водочку студнем с хреном и селедочкой с лучком, он составил план дальнейших действий, для исполнения которого нужно было набраться сил. Поэтому он не отказал себе и в чашке хорошего английского чая. Расчувствовавшаяся Дарья Эдуардовна пообещала ему на прощанье, что как только соседний номер приведут в порядок и отдадут в ее распоряжении, она непременно покажет новому знакомцу механизм действия потайных ходов. Щепетильность дамы, не желающей проникать в не оплаченную ею комнату, приятно поразила Льва Милеевича.

Он покинул миссис Смит уже в третьем часу ночи. Спускаясь по лестнице, в холле первого этажа увидел дожидавшегося его хозяина гостиницы, молодого крепкого парня-швейцара и юркого человечка с бегающими глазами. Впрочем, и руки последнего ни минуты не оставались в покое: то лезли в карманы, то теребили полу дрянного пальтеца или шарф, то потирали одутловатый нос с красными прожилками, то смахивали невидимые крошки с уголков дряблого плоского рта…

— Господин следователь, ваше приказание выполнено, — хозяин гостиницы Чудин выступил вперед и протянул Лапочкину бумажный пакет, перевязанный бечевкой. — Готов служить чем могу.

Дознаватель сдержанно кивнул и бросил хмурый взгляд на швейцара и пьяницу.

— Простите великодушно, — согнулся в поклоне швейцар, — не откажите в любезности. Вопросец имеется.

— Смотря какой, — Лапочкин насторожился.

— Заступил я сегодня на дежурство. Никаких происшествий не было. Но постояльцы почему-то весь день спрашивают у меня, о каких таких медведях прислуга шепчется?

— Глупости говоришь, Сеня, — оборвал парня Чудин. — Нечего уши развешивать.

— Так я и хотел спросить, как это понимать? То ли медведь кого убил, то ли самого медведя убили? Тревожно как-то, не по себе.

— Вот что, Сеня, — Лапочкин покачал головой, — парень, я вижу, ты молодой, серьезный, умный. И ум у тебя пытливый…

— Да Сенька в тысячу раз лучше злобного Кузьмы, — встрял пьяница, — я про Кузьму, сменщика его, говорю. А меня зовут Чакрыгин, Евграф Иваныч. Ветеран «Бомбея».

Лапочкин скользнул глазами по пьянице и продолжил:

— При твоем, Сеня, уме и пытливости ты бы мог запросто и догадаться, о чем шла речь. В девятый номер вселился постоялец. Заболел инфлюэнцей. Отвезли его в больницу. Несли четверо — такой упитанный, как медведь. Вот и все.

Чакрыгин противно захихикал и принялся потирать ладони.

— А вы, милостивый государь, почему не отправляетесь к себе? — насупился дознаватель.

— Да вот прикидываю, не перепадет ли мне из этой истории какой куш?

— Где вы служите, господин Чакрыгин?

— Службу еще только приискиваю. Требуется время, поскольку протекции нет, — пьяница явно лгал, но лгал с удовольствием.

— А из каких средств вы платите за постой?

— Из случайных средств, — осклабился красноносый господин, — но вполне достойных в глазах общества. Иногда средства просто нахожу на дороге.

— Врет он все, господин следователь, — вступил Чудин, — в картишки дуется, мошенничает по-мелкому.

— Все в рамках закона, ни на вершок от уголовного уложения не отступаю, — принялся извиваться ветеран «Бомбея». — И не всегда вру.

— Так значит, вы иногда что-то находите прямо на дороге? — спросил после многозначительной паузы Лапочкин. — И сколько?

— Ну, это смотря как дельце обтяпать, — Чакрыгин захихикал, — от служителей закона скрывать мне нечего. Поэтому говорю как на исповеди приятному собеседнику. Тем более и спать мне еще не хочется. Могу продать это что-то. А могу и в полицию обратиться. В полицию, конечно, опаснее, но зато и сорвать в случае удачи можно больше.

— Поразительный цинизм, — пробурчал Чудин. — Если б не коммерция, таких постояльцев и на порог бы не пускал…

Лапочкин пытливо смотрел на вертлявого человечка и никак не мог решить, намекает ли этот тип ему на то, что готов продать какие-то сведения? Или болтает?

— Ну что ж, — помощник следователя угрожающе нахмурился, — насчет приятности посмотрим, а спать я тоже не хочу. Пусть эта ночь станет ночью исповедей. Ведите меня в свой номер, господин Чакрыгин.

— С удовольствием, — кисло ответил пьяница, — но у меня не прибрано и вообще, угостить вас нечем….

— Если позволите, господин Лапочкин, — встрепенулся хозяин гостиницы, — что-нибудь придумаем, сию же минуту.

— Отставить, — бросил дознаватель и уверенно двинулся в конец коридора первого этажа. Чакрыгин поспешал за ним.

В номере постояльца застоялся какой-то неприятный запах. Ничего, кроме казенной мебели, здесь не было, да и та уж просилась на свалку, но, видно, рачительный хозяин гостиницы приспособился и конуру сдавать за бесценок.

— Присаживайтесь, господин следователь, — Чакрыгин подвинул гостю ободранный стул и тоже уселся напротив, на колченогий табурет.

— Я слушаю вас, — сурово изрек Лапочкин. — Мы говорим без протокола. И без свидетелей.

Ветеран «Бомбея» оглянулся на закрытую дверь, прилег на стол грудью и зашептал:

— Я доносить ни на кого не собираюсь. Но во мне идет внутренняя борьба. Боюсь, в этой гостинице — преступный притон. Думаю, этот мордоворот Чудин вместе со своими сотрудниками убивает постояльцев.

— С какой целью? — взял быка за рога дознаватель.

— С целью грабежа.

— Где доказательства?

Чакрыгин тяжко вздохнул и отвел глаза. Помялся, беспокойно подвигал руками, и все-таки решился высказать предположение:

— Вы уверены, что постоялец этот, ну, который похож на медведя, увезен в больницу?

— Если хозяин гостиницы так говорит, оснований не верить у меня нет.

— А я вот думаю, убили они ночью этого бедолагу, да и скинули его труп в прорубь.

— А вы, господин Чакрыгин, случайно не пьяны? — рассердился Лапочкин. — Я-то решил, вы человек обстоятельный, серьезный…

— Я их боюсь, — снова зашипел доноситель, — и так и так плохо. Иной раз поздно возвращаюсь, так в окно влезаю, даже раму расконопатил и держу открытой щеколду.

— Зачем? — изумился Лапочкин, внезапно осознав, что ему прохладно даже в шинели.

— Боюсь их, душегубов, — повторил, поеживаясь, человечек. — Вдруг ночью приду с деньгами, а они меня — чик и того? Чудин этот подозрительный. Коридорные — мошенники. А швейцары — и Кузьма, и Сеня — громилы.

Лев Милеевич придал своему лицу грозное выражение и потребовал:

— А теперь о куше, который вы хотите сорвать.

— Вот я и говорю, — залепетал несчастный. — Не скажу — убьют и никто не узнает о шайке. Скажу — тоже убьют, отомстят. Я же не знаю, кто в шайке. Еще не успел выследить.

— Евграф Иваныч, — перебил ябедника Лапочкин. — Мне некогда. Говорите яснее.

— Но вы приставите ко мне агента? — спросил тот. — Приставите? Тогда скажу. Прошлой ночью возвращался я поздно. И как назло, дверь в гостиницу была уже закрыта. Я пошел вокруг гостиницы, чтобы влезть в свой номер через окно. И что же я вижу? Там, на задах, у дворовой стены, бочка с водой стоит под пожарной лестницей. И возле этой бочки — темное пятно. Заинтересовавшись, подхожу и вижу — валяются на снегу брюки и пиджак. Брюки мне не понравились, слишком большие на меня. А пиджак, хоть и великоват, но все-таки хорош. Взял я пиджак — да думал всю ночь и весь день: кто это такими дорогими вещами разбрасывается? Ну, а сегодня я все понял. Убили злодеи постояльца, а вещи выбросили на задний двор.

— Где пиджак?

— Снес в ломбард, вот квитанция, — Чакрыгин порылся в кармане пальтеца, достал оттуда мятую бумажку и протянул ее должностному лицу. — А вот шубы убитого я не нашел. Ее-то шайка, конечно, продала.

Лапочкин квитанцию взял, он чувствовал, как в нем разгорается охотничий азарт.

— Евграф Иваныч, — заявил он, вставая, — вы оказали следствию неоценимую услугу. Если что-нибудь подозрительное заметите, сразу же мне сообщайте. А сейчас запритесь и никуда не выходите до утра. Агента я вам пришлю, будете в безопасности. Прощайте. А за вознаграждением приходите завтра в Окружной суд, в следственную камеру Казанской части.

Покинув проклятое здание «Бомбея», Лапочкин, преисполненный воодушевления, отправился пешком домой. Ветер стих, легкий снежок беззвучно и мягко ложился на тротуар, на мостовую. После «Бомбея» и сырого закутка добровольного доносителя от морозного воздуха с примесью живого, навозного запаха приятно пощипывало в носу. По дороге он завернул в редакцию «Петербургского листка» и успел-таки организовать досыл в утренний выпуск: объявление о том, что милая миссис Смит ищет своего знаменитого внука. Чувство благодарности к экстравагантной даме переполняло Лапочкина. Если б не она, если б не ее энергия, разве он узнал бы сегодня столько нового и полезного для следствия?

Лев Милеевич шел по безлюдному городу, держа под мышкой бумажный пакет, перевязанный бечевкой, в пакете лежали брюки развратника Сыромясова. А в ломбарде, несомненно, обнаружится его пиджак. Картина преступления становилась для Лапочкина с каждым шагом яснее. В россказни о «бомбейской» шайке он не поверил.

Разумеется, Чудин мог тоже быть причастным к преступлению, хотя бы тем, что сообщил шайке про потайные ходы. Но само преступление осуществил не он.

Перед мысленным взором Лапочкина вырисовывалась картина: под покровом ночи к зданию «Бомбея» приближается группа мужчин. Они обходят здание и поворачивают за угол. Останавливаются возле пожарной лестницы. Сыромясов снимает шубу, ботинки, пиджак и брюки. Боится испортить модные вещи. Фотограф и Синеоков подсаживают его на лестницу, и все трое пробираются в номер, в котором сегодня поселилась миссис Смит. Окно ее, Лапочкин проверил, не законопачено. Затем пробираются, воспользовавшись потайной дверью за шкафом, в тот номер, где их поджидает развратный казанский мясник Трусов. Начинается оргия. Затем, видимо, Братыкин и Синеоков удаляются, а Сыромясов остается. Тем же путем Братыкин и Синеоков спускаются на землю. Забирают одежду, чтобы утром принести другу. Но то ли забывают, то ли теряют пиджак и брюки. Уносят лишь шапку, шубу и ботинки. А спустя некоторое время пиджак и брюки находит пьяненький Евграф. Брюки засовывает в бочку со льдом. А пиджак присваивает.

Дома Лев Милеевич полюбовался еще раз на сыромясовские брюки и извлеченную из них записку. Ее, несомненно, писал Модест Синеоков, более удачливый в содомитских утехах, чем толстяк Сыромясов. Жаль, нет образца его почерка.

Но приподнятое состояние духа длилось недолго. Незаметно для себя Лапочкин перешел от возбужденного воодушевления к тревожному унынию. Причину беспокойства он понял не сразу, а поняв, мгновенно обессилел. Нет, нет, и нет! В цепь его рассуждений вкралось ложное звено! Интуитивно он чувствовал, что что-то не так.

До самого утра ходил бедный Лев Милеевич из угла в угол своей квартиры и размышлял. Версия была очень красивой, но неверной! Она плохо сочеталась с обликом театрального обозревателя журнала «Флирт». Модест Синеоков, человек изысканный и со вкусом, вряд ли бы взял в руки медвежью голову — она и пахнет скверно, и слишком груба для его утонченного вкуса. Модест интересовался все-таки исключительно старшими гимназистами и юными мичманами и гвардейцами — стройными красавчиками с осиными талиями, но никак не такими громоздкими тушами, каковым был покойный Трусов!

Значит, это был не Модест! Но кто же?

К пяти часам утра Лев Милеевич понял: в преступлении, совершенном в «Бомбее», участвовал не Синеоков, а Платонов! Да, именно Иван Федорович Платонов! Что говорит в пользу этого вывода? Платонов — человек сермяжный, в смазных сапогах, так что штуки с медвежьими мордами в его духе. И именно он, злодей, перевел и вынес на суд читателя возмутительную писанину Захер-Мазоха «Венера в мехах»! А в-третьих, он, говорят, якшается с Союзом русского народа, то есть склонен к насилию!

Изнуренный размышлениями, помощник следователя прилег на диван не раздеваясь. Он думал о том, что с утра должен непременно отправиться к Платонову и задержать его. Затем вместе с брюками и полученным в ломбарде пиджаком, как с самыми ценными трофеями, он явится в следственную камеру к Тернову. И, пока Тернов разбирается с преступниками, выловит Братыкина вместе с негативами или фотографиями, и те завершат весь комплект доказательств. План так понравился Льву Милеевичу, что он успокоился и незаметно для себя заснул…

Утром же, вскочив с дивана и припомнив все вчерашние происшествия, он с ужасом увидел, что время близится к полудню. Отчаиваться старый сыщик не стал. Он оделся, выпил чаю с зачерствевшими плюшками и, захватив пакет с сыромясовскими брюками, направился в адресное бюро, где узнал адрес Платонова. Оттуда поехал на Васильевский. У дома, где квартировал Платонов, копошился дежурный дворник. На вопрос Лапочкина охотно ответил, что господин Платонов уже давно вышел из дома, кликнул извозчика и велел везти себя в Зоологический сад.

Преисполненный решимости настигнуть злодея, Лапочкин помчался туда же.

Зоологический сад оказался закрыт, поскольку день был выходным. Но сторож, разумеется, помощнику следователя готов был услужить наилучшим образом. Поэтому на вопрос, не появлялись ли здесь с утра мужчины с фотоаппаратом, сторож радостно ответил: да, появлялись. Трое. И один из них с фотоаппаратом. Сказали, что пришли с научными целями. Еще говорили, что являются членами какого-то либерального союза.

Несколько озадаченный Лапочкин спросил, куда же отправились посетители? Сторож ответил, что направились они к зимним помещениям, где содержатся хищники.

Эту часть Зоологического сада Лапочкин знал неплохо. Поэтому самостоятельно устремился к длинному деревянному зданию, возле которого увидел кучи звериных экскрементов, какие-то ящики и бочки и учуял оглушительно резкий запах животных, заключенных в тесных клетках по несколько месяцев в году.

Войдя в зимнее помещение для хищников, Лапочкин зажал нос пальцами и осторожно двинулся, стараясь держаться середины, по полутемному коридору, вдоль зарешеченных камер. Он физически чувствовал на своей спине настороженные, злобные взгляды зверей и вздрагивал всякий раз, когда потревоженные хищники выражали свое недовольство глухим урчанием или громкими зевками. Краем глаза Лапочкин узрел в непосредственной близости от себя, слева, разверстую пасть, в которой он мог бы исчезнуть весь, вместе с потрохами. Шарахнулся вправо, но там игривая полосатая кошка гигантских размеров просунула сквозь решетку когтистую лапу, пытаясь прихватить заманчивую добычу. Подобрав полы шинели, Лев Милеевич семенил уже точно по центральной половице, наполовину скрытой опилками, стараясь не отклоняться в сторону ни на йоту. Он пробирался в дальний конец коридора, туда, где в густом сумраке проступала недвижная мужская фигура и откуда время от времени раздавался зловещий вой.

Приблизившись к вольеру, Лапочкин прочитал на табличке: «Гиена африканская». Но стоящий рядом с табличкой мужчина оказался не Платоновым и не Братыкиным, а уборщиком клеток: конопатый, деревенского вида мужичок в тулупе, в солдатских штанах и грязных сапогах. Мужичок с любопытством уставился в глубь клетки, где томились экзотические гиены. Он даже не обратил внимания на появление Лапочкина. Впрочем, через минуту и Лев Милеевич забыл о существовании мужичка. Потому что, вглядевшись в полумрак клетки, освещенный тусклой коридорной лампочкой, он увидел картину, поразившую его до глубины души.

Спиной к дверце вольера сидели четыре маленьких самца и в ожидании смотрели на стоящую посреди клетки самку. Та поводила задом, изгибалась и время от времени опускала нос вниз, туда, где прямо перед ней валялась на грязных опилках пара мужских туфель. Потом пятнистая зловещая красавица подняла морду вверх, и из ее пасти раздался уже знакомый утробный вой.

Смысл этого воя для Лапочкина прояснился лишь тогда, когда он проследил взгляд хищницы: на стене вольера, обтянутой металлической сеткой, у самого потолка, висела мужская фигура в мохнатой шубе… Искаженное ужасом лицо, обращенное к хищникам, было почти не узнать.

Потрясенный Лапочкин облизнул пересохшие губы и крикнул:

— Господин Платонов, это вы?

Мужчина вздрогнул, качнулся и завопил:

— Я это, я, Платонов! Помогите! Спасите! Приведите священника! Я хочу покаяться!